Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - Борис Михайлович Носик

своего друга Зборовского заняться делами Хаима, Збо не соглашался ни в какую и с опаской косился на Анну. Кто знал, что в один прекрасный день Поль Гийом приведет к Сутину американского коллекционера доктора Барнса и тот купит всего Сутина скопом? Впрочем, к тому времени Моди, да, пожалуй, и Леопольда, уже не было в живых, а обедневшая Анна распродавала «СВОИХ МОДИЛЬЯНИ».

В «Ротонде» моделями для постоянно рисовавшего и редко расстававшегося со своим синим блокнотом Амедео не всегда служили экзотические подружки-натурщицы вроде Кики или породистые польские аристократки с такими нежными, тонкими шеями. Была, например, эта плотная, приземистая, родом с Украины, молоденькая коллега-скульптор, студентка художественной Академии Коларосси Ханна Орлова. У нее, похоже, вообще не было шеи; при этом Ханна прожила долго, была счастлива в творчестве и семейной жизни, каковое наблюдение способно излечить от фетишизма любого эстета или застенчивую дурнушку. Наблюдательный портретист Модильяни разглядел олимпийское спокойствие Ханны и даже успел отразить его в кабацком наброске в «Ротонде». Амедео разорвал старый конверт и на чистой его стороне нарисовал довольно смешной портрет этой своей неунывающей подружки. У Жака Шапиро есть, впрочем, эпизод, в котором частый посетитель «Улья» писатель А. Куприн уговаривает молоденькую «Райку» достать денег и выпить с ним винца, чтобы забыть печаль. Очень похоже, что речь идет о Ханне. Семья Ханны с Украины эмигрировала в Израиль, и Модильяни, еще находившийся под влиянием их с Максом Жакобом поисков, неуверенно вывел над своим рисунком древнееврейскую надпись: «Ханна, дочь Рафаэля». В 1917-м году, во время ежегодного карнавала в Академии Коларосси, Ханна познакомила Амедео с лучшей своей подружкой-студенткой, прелестной девятнадцатилетней Жанной Эбютерн. Девушка была маленького росточка, и волна ее темно-каштановых волос с рыжеватым отливом так резко контрастировала с белизной ее кожи, что подружки прозвали ее Кокосовым Орешком. Она вовсе не была такой бессловесной и покорной, какой вошла в предания Монпарнаса: знавшие ее ближе отмечали ее горькое чувство юмора. И еще отмечали, что она была талантливой художницей. Встреча с Амедео на веселом студенческом карнавале была для нее роковой. Она влюбилась в этого ни на кого не похожего (это ведь отметила при знакомстве и русская Аннушка) человека и пошла за ним – на жизнь и на смерть. Вся беда была в том, что жизни ему оставалось совсем немного…

Вскоре Амедео и Жанна сняли вместе квартиру на рю де ла Гранд-Шомьер. Зборовские надеялись, что жизнь Моди войдет теперь в колею. Чтобы подбодрить его, Леопольд осенью 1917-го года устроил ему выставку у Берты Вайл. Выставка началась со скандала, о чем может мечтать любой художник: полиция велела снять пять модильяниевских «ню», оскорблявших стыдливость публики. Не то чтоб эти бывалые парижские фараоны не видели до того обнаженной натуры – видели, и немало. Однако пронзительная чувственность модильяниевских «ню» смутила и этих бывалых парижан в полицейской форме. Скандал художнику не помог: ничего на выставке не было продано. Модильяни работал по-прежнему много, но здоровье его внушало окружающим опасения. Жанна ждала в это время ребенка, и они решили отправиться на зиму 1918-го в Ниццу. В ноябре Жанна родила дочку, которую назвали, как и мать, Жанной. Поскольку брак их не был зарегистрирован, девочку записали на фамилию Жанны – Жанна Эбютерн. Сохранилось несколько писем Амедео Зборовскому из Ниццы: умоляющие и смущенные письма о деньгах. То у него украли кошелек, то нужны были деньги на кормилицу, то деньги на жилье. Верный Зборовский не оставлял его без помощи, хотя картины продавались плохо. Уезжая, Леопольд вверил Моди заботам Остерлинда, у которого была вилла в местечке Кань. На этой вилле Модильяни прожил несколько месяцев. Он написал там великолепный портрет Жермен Сюрваж и портрет жены Остерлинда, прекрасной Рашель, умиравшей от туберкулеза, а также портреты Блеза Сандрара и актера Постава Модо. И конечно, много-много портретов Жанны. Амедео гордился женой, рад был дочке, но новые обязанности повергали его в отчаянье. Как истинный итальянец, он показывал Жанну только самым близким из друзей и никогда не брал ее с собой в кафе, а Сюрважу говорил иногда за стаканом вина:

«Эх, женщины! Лучший подарок, который им можно сделать, – это ребенок. Но здесь надо остановиться! Смотри, чтоб не пошли кувырком и живопись, и все искусство, а чтоб они служили искусству. Тут уж мы должны не упустить…».

Имя Модильяни к тому времени стало довольно известным среди художников, и старенький Огюст Ренуар, живший в Ницце и никого больше у себя не принимавший, согласился по просьбе Остерлинда повидаться с этим молодым Модильяни, о котором столько говорят. Ренуар считал, что он должен поощрять молодежь. Остерлинд уговорил Модильяни прийти на свидание трезвым. Разговора об искусстве у молодого и старого мэтра не получилось: это был диалог глухих. Ренуар послал их в свою мастерскую на холме посмотреть его последние «ню», взглянув на которые, Модильяни решил сразу уйти домой. Остерлинд с трудом уговорил его вернуться к старику, попрощаться: «Ты пойми, – сказал Остерлинд, – он же старый, он, может, завтра умрет». Модильяни вернулся и угрюмо сел в угол. «Вы видели мои «ню»?» – спросил Ренуар. – «Да». Воцарилось долгое молчание. «Вы видели эти розы? – умоляюще сказал Ренуар. – Эти розовые попки? Как я их выписывал, выглаживал, обхаживал, вылизывал… Целыми днями…» – «Я не люблю красивые попки», – мрачно сказал Модильяни и пошел к двери. Дверь хлопнула. Остерлинд готов был провалиться сквозь землю. Надо отдать должное старику Ренуару: он продал одно из своих полотен Зборовскому, чтобы тот смог заработать на нем хоть что-нибудь для Модильяни, который, впрочем, пережил старого Ренуара всего на несколько месяцев.

Весной 1919-го года Амедео вернулся в Париж, а вслед за ним и Жанна с ребенком. Вскоре стало ясно, что Жанна снова забеременела.

Вырвав из тетрадки лист разлинованной бумаги, Амедео написал на нем:

«Сегодня, 7 июля 1919-го года, принимаю на себя обязательство жениться на мадемуазель Жанне Эбютерн, как только придут бумаги».

Под торжественным обещанием, кроме подписей Амедео и Жанны, стояли подписи свидетелей – Леопольд Зборовский, Луния Чеховска.

Маленькую Жанночку решено было отправить к кормилице на Луару. В ожидании оказии Луния держала ребенка у Зборовских на улице Жозеф-Бара. Амедео, совсем пьяный, звонил иногда у подъезда среди ночи, чтобы спросить, как там его доченька. Луния заклинала его не будить соседей. Он мирно присаживался на ступеньку.

Амедео Модильяни, Пабло Пикассо и Андре Сальмон у входа в «Ротонду». 1916 г.

Потом исчезал незаметно. Пил он по-прежнему много. Кто-то видел его пьяного под дождем на церковной паперти на площади Алезиа. На Рождество 1919-го года одна знакомая видела его в