Черный археолог из будущего. Дикое Поле - Анатолий Спесивцев

Ответить Иван не успел. С крыльца раздался призыв: — Михайло! Иван! Идите вечерять. Пришлось друзьям прощаться с бывшим гетманом.

— Подождите до завтра, пане гетмане, узнаете ещё много интересного. Аркадий умеет удивлять.

А друзья пошли в избу, где Васюринскому предстояло оправдываться. Ведь именно он передал просьбу пяти авторитетнейшим атаманам резко ограничить количество посвящённых в историю Аркадия. Следовательно, тому же Татаринову пришлось придумывать срочные задания для нескольких ненадёжных атаманов и есаулов. Слишком болтливых, подозреваемых в излишних симпатиях к Москве, чересчур любящих деньги. И начать оправдываться за уничтожение турецкого посольства в Москву. Поступок с трудом укладывался в понятия пиратского братства.

* * *

Утром нахлынули привычные обязанности командира. В связи с прибытием в Черкасск, Пилип провёл несколько встреч с донскими атаманами. Их планы по взятию Азова его мало волновали и, скорее противоречили интересам ордена, к которому он тайно принадлежал. Обретя морскую крепость, схизматики бы усилились, что затруднило бы приведение их под власть понтифика, не позволило бы быстро спасти их души, пребывавшие во тьме заблуждений. Ему очень не понравились взгляды, которые атаманы бросали на него, когда он заявлял, что его войско в подобных делах участвовать не будет, а пойдёт дальше, в Персию.

Что-то в этом было нечисто, непонятно. Как и многое в коротком, пока, походе. И прибытие к Васюринскому, сначала одного молодого колдуна, потом целой кучи характерников и старшин, не желающих объясниться с ведущим войско наказным гетманом. Потом странное, трудно объяснимое поведение татар, осмелившихся атаковать более сильного врага. Теперь, вот, удивлённые взгляды донских атаманов, явно ожидавших от него другой реакции.

«Уж не было ли между ними и частью запорожской старшины предварительного сговора? Тогда понятно их удивление. Видимо Васюринский будет настаивать на перенацеливании похода, с Персии на Азов. Придётся всерьёз с ним побороться, чтоб этого не допустить. И, воистину интригами нечистой силы, мне некого послать в конгрегацию к святым отцам».

Пилип догадывался, что в отряде есть и другие иезуиты, не могли святые отцы не подстраховаться, не приставить к нему тайных соглядателей. Да как их обнаружишь? Эти мысли ещё больше ухудшили настроение гетмана, подняв плохие предчувствия до невиданной высоты. Можно похрабриться про себя, но в случае публичного предложения донцов запорожцам идти вместе на Азов, не надо было гадать, согласятся ли гайдамаки на это. Если не удастся ему, и только ему, больше некому, найти аргументы изменить настроение толпы, все пойдут на Азов.

По дороге на общевойсковой круг, на который были приглашены и все запорожцы, Пилип придумал, как подорвать авторитет Васюринского.

«Надо распустить слух, что он живёт с молодым колдуном, как с женой. Не случайно его дружка Охрима на таком поймали. Эх, как жаль, что нельзя сделать это сейчас! Все верные люди сгинули, впрямую поручить такое некому. Придётся самому, намёками расстараться».

* * *

Большой сход донского казачества начался так, как и предполагал Пилип. Была краткая молитва, были речи о необходимости защитить православный народ от лютого ворога, были жалобы на тяжесть положения, как казаков, так и всех православных. Конечно же, были и обещания большой добычи в Азове и великих выгодах от его приобретения. Будто обещающие всерьёз верили, что им удастся не просто пограбить богатый город, что из-за его мощных укреплений было весьма сомнительным. Нет, к удивлению Пилипа донские атаманы всерьёз рассуждали о великих выгодах морской торговли.

«С ума они все посходили с голодухи, что ли? Какая морская торговля? Да узнав о потере важного города, султан сюда такое войско пришлёт, что оно всех здесь сапогами затопчет, им и оружие доставать не придётся».

Однако казаков заведомая бессмысленность и предельная смертоносность войны с огромным и воинственным государством не встревожила. Наоборот, к огорчению Пилипа, чёртовы гайдамаки обрадовались! Взятие Азова, по его прикидкам, было невероятно трудной, но возможной задачей. Уж очень сильна была крепость, велик и храбр её гарнизон, огромно его преимущество в артиллерии.

«Дурачьё безмозглое! Рвутся пограбить, а задуматься о будущем им мозгов не хватает! Навлекут на себя гнев султана, он их жалкую кучку одним взмахом царственной руки сметёт. Большой страны-то за их спиной нет. Хм… нет ли? Или это византийской выучки схизматики из Москвы затеяли. Если они серьёзную помощь сюда пришлют, то и султану здесь нелегко придётся. Польские гоноровые дураки, видя успех казаков, могут сами возжелать к морю пробиться. Вместо того души своих хлопов-схизматиков к истинной вере приобщать. Надо срочно вмешаться и не допустить такого безобразия любой ценой!»

И гетман ринулся в бой. Предав родину и боевых товарищей своим тайным переходом в католичество, он отнюдь не перестал быть храбрецом. Трус гетманом или атаманом у казаков в те времена стать не мог. Иезуиты, заплетшие его мозги, соблазнившие призрачными перспективами, могли бы гордиться своей работой. Пилип сражался за их интересы, как он их понимал, подобно льву. Не колеблясь, поставил на кон свою жизнь, желая не допустить присоединения запорожцев к донцам.

* * *

Море человеческих голов волновалось на площади перед церковью. Хотя, хм, несколько тысяч человек могли изображать море очень условно. Да и на озеро они не очень-то тянули. Невдалеке от паперти церквушки, на которой расположилась старшина донцов, стояла группа запорожцев во главе с наказным гетманом. Человек сто-сто пятьдесят, остальные рассыпались по площади среди донцов. Друзей-приятелей здесь не имели только совсем зелёные сечевики.

После краткой молитвы, кстати, без попа, атаманы уверенно взяли ведение круга Донского войска в свои руки. Причину такого многочисленного для казаков сбора знали все. Готовилось мероприятие ещё с осени, азовцев ненавидели, на редкость дружно, все казаки. Город людоловов и работорговцев был для донцов главным врагом.

А тут ещё год выдался на редкость тяжёлый. В прошлом, 7145 году царь Михаил не прислал жалованья казакам. Хлеба на Дону не сеяли (под страхом смертной казни), на данный момент его здесь просто не было. Награбленное уже проели, голода подобного новгородскому или поволжскому не было только из-за благодатности Придонья. Выручала охота и, особенно, рыбалка. Однако и самых неприхотливых диета из рыбы в разных видах, да ещё при недостатке соли, допекла сильнейшим образом.

Поэтому ожидаемый всеми призыв идти на Азов встретили дружным и очень громким одобрением. Так же положительно было принято приглашение запорожцам присоединиться к святому (и, потенциально, очень выгодному) делу. Тем более неожиданным диссонансом прозвучал отказ гетмана.

— Благодарю за честь, но лыцарское собрание в Сечи послало нас в Персию. И нам самим не пристало менять цель похода. Наш табор пойдёт на помощь шаху, воюющему с нашим общим врагом, султаном. От такого похода и вам польза немалая будет. Не сможет поганый султан прислать осаждённому Азову помощь.

Неожиданный для простых казаков отказ вызвал в толпе недовольный гул и свист, сначала редкий, но быстро нарастающий. Толпа забурлила. И не ожидавший быстрой победы Пилип продолжил.

— Панове, мы ж на майдане в Сечи уже всё решили. Собрание лыцарей нас поддержало, деньги нам на поход выделило. Разве можно против воли всех сечевиков выступать?

Раздавшиеся из толпы ответы, если их очистить от прямых оскорблений гетмана и ругани вообще (являющейся, зачастую, связующим звеном в предложениях) сводился к единодушному «Да!». Сечевики считали, что изменить цель похода не только можно, но и нужно.

— Хлопцы, мы в самые богатые места мира идём! Шах нас золотом осыплет за помощь! Зачем вам свои жизни зря класть под неприступными стенами Азова? В Персии намного больше получим! — пытался сыграть на пристрастии казаков к богатой добыче гетман.

Запорожцы, тем временем, протискивались к паперти. Вскоре их возле гетмана собралось более двух тысяч. К бойцам, пришедшим с табором (обслуга права голоса не имела, работяги не считались лыцарями) присоединились запорожцы, жившие на Дону. И реакция казаков была очень бурной и агрессивной. Надежда гетмана уговорить казаков идти в Персию оказалась призрачной и ошибочной. Ему не дали говорить. Любое его слово встречалось рёвом, свистом и обиднейшими оскорблениями. В подобной обстановке ни о каких уговорах или убеждениях не стоило и мечтать. Васюринский, предвидевший такой оборот дела, проинструктировал своих людей соответствующим образом.

Пилип пытался бороться. Но с ужасом обнаружил, что даже его личная сотня не спешит на его защиту. Кое-кто из тех, кого он считал верными своими сторонниками, орали и свистели, требуя его отстранения. Побледневший гетман осознал, что не сможет не то что уговорить казаков идти в Персию, а даже произнести речь в свою защиту. Переоценка собственных сил могла стоить ему жизни. Не выспавшийся и перенервничавший Пилип запаниковал. Стоявший в толпе напротив его Васюринский уловил момент.