Рыцарь - Андрей Смирнов

Родриго изрыгнул прямо-таки чудовищное богохульство. Я вскочил в седло.

– Готов? – спросил я у Тибо.

– Да, господин, – кивнул тот, утверждаясь на Праведнике.

– Тогда вперёд.

Мы рванули через двор к воротам. Те, конечно, были закрыты.

– Открой! Живо! – зарычал я на караульщика. Тот скатился вниз, отодвинул засов, толкнул одну створку, испуганно отпрянув в сторону.

Мы выехали из монастыря, сопровождаемые доброжелательным родриговским напутствием:

– Ну и проваливай! Чтобы они тебя там же и закопали, дурак!

* * *

Ночная скачка по лесной дороге – удовольствие ещё то: дороги не видно, вообще ничего не видно, едешь и не знаешь – то ли конь споткнётся и ногу сломает, то ли сам в темноте на какой-нибудь сук напорешься. Так что тут не до размышлений. Думать я стал, когда лес кончился и мы выехали на открытую местность.

Родриго прав. Я дурак. Прибьют эту ведьму или нет – не моё дело. А уж за крестьян тамошних и переживать нечего. Когда мы ночью в их деревне ночлега искали, они ведь послали нас с Тибо ко всем чертям. Так что поделом...

И всё-таки я гнал дальше. Почему – не знаю. Должно быть, это благостное повествование аббата о хитроумном способе превращения зла в добро меня так взбесило. Дурь какая-то. Или вино по мозгам ударило.

Луна спряталась. Начался дождь. Дорога мигом раскисла. В темноте мы проехали мимо перекрёстка. Пришлось возвращаться. Потеряли на этом два часа.

* * *

...Добрались до места перед самым рассветом. Если Луи собирался ночевать в лесу, то в Бору он должен был появиться только поздним утром.

Посему, доехав до посёлка, я собирался объявить, какого гостя вскоре предстоит встречать ведьминым односельчанам. Объявить – и посмотреть, как они на это сообщение отреагируют. Если соберутся воевать с Луи – помочь. Шансы отстоять деревеньку были: мужиков в ней – раза в два больше, чем разбойников, так что захватить Бор Луи мог только благодаря внезапности или врождённой крестьянской тупости и безропотности. Я собирался как-нибудь расшевелить их, а если бы не получилось – хотя бы вытащить из деревни Рихо и Жанну. Сама ведьма была мне неприятна, но я чувствовал себя обязанным за возвращение памяти. Не люблю долгов.

Но человек предполагает, а бородатый старикан, сидящий в небе на облачке, – располагает. Когда мы добрались до деревни, она уже догорала.

Собственно, сама деревня по большей части была цела – сгорели выселки, со стороны которых мы подъехали к Чёртову Бору. Над пепелищами поднимался чад. Пламя прибило дождём.

Принцу дым не понравился. Он притормозил и замотал головой, отказываясь двигаться дальше. Я шлёпнул его по крупу.

У крайнего домика я натянул поводья. Спешился. Ведьмин дом, вросший в землю, влажный и старый, сгорел лишь наполовину. Не было соломенной крыши – вместо неё из середины дома валил сизый дым. Но стены, обгоревшие лишь поверху, стояли. Сохранилась даже дверь – с совершенно целым бревном, которым эту дверь подпирали.

А вокруг – тишина. Ну, почти тишина. Дотлевают домики-землянки. Наверху, в деревне, краешек которой виден в разрывах сизых клубов, слышны неразборчивые голоса. Крикливые, плаксивые, пьяные... Ладно, меня это уже не касается.

Я смотрел на разорённое бабкино жилище и размышлял о том, что очень бы мне хотелось встретиться с одним человеком... Нет, не с Луи. С благочестивым братом Максимилианом.

Интересно, какое наказание здесь полагается за убийство монаха?..

Но пора было возвращаться. Я подошёл к Принцу...

Шаги.. Голоса. Они не вынырнули из темноты внезапно, как призраки, но всё-таки их приближение я прозевал. Трое. По тому, как смело они расхаживали по разорённой деревне, становилось ясно, что это кто угодно, но только не мирные крестьяне.

Вскочить на коня и уехать?.. Ага, и получить в спину что-нибудь острое... Да и не было у меня никакого желания показывать спину отребью.

И я вытащил меч.

Первого, бородатого мужика с топором, я зарубил первым же ударом. Второй, коренастый крепыш с цепом, резво отпрыгнул в сторону. Третий, высокий худой бандит с серьгой в ухе и тесаком на поясе, схватился за своё оружие и так же резво отпрыгнул назад. Ждать, пока они окончательно соберутся с мыслями, я не стал. Высокий мне не понравился больше крепыша, поэтому я бросился к нему. Зажатый в руке тесак продлил высокому жизнь ровно на полсекунды. Вторым ударом я его зарубил. Крутанулся на месте, разворачиваясь к последнему. Увернулся от цепа, ударил крепыша рукоятью меча в скулу, схватил за ворот рубахи. Врезал ещё разок и придавил к земле, наступив на горло.

– Ты, свинья, сколько человек у Луи?!

Он забормотал что-то...

– Отвечай, скотина!!!

– Мм... мы... не надо!.. м... – И тут бандит неожиданно заплакал. Жалостливо и тихо.

«А ведь он, наверное, считать не умеет, – подумал я. – Ладно, спросим по-другому...»

– Здесь, на выселках, из ваших ещё кто-нибудь есть?

– Ннн.. нне-ет...

Я врезал ему под рёбра.

– Ни «нет», а «нет, господин».

– Нет... господин...

– А из местных? Есть здесь ещё кто-нибудь живой?

– Дда-а... в... в... в-выв... деревне...

– Ах вы суки! – Профилактический пинок. – Вы что, здесь всех, что ли, перерезали?

– Ыыыы!.. – завыл крепыш.

Я заколебался... Может, это крестьянин какой-нибудь? Станет ли человек из банды знаменитого Луи из Каора так жалобно выть?

Я расслабился... И еле успел отскочить. Этот «плакса» ухитрился вытащить из-за пояса нож и, вывернувшись из-под моей ноги, попытался ткнуть меня в бедро. Он промахнулся, а мой меч без всяких затей вошёл ему в то самое место, где соединяются шея и плечо.

Вот дерьмо. Опять рефлексы сработали быстрее, чем голова. Надо было оставить его в живых. И допросить.

...Минуточку, а где Тибо? У этого прохвоста просто талант исчезать, как только начинает пахнуть жареным.

С Принцем в поводу я двинулся в обход выселок, высматривая своего слугу. По вполне понятным причинам кричать мне не хотелось.

Обогнул дом старухи Рихо, ещё один дом... Тибо выбежал мне навстречу, тяжело дыша и едва ли не волоком таща за собой флегматичного Праведника. Самодельный факел в его правой руке судорожно метался из стороны в сторону.

– Ты где был? – процедил я. Не то чтобы мне требовалась его помощь, чтобы справиться с тремя придурками, но мне не нравилась его привычка при любой заварухе исчезать неизвестно куда и появляться, уже когда всё закончено.

Но Тибо не заметил моего тона. Сбиваясь и запинаясь, он произнёс, махая рукой куда-то в центр посёлка:

– Ггг... господин мой! Там... такое!..

Естественно, я пошёл поглядеть.

«Такое!» оказалось всего лишь священником, прибитым к столбу на площади в центре деревни. Обычным священником. Только мёртвым.

– Господин Андрэ... – прошептал Тибо откуда-то из-за плеча. – Это что же такое... Ведь это же деревня такая... Ведь тут же отроду никаких священников не было!.. Это ведь, выходит, значит...

– ...брат Максимилиан. – согласился я.

Поскольку Тибо подходить к мёртвому священнику боялся, я отнял у него факел и подошёл сам. Осмотр тела показал, что, скорее всего, монаха сначала просто зарезали, а уже потом приколотили железными штырями к дереву. В том, что это католик, не было никаких сомнений – о сём факте свидетельствовали длинное монашеское платье, сейчас разорванное и испачканное, выбритая макушка и железный крест на шее. Еретики, как я успел узнать, распятия не признавали и крестов нательных не носили.

– Зачем же они его убили? – тихо проговорил Тибо. – А может, он их останавливать стал, когда они зверства творить начали...

– Или же Луи просёк, что господин аббат собирается его подставить, и решил отвести душу на одном из его подручных, – мрачно добавил я.

– Чево-то я никак не разберу, об чём вы говорите, господин Андрэ, – искренне признался Тибо, почесав маковку.

– И не надо.

С большим трудом я выдернул штыри из тела Максимилиана, разрезал верёвки, которыми тот был привязан к столбу, и опустил тело на землю. Двадцать минут назад я желал смерти этого человека. А теперь я видел его мёртвым, и... и мне хотелось извиниться. Предприимчивость Рено и Максимилиана была причиной того, во что превратилась эта деревня. Но сейчас передо мной лежала другая правда. И, всматриваясь в холодное, отрешённо-спокойное лицо умершего, я подумал, что его можно обвинить в чём угодно – но только не в трусости.

Впрочем, брат Максимилиан был не единственным мертвецом на деревенской площади.

Значительная часть деревенских была, видимо, сожжена в своих собственных домах. Но многих убили во дворах, на единственной деревенской улице.

Дождь прекратился час назад, но мельчайшая влага до сих пор висела в воздухе и, перемешиваясь с копотью, оседала на коже и одежде мертвецов, собираясь каплями в глазницах, в уголках губ, стекая по щекам, сочась с волос и бород... А я бродил среди них и чувствовал себя лишним, потому что подобная картина должна, наверное, вызывать в душе какие-то чувства: справедливое негодование, жалость, ужас, наконец. Я же не чувствовал ничего. В смерти не было ничего возвышенного. Вонь и грязь. Эти люди умирали, как раздавленная копытом полевая мышь. Беспомощно и бессмысленно... Зачем Луи понадобилось сжигать половину деревни? Я не знаю этого до сих пор. Может, он думал таким образом компенсировать убийство Максимилиана? Вполне возможно. То, что могло бы показаться дикостью моему современнику, здесь зачастую являлось общественной нормой. Говорил же епископ Готфрид: «Если ты убил десять католиков – убей десять еретиков, и будешь чист и перед Богом и перед Церковью...» Так что допускаю, что разбойником неожиданно овладел порыв благочестия. Или прав Тибо, и Луи, получив благословение на истребление «дьяволопоклонников», разошёлся не на шутку, а когда священник попытался удержать его пыл, под горячую руку зарезал и его? Не знаю...