Двойная взлётная (СИ) - Дашкова Ольга

Выдохлась моментально, ладонь Артём гладит спину, другой рукой фиксируя подбородок, заставляя смотреть в его черные глаза.

— Что ты чувствуешь сейчас?

— Ничего, только пустоту, не хочу об этом вспоминать. Я никого не оправдываю и не виню себя, но я даже, дура такая, готова сказать судьбе спасибо, что мне попались именно они, молодые еще пацаны. А не здоровые мужики, которые бы рвали меня на части, так, что вскрылась бы. Стремно звучит, да?

— Очень стремно. Что стало с ними?

— Не знаю, надеюсь, сдохли. Тебе доставляет удовольствие?

— Что?

— Выворачивать других наизнанку.

— Нет, мне доставляет удовольствие совсем другое, — стирает с моего лица слезы, целует, едва касаясь губ. — Когда ты ставишь на место, дерзишь и показываешь зубки, убить тебя, сучку, готов и зацеловать. Вот в этом ты настоящая, выкинь из головы все, что было. Ты не жертва, Крис, и никогда ей не была, запомни это.

А вот теперь он целует по-настоящему, сминая губы, засасывая их, а потом облизывая языком. Сажусь сверху, лицом к лицу, практически задрав рубашку, обнимаю за шею. Психолог хренов, сначала расковырял все внутри, а сейчас зализывает раны.

— Тебе идет моя рубашка.

— Она твоя? Я не заметила.

— Играешь, птичка?

Мне реально становится легче, я не в силах вернуть прошлое, изменить его или сделать более счастливым. Все уже случилось, я живу с этим и буду жить дальше, как миллионы таких, как я. Пусть внутри меня еще живет та запуганная девочка, но я не жертва, надо чаще себе это напоминать.

Сама целую Артёма, разведя бедра шире, трусь о его пах, рубашка уже распахнута, соски твердеют от прохладного ветра, но Шульгин, приподнимая меня, начинает их целовать то нежно, то засасывая полностью в рот. Лишь покусывает, так долго, возбуждая меня до предела, до громких стонов.

Не думала, что такими ласками можно довести до экстаза, но я так близка к нему. Сжимаю его волосы на затылке, дергаясь всем телом, чувствуя, какая уже мокрая, а Артём не останавливается, играет с соском, дразнит его языком. Мышцы внизу начинают сокращаться, я сейчас реально кончаю только лишь от такого петтинга. Как у него это получается, я не понимаю.

— Артём… не могу… господи… не могу больше… а-а-а-а-а-а.

Шульгин насаживает меня на свой член, до самого основания. Растягивает, проникновение очень глубоко, до легкой боли, при этом не прекращая терзать мою грудь и ставшие такими чувствительными соски.

Я кончаю после нескольких движений, кричу, запрокинув голову. Пытаюсь свести бедра вместе, бьюсь в своем невероятном оргазме.

— Вот же черт… да, птичка… ты нереально охуительная, девочка.

Артём продолжает насаживать меня на член, приподнимает бедра, вонзаясь в меня так глубоко, как можно. А потом замирает, прижимая к себе, тяжело дышит. Я так отчетливо чувствую, как его член дергается, как начинает выталкивать сперму, а она теплым потоком омывает мое влагалище.

Он напряжен, чувствую как играют мышцы под кожей, как хрипит и тяжело дышит. Обнимает, прохладная ладонь на горячей коже.

Я снова умерла, он вынул душу, лишил тела последних сил. Просто лежу на его груди, а перед моими глазами встает солнце, показываясь из-за коричневых крыш, и где-то совсем рядом в соборе бьют колокола.

Красиво.

Я постараюсь запомнить этот момент, чтоб вспоминать чаще.

Когда останусь одна.

Глава 27

— Любимова, ты ночевала в другом отеле?

Олег с хрустом кусает зеленое яблоко, смотрит, как я забираю привезенную курьером еду, проверяя все по списку.

— Да, меня заселили в другой.

— Олег, зачем ты спрашиваешь? Кристина теперь ночует исключительно в пятизвездочных отелях и спит только с богатыми мужиками.

С грохотом ставлю на барную стойку ланч-бокс, нас слишком много в небольшом пространстве, пилоты должны идти в кабину, но любопытство выше них. Надо обязательно спросить, где и с кем я провела ночь.

— Курапов, я не понимаю, ты чего добиваешься?

— Ровным счетом ничего.

— Я ведь предлагала тебе поговорить как взрослые люди, а ты то дергаешься, то бежишь к Трофимову писать заявление.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Какое заявление?

Олег не в курсе нашей развернутой холодной войны, смотрит с любопытством, дожевывая яблоко. А меня на самом деле начинает выбешивать вся эта поганая ситуация.

Сначала Коленька крутит мне мозг своей отказной на княжеские владения, перед этим Курапов — любовным бредом на Сахалине. Я что, на самом деле похожа на жертву? Может подойти каждый, начать качать права и ставить условия?

— Олег, иди в кабину.

Второй пилот слушается первого, но уходит с неохотой.

Дима двигается ближе, на лице поганая ухмылка, в глазах злость.

— Это я дергаюсь? А может, я еще трахаюсь с пассажирами прямо во время рейса? Может, это я потом их обслуживаю в номере за отдельную плату?

— Тебя что больше возмущает? То, что я трахаюсь с ними, или то, что я трхаюсь не с тобой? Ты, Дима, уже определись и мозг мне не выноси своими так некстати вспыхнувшими чувствами. Мне они нахуй не упали.

Честно, хотела по-хорошему, без конфликта и перехода на личности. Мне нравится мой экипаж, вся работа была четко отлажена, мы не мешали, а дополняли друг друга.

А сейчас начнутся проверки и разборки. Мы сейчас как заклятые враги смотрим, готовые убить взглядом, а я не понимаю, чем так задела этого мужчину? Реально, что не выбрала его, которого, по его мнению, хочет каждая? Мужика с двумя детьми, который заикнулся, что готов ради меня на все, а теперь почти открыто назвал проституткой?

Что это? Эгоизм?

— Ты ведешь себя как конченая шлюха, — цедит каждое слово сквозь зубы, выплевывая мне их в лицо.

— Так какого хрена ты в любви признавался этой шлюхе? Чего тебе от меня надо?

— Они ведь наиграются тобой, вытрут ноги и выкинут, как половую тряпку. А ты все равно продолжаешь стелиться и отсасывать по щелчку пальцев.

Сука, так горько стало, не потому, что Курапов вот сейчас открыл мне глаза на не радужное будущее. А то, что это совсем не его, твари такой, дело.

Вышло случайно, не скажу, что не хотела этого сделать. Звонкая пощечина, ладонь горит огнем, у меня вошло в привычку бить мужчин. Нет абсолютно никакого удовлетворения, только внутренний мандраж и кипящая злость.

— Это за шлюху и тряпку, не тебе, куску говна, меня судить, — мой голос хрипит, но смотрю в ставшие бешеными глаза мужчины.

Курапов дергает меня за плечи на себя, от неожиданности вскрикиваю.

— Слушай, ты…

Но не успевает договорить, отпускает, смотрю, как Громов, так тихо поднявшись по трапу, разворачивает первого пилота, впечатывает в стену, сдавив горло локтем.

— А вот сейчас меня послушаешь ты.

Дима не может вырваться, хоть и пытается. Рядом с Игорем он выглядит меньше, тот давит на шею сильнее, склонив голову, произносит слова прямо в лицо:

— Я ведь тебя, сука, предупреждал, чтоб ты рядом не терся? А ну кивни, если понял.

Курапов выполняет требование, я стою, обалдевшая от происходящего, закрыв кабину пилотов спиной, рядом стоит Шульгин, что-то набирает в телефоне. Его совсем не волнует эта потасовка.

— Крис, налей мне минералки, — смотрит теперь на меня, в глазах уверенность, она передается и мне. Шульгин прав, прав во всем, надо завязывать быть жертвой и прятаться, а еще молча глотать оскорбления вот таких уродов.

— За шлюху я бы тебе яйца оторвал, но, видимо, тебе как шлюхе они еще понадобятся. Я не люблю, когда оскорбляют женщин, тем более когда оскорбляют мою женщину. Твоя задача — вести эту дорогую птичку, но еще один неверный шаг или слово, и тебя будут возить на инвалидном кресле. Ты понял?

— Да, я понял.

Отворачиваюсь, ищу минералку, руки трясутся, на душе неразбериха, но, черт возьми, это круто. Не припомню, когда и кто за меня так заступался. Не вижу, как уходит Курапов, но чувствую, что это наш с ним последний рейс.

— Я не понял, а почему ты ушла утром так рано?