Дворы Хаоса - Роджер Желязны

— Отец?.. — тихо сказал Джулиэн.

— Он хотел, чтобы после смерти его увезли за пределы Дворов Хаоса, во тьму, из которой не возвращаются, — сказал Блейс. — Так мне однажды обмолвился Дваркин. За пределы Хаоса и Янтаря, туда, где не правит никто.

— Да, это правда, — сказала Фиона. — Но есть ли где-нибудь порядок за той стеной, сквозь которую они проходят? Или буря будет продолжаться вечно?

Если у него получилось, то это всего лишь вопрос перехода, и мы вне опасности. Но если нет…

— Это неважно, — сказал я, — получилось у него или нет. Потому что у меня получилось.

— Что ты имеешь в виду?

— По-моему, он потерпел поражение, — сказал я, — и был уничтожен раньше, чем сумел восстановить Образ. Когда я увидел, как приближается эта буря — а я ее испытал на своей шкуре, — то понял, что вряд ли сумею добраться сюда вовремя с Талисманом, который он послал мне после своей попытки. Брэнд всю дорогу пытался его у меня отобрать — чтобы создать новый Образ, он так сказал. Позже эти его попытки родили во мне идею. Когда я увидел, что все остальное провалилось, то воспользовался Талисманом, чтобы самому создать новый Образ. Это было самое трудное, что я когда-либо делал, но у меня получилось. Обломки соединятся вновь, когда пройдет эта волна, — спасемся мы или нет. Но Брэнд украл Талисман, едва я завершил Образ. Когда я пришел в себя после его нападения, то сумел воспользоваться новым Образом, чтобы спроецироваться сюда. Так что Образ существует, несмотря ни на что.

— Корвин, — сказала Фиона, — а если у Папы все получилось?

— Не знаю.

— Но Дваркин мне говорил, — сказал Блейс, — что два удаленных друг от друга Образа не могут существовать в одной и той же Вселенной. Те, что в Ратн-Я и Тир-на Ног’т, не считаются — они отражения нашего…

— И что случится, если они окажутся вместе? — сказал я.

— Наверно, произойдет раскол, основание нового бытия…

— А как это может отразиться на нас?

— Либо полная катастрофа, либо вообще ничего, — сказала Фиона. — Возможно и то, и другое.

— Тогда мы приходим опять к тому, с чего начали, — сказал я. — Либо все скоро рухнет, либо останется стоять.

— Похоже, что так, — сказал Блейс.

— Какая разница? После того, как волна доберется сюда, нас все равно здесь уже не будет, — сказал я. — А она доберется.

Я снова посмотрел на похоронный кортеж. Всадников за повозкой прибавилось, за ними маршировали барабанщики. Следом — вымпелы, факелы, длинная череда пеших солдат. До нас по-прежнему доносилось пение, а далеко-далеко за бездной процессия, похоже, уже достигла черной цитадели.

…Я ненавидел тебя так долго, обвинял тебя в стольких грехах. А ты, несмотря на это, даже захотел видеть меня королем, работа, к которой — теперь мне ясно — я точно не подхожу. Я понимаю, что, наверно, действительно для тебя что-то значил. Этого я никогда не скажу другим. Достаточно, что я сам это знаю. Но никогда я не смогу снова подумать о тебе так же, как думал раньше. Твой образ расплывается. Я вижу лицо Ганелона там, где следовало быть твоему. Он был моим товарищем. Он ради меня рисковал своей жизнью. Он был тобой, но другим тобой — тобой, которого я не знал. Скольких жен и врагов ты пережил? Много ли было у тебя друзей? Думаю, нет. Но было слишком много такого, чего мы никогда о тебе не знали. Никогда не думал, что увижу твой уход. Ганелон — отец — старый друг и враг, я говорю тебе «прощай». Ты присоединился к Дейрдре, которую я любил. Ты сохранил свою тайну. Покойся в мире, если такова твоя воля. Я дарю тебе эту увядшую розу, которую пронес через ад. Я бросаю ее вслед за тобой в бездну. Пусть она остается с тобой, как и эти скрученные цвета в небе. Мне тебя будет не хватать…

Шествие иссякает. Последний участник марша выходит из-за завесы и уходит прочь. Молнии все еще вспыхивают, дождь все еще поливает, а гром гремит. Тем не менее ни один участник процессии, насколько я помню, не выглядел вымокшим. Я стою на краю бездны, смотрю, как они проходят. На руке у меня чья-то ладонь. Сколько она там пролежала, не знаю. Теперь, когда все прошли, я начинаю сознавать, что грозовой фронт опять приближается.

Небо, вращаясь, похоже, подтащило к нам черную свою половину. Слева от меня голоса. Разговаривают, наверно, уже давно, но слов я не слышу. Я осознал, что меня трясет, что все у меня болит, что я едва стою на ногах.

— Пойди и приляг, — сказала Фиона. — Для одного дня в семье и так много потерь.

Я позволил увести себя от края.

— А что изменится? — спросил я. — Сколько у нас, по-твоему, времени?

— Мы не будем сидеть тут и ждать, — сказала Фиона. — Перейдем темный мост и двинемся ко Дворам. Мы уже проломили их оборону. Буря так далеко не зайдет. Я думаю, она остановится здесь, у бездны. Все равно мы должны видеть Папин уход.

Я кивнул:

— Похоже, выбор у нас невелик — лишь исполнить долг до конца.

Я опустился на землю и вздохнул. Сейчас я чувствовал себя даже слабее, чем раньше.

— Твои сапоги… — сказала Фиона.

— Да.

Она стащила их с моих ног. Ноги горели огнем.

— Спасибо.

— Принесу тебе что-нибудь поесть.

Я закрыл глаза. Задремал. Слишком много образов играли внутри моей головы, чтобы составить из них какой-нибудь связный сон. Сколько это продолжалось, не знаю, но древний рефлекс выудил меня из дремы при звуке приближающихся копыт. Затем по прикрытым векам скользнула тень.

Я открыл глаза и увидел закутанного с ног до головы всадника. Молчаливого, неподвижного. Я всмотрелся.

Оглянулся назад. Ни одного угрожающего жеста, но в холодном взгляде сквозила неприязнь.

— Здесь лежит герой, — произнес тихий голос.

Я ничего не сказал.

— Сейчас я легко могу прирезать тебя.

Тогда я узнал его, этот голос, хотя понятия не имел о причине такого ко мне отношения.

— Я нашла Бореля до того, как он умер, — сказала она. — И он рассказал, как подло ты одолел его.

Тут я не сдержался, не смог совладать с этим. Сухой смешок пробежал по губам. Было бы из-за чего расстраиваться. Я мог бы рассказать, что Борель был гораздо лучше снаряжен и был гораздо свежее меня, и что он сам меня нашел, желая сразиться. Я мог бы ей рассказать, что не признаю никаких правил, когда на кон поставлена моя жизнь или что не рассматриваю войну как игру. Я много чего мог ей рассказать, но если она этого не понимает или не хочет понимать, то никакой разницы не будет. Кроме того, ее чувства ко мне и так уже были ясны.

Так что я просто высказал одну из великих избитых истин:

— В общем-то, на эту историю можно смотреть и не с одной только точки зрения.

— Мне хватает той, какая у меня есть, — сказала она.

Я подумал, не пожать ли плечами, но те слишком ныли.

— Ты стоил мне двух самых значимых людей в моей жизни, — сказала она затем.

— Да? — сказал я. — Мне тебя жаль.

— Ты оказался не тем, в кого меня приучили верить. Я видела тебя действительно великой фигурой — сильным, и… понимающим, и иногда ласковым. Благородным…

Буря, — теперь уже почти близкая, полыхала у нее за спиной. Я придумал что-то грубое и сказал. Дара пропустила это мимо ушей, будто бы не расслышав.

— Теперь я ухожу, — сказала она, — к моему народу. Ты выиграл битву… но вот там лежит Янтарь. — Она указала на бурю. Я мог только смотреть. Не на гневающуюся стихию. На нее. — Сомневаюсь, что там хоть что-то осталось от новой моей привязанности, от которой я могла бы отречься, — продолжала она.

— А как насчет Бенедикта? — спросил я негромко.

— Не надо… — сказала Дара и отвернулась. Помолчала. Затем: — Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся вновь, — добавила она, и лошадь унесла ее прочь в направлении черной дороги.

Циник мог бы решить, что она просто решила соединить свою судьбу с тем, что она теперь рассматривала как победившую сторону, раз уж Дворы Хаоса уцелеют. Я не знаю. Я мог думать только о том, что увидел, когда она махнула рукой. Капюшон сдвинулся, и я мельком увидел то, чем она стала. Там, среди теней, было не человеческое лицо. Но я не отвернул головы и смотрел, пока она не ушла. Дейрдре, Брэнд, отец тоже ушли, а теперь, когда ушла Дара, мир совсем опустел… Что бы от него ни осталось.

Я лег и вздохнул. Что, если плюнуть на все и остаться здесь, когда уедут другие? Подождать, когда буря сметет меня, и уснуть… растаять? Я подумал о Хьюги. Переварю ли я его бегство от жизни так же, как его плоть? Я так устал, что это казалось самым простым…

— Вот, Корвин.

Я вновь задремал, но лишь на мгновение. Опять рядом была Фиона, с едой и фляжкой. С ней был кто-то еще.

— Не хотела прерывать аудиенцию, — сказала она. — Так что я подождала.

— Слышала? — спросил я.

— Нет, но могу догадаться, — сказала Фиона, — раз уж она ушла. Держи.