Жена по заказу - Алла Драбкина

Это было похоже на правду, а потому я почувствовала в Нефедове какую-то опасность для Виктора. Вернее, усугубились мои прежние подозрения, возникшие стразу после знакомства с Нефедовым.

Между тем наш столик обрастал народом. Подошла Манюня, за ней Женечка Свиридов. Женечка был из семьи классных переводчиков со всех существующих в природе языков. Но он переплюнул своего деда и родителей, о нем всерьез заговорили как о мастере, когда ему было лет двадцать с небольшим. Сейчас ему было за тридцать. В нем прямо-таки не правдоподобно совмещались знания, ослепительная красота и удивительная по нашим временам неиспорченность. Не знаю уж, по причине ли хороших манер или из искренней симпатии к людям, но он умел смотреть так внимательно и сочувствующе, так умел слушать других, что ему прощали красоту и талант даже ревнивые, завистливые мужики. О женщинах я даже не говорю.

Разумеется, Женечка тоже спросил меня, что я тут делаю, отчего мы с Сашей расхохотались.

Удивительное дело, я почувствовала себя в своей тарелке, потому что находилась среди молодых, талантливых и достойных людей. Те, другие, сбившиеся на другом конце зала, богатые и разодетые, показались мне неживыми, ненастоящими.

Новые русские, блин! Комсомольская сволочь, обкомовская потаскуха и вор-рецидивист. Впрочем, Стальной-то как раз был мне по-прежнему симпатичен, и я ничего не могла с этим поделать. По крайней мере, мне в молодости казалось, что он очень умен. Надо перечитать его письма, если только они сохранились.

Женечка Свиридов пригласил меня на танец, и я намерена была танцевать от души: скромная роль моего платья была исчерпана, и я собиралась продемонстрировать нескромную. В толпе танцующих мне бросилась в глаза Беатриса, которая, встретившись со мной взглядом, аж побелела от злости.

Наверное, она сравнила Женечку со своим «спиногрызом» и была уязвлена в самую середку своей души. Или тела?

Музыка кончилась очень быстро, и Женечка шепнул мне:

– Спляшем еще, ваше платье надо показать как следует.

– Как сказал Лев Толстой, маленькую любовь разлука гасит, а большую раздувает…

Дура такая, не прекратила своих пошлых афористических высказываний! Я обернулась, ожидая увидеть Яну, но увидела не Яну, а жену Стального.

Но и Яна с Виктором были тут же, рядом. Яна, как и я, услышала высказывание красавицы и поняла, что я тоже слышала. Это смутило ее настолько, что она даже покраснела. Интересно, в чем все-таки дело? Потом я уже только об этом и думала.

Перед тем, как начался скандал, мы танцевали с Виктором.

– А у тебя тут, оказывается, много друзей… – сказал он. – – И врагов тоже.

– Кто? – удивился он.

Ну не могла же я рассказывать ему про Беатрису? Тем более что меня саму поражала юношеская ненависть, которую я к ней испытывала. Я давным-давно считала себя неспособной на такие сильные, острые чувства. Конечно же, сейчас модно говорить о не праведной зависти, которую испытывают неудачники вроде меня к таким процветающим и деловым людям, как Беатриса. Мы, дескать, ничего не хотим и не умеем, а они – новые. Хорошенькие новые. Какая власть – такая и масть. Дерьмо всегда наверху.

– Ты про наших великих писательниц? – спросил Виктор.

– Им моя ненависть не по рангу.

– Тогда не знаю даже, на кого и думать. Кругом такие милые люди… Вот взять хотя бы Беатрису..

– А чем она занимается, и почему ты ее пригласил?

– С ней имел дело мой сын. Она в какой-то лицензионной комиссии, что ли…

– Понятно. Хлебное местечко?

– Ну что ты. Зачем так плохо думать о людях?

Боже, дай мне силы быть такой дурой, чтобы обо всех думать хорошо! Да Беатриса не могла после банкета не взять в сумочку со стола оставшиеся пирожные. Испытывала, конечно, неловкость, но хватала под презрительные взгляды обслуживающего персонала.

– А уж Владимир Иванович…

– Кто он по профессии?

– Строго говоря, не знаю. Но он так понимает в литературе. Он всегда поддерживал мое" направление в издательском деле. У него типография и сеть книжных точек. Восточная средневековая проза, классика – все это печатал он. Быстро, качественно и дешево. Благодаря ему я не прогорел, как предрекал Нефедов.

Стальной и правда, наверное, был умным. Да и в литературе подковаться время у него было.

Я много раз выступала в тюрьмах, а однажды месяц провела в тюремном поселении, куда меня вызвал опер Леха. Достоевский когда-то правильно сказал, что самое живое и умное в России упрятано в тюрьмы. По крайней мере, хорошо начитанных мужчин я встречала именно там. В пользу Стального говорило то, что он предпочел отмывать свои деньги, известно как заработанные, именно в книжном бизнесе.

И вот тут раздался шум: звон разбитой посуды, женский крик и мужские злобные ругательства. Все поспешили к месту скандала.

Я уже говорила, что Нефедов производил впечатление человека достаточно цивильного: умные живые глаза, умение держаться. Но сейчас я с трудом его узнала в разъяренном звере, выкрикивающем омерзительные оскорбления.

– Жрать пришел, козел продажный? Нах, голодранец. Пошел нах! Да я тебя урою пах, сука!

Нефедова держало сразу несколько человек. Саша Петров, комсюк Софронов и парочка мордоворотов из охраны. В руках этих довольно крупных людей Нефедов казался совсем тщедушным, но я не могу сказать, что им приходилось легко. Он кусал их, бил ногами и производил впечатление бесноватого. Его била такая нечеловеческая злоба, какая нормальным людям и не снилась.

И на кого же была направлена эта злоба? На Женечку Свиридова, который вряд ли стал бы его провоцировать. Женечка стоял напротив Нефедова, бледный, но скорее изумленный, чем разгневанный. В его взгляде была какая-то брезгливая жалость, но не ненависть. Под шумок, якобы защищая Женечку, на нем с воплями повисла Гнилова. Эта омерзительная сцена длилась и длилась, пока к Нефедову не приблизился Стальной с фужером коньяка в руке. Спокойно и жестоко он плеснул коньяк в лицо Нефедова, и, когда тот смолк, растерянный от боли, Стальной сказал во внезапно наступившей тишине:

– Цыц, отморозок! Я этого не люблю.

Тишина все ширилась, ширилась. За тоном Стального стоял такой страшный, дремучий опыт, что многие поежились.

Нефедова освободили. Он, ни на кого не глядя, прижав руки к лицу, быстро вышел из банкетного зала.

– В чем дело? – спросила я у Саши.

– Неужели непонятно? Я ведь тебе об этом уже говорил! Женя объяснял Манюне смысл какой-то английской идиомы, и Нефедову не понравилось его произношение.

Саша расхохотался, а я опять задумалась о природе ненависти. Моя ненависть к Беатрисе казалась на фоне чувств Нефедова просто легкой неприязнью. Но ведь это Женечка должен его ненавидеть, потому что Нефедов занял Женечкино место в мире и попирал его достоинство, заставляя трудиться на себя за гроши! Разумеется, Женечка не любил Нефедова, но ведь Нефедов-то его смертельно ненавидел! За знания, за красоту, за талант!

После этой сценки веселье, разумеется, пошло на убыль, а вскоре и время банкета подошло к концу.

Мы как хозяева должны были уйти последними.

Рассчитаться за битую посуду, наградить официантов. С нами остались Стальной с женой. У него была громадная машина с шофером, и он собирался отвезти нас домой.

В машине шел легкий светский разговор, в котором так успешны дамы. Щебетала, в основном, жена Стального Маша. Среди прочего она сказала:

– Конечно, писательницы были одеты ужасно.

Но ведь это признак таланта. Они профи.

– Когда я слышу профи, то почему-то могу представить себе только киллера. Оба эти слова скрывают грязь и продажность, но считаются модными словами, – со смешком сказал Стальной Маше.

– Ну, вот какой-то ты! Вечно надо мной смеешься! А как надо было сказать? Профессионалки?

– А когда говорят профессионалки, то ничего, кроме проститутки, внутренним взором не вижу.

Бедная красавица заткнулась, а Стальной, почувствовав ее обиду, прижал жену к себе и мягко произнес:

– Давайте не будем вспоминать белую обезьяну.

Когда мы подъехали к нашему дому, Стальной тоже вышел из машины и, отведя меня в сторонку, тихо проговорил:

– Знаешь, Женечка, теперь я для тебя безопасен. Мало ли, будет нужда – свистни.

Виктор, разумеется, заметил наши особые отношения и дома сейчас же спросил:

– Ты была раньше знакома с Владимиром Ивановичем?

– Да. Он хорошо разбирался в литературе и тогда.

Мне стало жалко Виктора за то, что он любит людей потому, что не знает их. И жалко себя, потому что, все о людях зная, я люблю их, сопротивляясь своей любви.

Наутро мне надо было позвонить Але, чтоб вволю посплетничать о вчерашнем празднестве. Я сняла трубку и услыхала голос Яны, говорящей по параллельному телефону. Обычно в таких случаях я вешаю трубку, но тут услышала фразу, которая заставила меня слушать дальше.