Поверь. Я люблю тебя - Изабель Филльоза

который понял бы пережитое, признал и принял бы его страх, горечь, ярость, боль и приступы гнева. Когда же эмоции поняты, признаны, приняты и их выражение состоялось и одобрено, то есть когда ребенку позволяется поплакать, бить (по подушкам) или покричать, он залечивает свою рану. К несчастью, родитель, запирающий ребенка в стенном шкафу, чтобы наказать его или просто чтобы не слышать, как тот плачет, не желает слышать ярость своей жертвы!

В наши дни все больше родителей приносят извинения ребенку после того, как ударили или унизили его. Они признают свои собственные границы, вместо того чтобы подумать о том, что границы есть и у ребенка. Они умеют произнести «Я был выведен из терпения» вместо «А ты и правда невыносим». Они знают, что если применение ими насилия было вызвано поведением ребенка, то его истинные причины можно проследить в их собственной истории. Они признают за ребенком право выстраивать самого себя без всяких помех. И не желают воспитывать с помощью страха. Они не хотят злоупотреблять своей властью над ребенком. И готовы выслушать его гневные проявления. Но бесконечное множество родителей еще вчера, да кое-кто еще и сегодня предпочитают убеждать себя, что имеют полное право избивать, наказывать, унижать, осыпая ребенка обидами, которые, как им кажется, пойдут тому только на пользу. Родители «старого образца» легко обвиняют родителей «новомодных» в том, что те чрезмерно терпимы, или и вовсе сторонники вседозволенности. Для них выслушать свое дитя, понять пережитое им, его эмоции, означает «простить ему все», то есть испортить ребенка, которому дальше не видать счастья как своих ушей. Расслышать эмоцию не означает удовлетворить все потребности. Это значит позволить ребенку принять фрустрацию, не преуменьшая ее, и исцелиться от ран, не недооценивая их, подняться и даже преодолеть неизбежные страдания от столкновений с реальностью. Если ребенку все время отказывают, что бы он ни попросил, и запрещают выражать гнев, который восстановил бы его после такой фрустрации, он слышит только одно: «Ты бессилен».

И вот еще другая манера запрещать гнев: систематически давать удовлетворение. Ребенок, который получает все, что захочет, не встречая отпора, слышит: «Ты всемогущий». Однако за этим ощущением всемогущества таится бесконечное бессилие без четко очерченных контуров.

Ребенок, гнев которого услышан, выстраивает подлинное ощущение владения собою. Гнев – эмоция восстановления чувства целостности. Страхи, запугивания, ярость, печали, крики боли – все эти эмоции, вызванные ситуацией или поступком родителя, обязаны быть выраженными под угрозой того, что иначе они могут остаться в форме напряжений в теле и/или повреждения ощущения идентичности или права на развитие.

Хотя Тома и был в конце концов с бесконечной радостью признан родителями, у него не было времени стать желанным ребенком – известие о беременности буквально потрясло его маму, она не хотела так быстро заводить второго ребенка. До шести месяцев ей было неприятно ощущать в чреве этого малыша. Ей было страшно. Страшно оказаться не на высоте, не полюбить его так же сильно, как первого. Ее страхи подпитывались подавлением гнева на свою беременность. Виня себя за то, что не радуется ей, встревоженная мыслью, что ребенок получит родовую травму, она не осмеливалась признаться в истинной причине гнева. И соответственно выразить ее… И она хранила свой гнев в бессознательном, скрывая его за пластом страхов, чтобы не рисковать и не выражать его. Подумайте, каково было тому в ее чреве, кто еще не назывался Тома! Не забывайте – эмоции физиологичны, они – сочетание физиологических модификаций, продукции специфических гормонов. Эмоции матери, пусть даже прошедшие отбор плацентарного барьера, бродят у нее в крови, проходя и через ребенка.

После такого трудного начала между ними установилась большая любовь. Мама обожает его со дня его рождения. Его ласкали, целовали, нежно укачивали… С точки зрения матери, трудностей как не бывало. Но всей любви, полученной задним числом, не хватит, чтобы успокоить страдания зародыша. Ему потребуется вернуть матери испытанные им эмоции, хотя они ему не принадлежали, и изгнать из себя эмоции гнева и фрустрацию от несправедливости. Ибо так же как любой поймет положение матери, то есть поймет, как несправедливо оказаться беременной второй раз так быстро, если не хочешь второго ребенка, то и для Тома такая же несправедливость – не быть принятым. Факты не могут быть сами по себе справедливы или несправедливы. Одно и то же событие может быть справедливым для одного и несправедливым для другого. Ребенку очень важно заявить о несправедливости, даже если его родитель совершенно иного мнения. Гнев – это эмоциональный порыв. Его должен выслушать тот, кому он адресован, не воспринимая его как обвинение. Наша психическая жизнь в высшей степени сложна. Чтобы понять ее, мы должны вслушаться в каждое ее движение.

Если Тома, нежданный ребенок, может (коль скоро уж он появился на свет) выразить свой страх расти во чреве, в котором он оказался не ко времени, если он может выразить свою ярость, что родители его не хотели, если может выплакать грусть зародыша в объятиях матери… Если его родители могут понять его страдания, не преувеличивая и не преуменьшая их, если они способны признать реальность его травмы, не виня самих себя, и если они признают его полное право жаловаться[16] на отсутствие желания его завести, – в его личности не будет повреждений.

Если Вероника, родившаяся в результате кесарева сечения в атмосфере воплей и паники, сможет быть услышана со всем ее ужасным ощущением, а затем ей будет дана свободная возможность выразить ярость от того, что она родилась при таких обстоятельствах, а потом наконец выплакаться, чтобы принять – да, так оно с ней и случилось, – ее не станут всю жизнь сопровождать трудные обстоятельства появления на свет.

Если Уриэль, грубо отнятый от груди на месяц, сможет покричать о своей ярости, потом горючими слезами оплакать утрату столь желанной груди в жарких, деликатных и понимающих объятиях матери, – в нем не останется страха, что у него отнимут любовь.

Если Валери, которую отвезли в больницу в возрасте трех месяцев, оторвав от родителей, прокричит о том, какой это был ужас – оказаться в одиночестве в незнакомом и враждебном мире (ей делали уколы, привязывали, будили…), во вселенной, полной тревожных звуков, слишком ярких ламп, странных запахов… Если услышат ее гнев на тех, кто запретил ее родителям оставаться и спать рядом с ней, но еще и на родителей, которые предпочти не возмущаться и не отстояли свое право не оставлять ее. Если она сможет выразить свой гнев врачам и медсестрам, причинившим ей физические страдания и