Избранное - Пентти Хаанпяя

Но он, картежник Яара, даже письма пишет, а от убитых этого не дождешься. Ему, собственно, не о чем писать. Хорошо, если сообщит, что, мол, так и так, жив, здоров! Да и стоит ли много расписывать? Кое-кому пришлось иметь дело с цензурой…

Потом его мысль каким-то образом застряла на лошаденке, стоящей там, в конюшне, и почти зря переводящей корм в ожидании, когда Яара вернется и займется заработками.

Жена как-то жаловалась ему в письме, что трудновато с кормами и лошадь стала обузой — не может же она сама работать на лошади. И его вдруг осенило: лошадь надо продать!

Теперь он начал строчить бодро, складно и уверенно.

Сосед, иногда справлявший на лошади и свои и его дела, давно присватывается к ней. Пусть хозяйка без всяких продает лошадь. На деньги можно купить дров, и это будет проще, чем женщине возить их. Да что ей угодно, то пусть и покупает, если пособия не хватает. И на кормах можно сэкономить. Да и лошади теперь в цене. Объяснив все преимущества этой сделки, Нийло Яара добавил, что самому хозяину нужно сразу же послать из этих денег пять тысяч марок, чтобы он мог провернуть здесь кое-какие коммерческие операции…

Нийло Яара был почти в хорошем настроении, когда запечатывал письмо. Опять появилась надежда, что он будет жить. Теперь можно будет поиграть по-барски, а не с оглядкой на какую-нибудь несчастную сотенную месячного довольствия, которая может в два счета уплыть, и тебе придется убираться.

Денежный перевод прибыл, и в тот же день картежник Яара сошел в картежный ад, где нескончаемо шла по кругу карта. Он попросил, чтобы и ему дали карту, и сел на свое прежнее место.

И все началось сначала. Картежник Яара чахнул над картами, иногда подряд целыми неделями, оплачивал свои дежурства, спал и ел очень мало. Когда напряженность игры несколько спадала, он, пошатываясь, выбирался на воздух, чтобы передохнуть, умыться, побриться и толком поесть. От игры уходил в отпуск и к игре возвращался. Игра шла с переменным успехом, но деньги еще не кончались. Порой голенища его сапог бывали набиты скомканными бумажками. Его цепкие, быстрые, черные от грязи пальцы блуждали тогда по голенищу, поглаживали шрам от пули.

Шла зима. Уже стали распространяться первые слухи о мире, и эскадрильи самолетов начали появляться над городами родной Суоми. Падали бомбы, и только обуглившиеся развалины оставались там, где раньше было нечто другое…

Картежники тоже иногда заговаривали о возможности заключения перемирия. Но они решили, что Финляндия все равно не сможет его заключить: «зятек» [3] не даст заключить мир.

В картежнике Яаре эти разговоры не возбуждали никакого интереса. С поблескивающими глазами следил он за тем, какая шла карта. На него жутко было смотреть — тощий, грязный, обросший, похожий на призрак.

Он жил в своем мире карт и ждал мгновения, когда обыграет всех и партнера с деньгами не найдется нигде, куда бы он ни кинул взгляд.

Но это «великое мгновение» не наступало ни в игре «картежного ада», ни в мировой войне.

* * *

Наступила весна, и снег сошел на нет, весенняя вода залила окопы, и в землянках стало сыро. В «картежном аду» разражались руганью, когда вода капала на стол и на новенькие карты.

Но земля быстро просохла. Однажды игроки вылезли из своей темной землянки и продолжили игру на дне какой-то ямы. Небо было удивительно голубым, обилие света ошарашивало, свежая листва раздражала глаза, и из земли высовывались зелененькие иголочки травы. Ласковый ветер приносил чудесные запахи весны, и иногда слышались жизнерадостные голоса пташек.

Только вряд ли картежники замечали все это. Во всяком случае, картежник Яара среди них здесь, под открытым небом, выглядел еще ужаснее. Он был словно беглец из царства духов. Для него существовала только игра, мир карт…

Потом наступило время, когда даже картежники начали навастривать уши, все почувствовали, что наступил новый этап войны. Противник начал большое наступление и прорвал фронт. Только картежник Яара, казалось, не обращал внимания даже на эти новости. Он слушал их, словно речь шла о каком-то наступлении или успешном отражении атак где-то в Китае. Он играл, ибо игра продолжалась независимо ни от каких перемен. А игру этот свихнувшийся Нийло Яара знал прекрасно и вел ее с тонким расчетом. Ему везло. В голенищах сапог, в тайниках брюк и в карманах было много денег. Однако цель — тотальная победа, уничтожение всякого сопротивления, надежда на которую все еще теплилась в его мозгу, была пока не достигнута. Партнеры все еще находились, хотя и реже, да и были они какие-то рассеянные, размышляющие о другом. Об игре и только об игре, ни о чем другом не думающему Яаре легко было у них выиграть.

Но наступил день, когда перемена, которую давно уже предчувствовали — военное поражение на Карельском перешейке, — начала оказывать свое влияние и на них. Игроки выкарабкались из своей ямы, и только тогда выленилось, до чего доигрался Нийло Яара. Он было словно не от мира сего; когда колоды карт рассовали по карманам, он оказался совершенно беспомощным. Он бормотал что-то, стоял как пень, тараща невидящие глаза. Единственно, что он смог сделать, да и то с трудом, — это вытащить деньги из голенищ, из тайников и из карманов и поместить их в более надежное место — вещмешок. С этого времени его больше не считали нормальным.

Все же он сумел стать в строй, когда началось великое отступление. Ослабевший, похожий на тень, он, пошатываясь, тащился упорно за другими, как некий беглец из царства духов. Рюкзак и винтовка придавили его, сгорбили, словно Деда Мороза, а сапоги хлябали, сбивая ноги в кровь. Он, видно, не слушал и не понимал разговоров товарищей и их острот. «Разве мы уже не стоим на Свири? Успели ли наши хотя бы ведро прихватить волн Онеги, как, говорят, советовал Тилт? [4]» Они язвили, что им так и не довелось узнать, насколько пригодны для боев эти стратегические рубежи, эти позиции, хотя туда так отчаянно рвались. Они любопытствовали: с чего это Финляндия при всей своей бедности решила побывать здесь и строить дороги да храмы божьи…

Так они переговаривались на марше, и этот критический разбор достижений, казалось, вносил в их ряды некоторое оживление. И только солдат Яара шагал молча, как призрак, и упорно, как тень.

Когда на рассвете самолеты атаковали колонну и когда у многих сердце сжималось от страха — неужели это конец, теперь, когда война вот-вот закончится, — картежник Яара непоколебимо сидел на кочке и стаскивал с ног сапоги. А когда колонна вновь двинулась в путь, обнаружили, что Яара шагает босиком. Соседи по колонне спрашивали, не проиграл ли картежник Яара и сапоги, и Яара в тон им отвечал, что он их оставил, так как сапоги невзлюбили его ноги.

Итак, сапоги остались на обочине, а солдат Нийло Яара продолжал свой путь, шлепая босыми ногами по Олонецкому большаку, по которому в густых облаках пыли колонны шагали обратно на родину.

9

Целый день сапоги валялись на обочине дороги. Их нещадно палило солнце, а от пыли они стали серыми.

Вечером на дороге показался длинный обоз скрипучих телег. На одной из них восседал солдат Вяйне Лехто, долговязый и темноволосый парень, быстрый и проворный взгляд которого по привычке всегда шарил по сторонам. Вот уж кому наверняка бы наскучило, если бы его повели с завязанными глазами. И хотя уже сгущались сумерки, вечно блуждающий взгляд Лехто наткнулся на торчавший у обочины сапог. Лехто соскочил с воза, схватил оставленные картежником Яарой сапоги, вскарабкался обратно на воз и стал изучать находку. «Эти сапоги еще вполне можно носить, — решил он. — И размер подходящий». Лехто крикнул соседу: вот, дескать, что значит союз с господом богом. Он и сапоги как по заказу посылает. Только что утром у него развалился один сапог, и подметку пришлось на скорую руку закрепить проволокой, а теперь он может натянуть себе на ноги неплохие сапоги и запихать старые куда-нибудь между бумаг, которыми была нагружена его подвода. Солдат Вяйне Лехто никак не мог взять в толк, зачем нужно таскать с собой такие вороха канцелярских бумаг. Ведь бумагой пушку не зарядишь…

Обоз шел без приключений всю ночь и большую часть дня. Вяйне Лехто разглядывал цепким взглядом места, мимо которых он проезжал, и думал про себя: «Итак, прощай, великая Финляндия…»

Доносившееся издалека гудение самолетов то и дело заставляло настораживаться. Никогда не знаешь, в какой момент они нагрянут с таким грохотом и ревом, что кажется, будто небо разрывается на части. Они могут превратить этот в общем-то приятный путь домой в настоящий путь на Голгофу… Однако этого не случилось. На день остановились в лесочке, а в сумраке ночи обоз погрузили на одной станции в эшелон. Говорили, что полк был брошен на затычку прорыва на главном направлении. Обоз следовал теперь туда же.