Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

Я покивала — конечно, помутился раб умом, о чем речь. Мысли сии зловредные злые духи ему в уши напели. А сама сидела как на шипах — чуяла, откуда он сих мыслей понахватался. Велела же я Алану — молчи, замкни уста... И пожалуйста...

Но дело уже выправляется, утешали меня, беззащитную вдову, торговку овощами. Наместник, светлый господин Арибу, расторопен оказался. Сумел в Огхойе порядок кое-как наладить. Многих восставших рабов переловили да и колесовали, но часть душегубов рассеялась. Говорят, и Хаонари с ними, прячется где-то от возмездия и новые пакости замышляет. Но скоро все станет хорошо, из Внутреннего Дома уже легион идет, на усмирение, не более как спустя седмицу в Огхойе будет. И вот тогда уже всех негодяев выловят. Ибо не одни рабы, оказалось, восстали, но кое-где и чернь городская к ним примкнула. Пограбить захотелось, чего ж тут не понять...

Я не стала останавливаться на ночь. Переждала дневное пекло, поторговавшись, уплатила самую малость да и уехала. Разговоры, конечно, пойдут. Нечасто торговки овощами верхом путешествуют. Ну и пусть.

 

Путь до Огхойи занял у меня шесть дней. Сама измучилась, коня измучила, даже Гхири мой недовольство выказывал... Зато успела. И с каждым днем все больше попадалось мне на глаза примет недавнего бунта. Встревоженные люди, разговоры, слухи... Женские слезы — у кого-то мужа зарезали, у кого-то дитя затоптали. И пару раз головешки встречались, где раньше большие усадьбы были, пшеницу там сеяли, виноградники держали.

А уж за два дня до Огхойи вдоль дороги колеса появились. Огромные колеса, от больших возов. На столбах укрепленные. А на колесах люди растянуты. Вернее, что осталось от них. Черные, раздувшиеся, птицами исклеванные. И мухи, гудящими тучами. Чем ближе к Огхойе, тем больше колес.

К городу я на рассвете подъехала, ворота еще заперты были. Пришлось ждать, а за то время я в свое обычное платье переоделась. Хватит таиться, тетушка Саумари возвращается из дальней поездки, в родимый дом возвращается. Если только не на пепелище. Пожары-то огненным ливнем по городу прошлись...

Если что, жалко дома. Большой он, для дел моих удобный. По чистому случаю мне в свое время достался. Я тогда в Огхойе еще чужачкой слыла, только-только люди об умениях моих прослышали... А дом тот некогда принадлежал богатому купцу, Гиумизи. Сытно старый Гиумизи жил, сладко спал... Слишком сладко. Зарезала его наложница, то ли мозги у нее от ревности растаяли, то ли случилось промеж них что-то жуткое... Зарезала — и сама себя кинжалом в горло. Можно девку понять, кому охота после в кипятке вариться, как по государеву уложению в подобных случаях следует...

Наследство старшему сыну старика отошло, Хаграйе. Но не заладилась в отцовском доме жизнь. Все пошло наперекосяк, то ночью стуки раздаются, то огонь сам собою вспыхнет, то голоса страшные слышатся...

У домочадцев сны поганые, хвори, скотина чахнет... Ну и велел он другой дом выстроить, а этот продать пытался. Куда там... Кому к расшалившимся духам хочется? Так и стоял дом пустой.

А после жена любимая у Хаграйи занедужила, будучи в тяжести. Местные бабки лечить пробовали, духов гонять, да без толку.

Позвали и меня, чужачку. Уже особо и не надеясь ни на что.

Повезло — и им и мне. Знала я, как ту хворь лечить, и как раз был у меня с собой запас сушеных листьев огонь-травы. Подняла я на ноги бабу, и родила та в срок. Девочка, правда, хиленькая вышла, на третий день угасла, ну да то обычное дело. Главное — сама жива, и еще дети будут...

Вот Хаграйя разом две беды с себя и скинул. Заплатил мне домом за исцеление жены. Мол, ты ведьма, только тебе с духами и жить в соседстве. А мне деваться было некуда, при моем ремесле плутовки ютиться по чужим углам никак нельзя, шило-то из мешка и вылезет. Согласилась я, приняла дар.

И ничего, хороший оказался дом. Никакие шальные духи мне не досаждали, никакие тени не маячили, голоса не стенали. Всего-то и надо было, что не верить в нечисть.

 

Оказалось, уцелел дом. Ворота не заперты, дверь входная тоже. Я даже коня привязывать не стала, сразу внутрь бросилась.

...Пусто было в доме. Холодные головешки в очаге, в бочках воды едва на донышке, рукой не достать. В комнатах никого. И ведь не разбойничали тут, ничего не разбито, не перевернуто. На чердаке запас моих трав в целости. В подвал спустилась, схоронила под каменной плитой “средство” свое. В левый угол глянула — не раскопано ли? Нет, плотная земля, сухая.

Спешила я домой, гнали меня тоска да предчувствия дурные. И вот я дома, а тоска только глубже в душу вгрызлась. Куда теперь? Где их искать, непутевых? А если уже и бесполезно искать? Если прибиты где-то к столбам два колеса и растянуты на них черные тела? Или гниют где-то

с головами отрезанными. Когда толпа громит, она что, разбираться станет, кто рабов притеснял, кто пекся о них, а у кого и вовсе рабов не было? Толпе кровь нужна. С другой стороны, дом-то нетронут. Если и схватили их, то уж точно не здесь.

Сходила я к соседям. Невеселые узнала вести. Старика Иггуси боле нет, на Нижних Полях старик. Просто на улице был, когда толпа яростная к дому господина Гиуртизи перла. И не заметили, как затоптали дедушку. Сыновья его живы, хотя у старшего, у Гаймиха, рука переломана. Уже в лубке, постаралась Миахиса. Я бы лучше сделала, да и так срастется. А вот где руку-то ему поломали, не стал Гаймих говорить.

А дом купца Наогисси, к счастью, целехонек. Сказала мне служанка Миугних, что все дни, покуда бунт пылал, сидели они, крепко затворясь, молились да палочки ароматные жгли. И проявили боги милость, прошли бунтовщики стороной. Сейчас Миугних за это шумно благодарила милосердных богов.

— Не знаю уж, тетушка, куда постояльцы-то твои подевались, — говорила она шепотом, хотя подслушивать было и некому и нечего. — Третий день пусто. Я исправно-то ходила, еду им носила... А вот гляжу, не видно их. Нет, разбойники тут не шастали, побоялись, видать, дом твой трогать. Все ж знают, что ты сильные заклятья наложила... А еще говорят, — она совсем уж понизила голос и потянулась к моему уху, — что главный-то разбойник, поганый Хаонари, еще до бунта ходил сюда. К тебе то есть, на двор. О чем-то с постояльцем твоим толковал. А уж днем после — с рабом евонным. Говорят, плюнул он в конце под ноги, влепил мальчишке затрещину да и восвояси убрался... только это за день до бунта было. Сама я не видела, а люди сказывают...

Врет. Это я сразу почувствовала. Своими глазами видела. Может, и еще что видела, да боится сказать, даже мне. Вот про то, что не знает, куда оба подевались, — это правда. Тут у нее глазки не бегали да голос не пресекался.

Не сказала я ей ничего, в дом пошла. В комнату, где Алан сперва пластом лежал, а после уж и заново ходить учился. Пусто. Даже креста нет, что он на стенку повесил. Раз нет — значит, не схватили его, не утащили отсюда, сам ушел, да и не в спешке. А коли не в спешке — значит, мог и оставить мне какой знак.

Не было края моему счастью, когда знак обнаружился. Под циновкой поясок кожаный валялся, и завязаны были на нем узелки. Ну-ка, что там у нас?

“Ждать. Юг. Дорога. Пешком. Восход. Закат. Лево. Роща”.

Все понятно. Ждут меня на южной дороге, на расстоянии пешего пути от восхода до заката, в роще по левую руку.

А Гармай ли вязал? — мелькнула у меня осторожная мыслишка. Что, если опять “синие плащи”? Ловушку мне готовят?

А хоть бы и ловушку. Если нет в живых Алана с Гармаем, то что мне Синяя Цепь? Жить все одно недолго осталось, чуяла я это селезенкой. Да и больно хитро для “плащей”. Уж куда проще выманить к больному, там и взять. К тому же они люди взрослые, умные. Уточнили бы место. От восхода до заката — это ж разные люди разное пройдут. Можно и не торопясь двигаться, гуляя, а можно из последних сил поспешать. Роща... Будто одна она там такая, на южной дороге... Нет, определенно бестолочь! И это внушает надежду.

Прикинула я, что время уж к полудню близится. Значит, ежели коня погонять, к закату как раз и успею. Позже темень наступит, как я их найду?

Жалко мне было Гиуми, всю ночь, бедный, шел, притомился, а я ему почти и не дала отдыха. Лишь воды он получил напиться — на колодец внук старика Иггуси сбегал, Агоройхи.

 

Южная дорога была ничуть не лучше северной. Тот же пронзительный запах гари, те же чудовищные колеса, те же перепуганные селяне, сбившиеся в кучки. Говорят, боязно сейчас в одиночку ездить, рыщут всюду проклятые рабы, чуют, что терять им нечего, что идет сюда легион, — так хоть напоследок душу потешить, кишки из доброго селянина выпустить. На меня, одинокую всадницу, изумленно смотрели — те, кто в лицо меня не знал. Случались и те, кому я была знакома. Те не удивлялись, слыхали небось о причудах старой ведьмы.