Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин

Через два часа он бодро вскочил с топчана, бросил короткое «Спасибо!» тайкам, согнувшимся в глубоких поклонах, и буквально выскочил из дверей, как пробка из бутылки шампанского. Чтобы попасть в руки командира. Впрочем, полковник Кудрявцев не стал долго обниматься с трактористом; он отпустил его и так – глаза в глаза – спросил: «Ну, как?!».

– Все прекрасно! – Анатолию хотелось заорать во все горло, – и жизни хороша, и жить хорошо! Еще бы…

Тут он перевел взгляд на улыбавшегося рядом профессора, и внутри все вспыхнуло яростным огнем:

– Ах, ты, падла! – Романов ухмылялся так гадко и зло, что тракторист вдруг представил себе, что за эти два часа произошло что-то ужасное, непоправимое, и профессор Романов имеет к этому самое непосредственное отношение.

Он занес руку для удара – совсем, как Герхард Швидке недавно, и… забился в крепких объятиях командира, не в силах добраться до отскочившего далеко назад профессора. А рядом так же гадко ухмылялись Левины, на которых (несмотря на их гигантские габариты) тоже хотелось наброситься, и бить и бить; топтать и топтать – превращая чужую плоть в кровавую кашу.

Холодным душем на яростный разум опрокинулись слова командира:

– Хочешь в ту комнату? Под номером «три»?!!

И тракторист обмяк, вспомнив все; прежде всего ту бесконечную пустоту, явившуюся вместо лиц Тани-Тамары и дочек. Сами собой потекли из глаз слезы; впервые в жизни не от водки, а от стыда, заполнившего организма. Он попытался еще раз дернуться, чтобы просить, умолять профессора о прощении; да хоть и на коленях. Но из железной хватки сержанта Левина, в которых он оказался, тоже было невозможно вырваться. А Света, его жена, ласково гладила огромной ладошкой по шевелюре командира, и голову заполняла удивительная свежесть. Командира рядом уже не было. Но тракторист, человек удивительно догадливый, и сейчас медленно приходивший в себя, понял – Кудрявцев скрылся внутри салона. Впрочем, он уже стоял в дверях, с сумрачным выражением лица.

– Заходите, – махнул он рукой.

Левин вопросительно посмотрел на Анатолия; потом на командира.

– Все заходите, – разрешил полковник, и Никитин заполнился благодарностью к командиру, который первым догадался, а может, изначально знал – это не он, не Анатолий пытался размазать по дорожке профессора и всех остальных.

– А кто? – задал он себе вполне законный вопрос, заходя в помещение, где два часа предавался расслабленной неге, – они?

Тайки лежали на массажном столе; хрупкие, свободно помещавшиеся на широком ложе, еще помнившем тепло тела тракториста. Глаза их были закрыты; груди мерно вздымались. Они словно спали, спеленатые все тем же пластиковым ремнем.

– Посмотри, Света, – приказал командир.

Левина подошла к столу, и протянула обе ладони к голове одной из массажисток – Ради, или Нари; Анатолий, к собственному смущению, так и не научился их различать. И тут же просторное помещение заполнил крик, полный боли. Это закричала, отдернув руки, целительница. А через мгновение она уже билась в объятиях мужа, повторяя без устали: «Там Зло… Зло… Зло…».

– Беритесь, – кивнул Анатолию с профессором командир; тело одной из массажисток уже лежало на его широком плече, – боюсь, Анатолий, что твой третий номер сейчас займут.

Тракторист шутку не воспринял; он шагнул вперед.

– Я сам, Алексей Александрович, – смущенно улыбнулся Анатолий, – ты уж прости меня.

– Ничего, – ответная улыбка профессора была искренней, – хорошую встряску получил.

– Левины, за мной! – это полковник скомандовал уже, спрыгнув на дорожку.

Короткая хлесткая команда отрезвила рыдавшую Светлану быстрее мужских объятий. В длинный коридор, показавшийся Анатолию теперь настолько мрачным, что он перестал ощущать тяжесть на плече, они вступили все вместе. Вместе же поочередно «полюбовались» на лежащих неподвижно Нари и Ради – в камерах под номером «три» и» четыре». Да – именно так теперь воспринимал эти комнаты тракторист.

– «Удовольствие» и «Прекрасная женщина», – вспомнил он перевод с тайского, – представляю, какое удовольствие будет для Швидке в соседнем, втором номере, когда эта страшная женщина очнется, и начнет колдовать.

– Никакое Зло отсюда не вырвется, – командир, закрывавший дверь с номером «три», словно ответил на его невысказанный вопрос, – никто и ничто!

И следом открыл соседнюю комнату, в которой из встретил немец – взъерошенный, как воробей после дождя, и сидевший в дальнем углу. Полковник Кудрявцев не дал ему возможности обрушиться с «толерантными» претензиями; коротко приказал Левиной:

– Светлана – осмотри!

И столько властной уверенности было в его голосе, что Герхард даже не пикнул, когда целительница возложила свои ладони, и чуть поморщилась:

– Чувствую остатки того самого Зла… они, наверное, сами бы истаяли со временем. А вот мы их сейчас…

Лицо немца на глазах светлело; разглаживалось. Казалось, он сейчас заснет, и засопит – прямо на мягком полу.

– Не спи, Герхард, – теперь в голосе командира не было жесткости, – доберешься до дома, и там дрыхни хоть до утра.

– Мне же вечером в караул, товарищ полковник, – попытался слабо возразить немец.

– А вот товарищ сержант тебя сейчас освободит от наряда. Найдешь ему замену, Борис?

– Найду, – кивнул начальник охраны.

– И Жюлю найди, – это командир приказал, открывая «номер» с цифрой один…

Анатолий не решился войти в родильное отделение в растрепанных чувствах. Он был в полной уверенности, что ласковые ладошки Светланы изгнали из его головы всю скверну. Но рисковать не стал – решительно повернул направо, за командиром и профессором. А там, уже на улице, побежал, что было сил в сторону, откуда раздавались дикие отчаянные крики. В них была мука расставания с жизнью, и боль от рассекаемой на части плоти – именно эту картину увидел пораженный тракторист посреди цветущего парка – рядом с их «круглым столом», родником, который не думал пересыхать.

Это было излюбленным местом отдыха горожан. Здесь всегда было много народу; здесь же и разыгралась страшная бойня. В озерце, куда изливалась прозрачная холодная вода, плавало что-то ужасное – человеческие тела, и части тел; внутренности… Анатолий разглядел даже чью-то голову, отделенную от тела. А над всем этим, по колено в красной от крови воде, стоял Спартак с искаженным от безумной ярости лицом и коротким мечом в руке. Где раздобыл это оружие спятивший с ума гладиатор, было непонятно? Одно было несомненно – именно он учинил здесь кровавую резню; напав на безоружных людей, не имевших ни одного шанса противостоять великому мастеру боя.

– Да даже с мечами в руках… Кто мог бы отбиться от этого страшного чудовища? Только он!

В бассейн мягко, не подняв кроваво-красных брызг, спрыгнул полковник Кудрявцев. Сюда, к месту трагедии, уже сбегались люди; иные – напротив – готовы были покинуть этот проклятый уголок, и забиться куда-нибудь в норку поглубже. Некоторые морщились в страданиях, зажимали резаные раны. Но все в этот момент остановились; уставились туда, где должна была разразиться великая битва Добра со Злом. Она и произошла – быстро, без всяких эффектов: можно сказать, буднично.

Страшный меч рассек воздух по ломаной траектории; сначала сверху вниз, заставив сорваться с лезвия целую россыпь тягучих капель крови, а потом, достигнув уровня пояса противника, полетел по кругу – не оставляя ни единого шанса противнику перед гладиатором. Только вот никакого противника там уже не было. А был он за спиной страшного мясника. Что уж там сделал полковник, Анатолий не разглядел. Он только успел заметить, как меч вырвался из ладони Спартака, и упал в воду; как следом поочередно опали, словно плети, вздувшиеся мускулами руки гладиатора. И как сам он закатил глаза, и тоже упал в бассейн, выплеснув не меньше половины жидкости на берег. В запале Никитин пожелал, чтобы там острое лезвие нашло своего хозяина; его сердце, и тут же сам ужаснулся этому:

– Это же Спартак! Друг… я только недавно дважды перечислял ближний круг товарищей, за которых готов был отдать жизнь. И Спартак там…

Кудрявцев нагнулся к воде, и верхняя часть тела гладиатора показалась над водой; лишенное сознания тело не хотело умирать. Громадный фракиец судорожно кашлял и отхаркивался водой; со свистов вдыхал воздух. А неумолимые руки полковника окунули голову опять в воду, и еще, и еще раз. Пока, наконец, тело не перестало вырываться из захвата. Только тогда командир одним могучим рывком выбросил гладиатора на берег, заставив собравшуюся толпу отшатнуться.

– Левин! Левина! – голос полковника был страшен; не подчиниться ему было невозможно, и два гиганта, не уступавшие Спартаку ростом и объемами громадных мускулов, подступили к командиру.