Возроди во мне жизнь - Анхелес Мастретта

— Если генерал нас застукает, он меня убьет.

— Хватит уже повторять, лучше объясни, что делать.

Все утро он объяснял мне теорию вождения. Потом мы совершили добрых пятьдесят кругов по Аламеде. После этого он отвез меня домой, а сам отправился в дворец правительства за Андресом.

— Отдай мне Хуана, — попросила я Андреса за обедом. — Мне много придется ездить по делам Лиги.

— Зачем? — спросил он. — Пусть отвозит тебя и забирает, он мне и самому нужен.

— А когда ты в отъезде?

— Но сейчас-то я здесь.

— Я читала заявление делегатов съезда профсоюза, — сообщила я.

— И где ты его прочитала?

— В газете «Эль-Универсаль». Купила, когда ездила по делам. Сама не знаю, зачем я столько времени проторчала дома, но, выйдя на улицу, я почувствовала себя совершенно другой. Если не хочешь отдать мне Хуана, выдели другого шофера, или я сама могу научиться водить машину.

— Ах, ну что ты за невозможная женщина! Неужели ты не можешь хотя бы полгода провести спокойно? Кстати, как съездила в Лигу? Это принесет пользу?

Я замешкалась. Его всегда было трудно обмануть, как будто у него за каждой дверью по невидимому шпиону — Андрес вечно знал всё.

— Конечно, никакой пользы это не принесет, — ответила я наконец. — Чтобы работать в этой Лиге, мне следовало родиться сестрой милосердия и твердо знать, что именно в этом мое призвание. Но копаться в мозгах этих старых кошелок — нет уж, я еще не сошла с ума. Мне совершенно ни к чему, чтобы какой-то отец Фалито указывал, куда мне идти или ехать, и у меня достаточно дел помимо того, чтобы сидеть в ледяном доме, засовывая мармеладных котят в пакеты с гостинцами для заключенных и разыгрывать в лотерею нательные образки. Кроме того, коммунисты пока не сделали мне ничего плохого, и я не хочу наживать себе врагов. Я считаю, что если уж заниматься благотворительностью — так делать что-то более серьезное, чем вся эта дребедень. Как святой Франциск, чтобы все бедняки стояли в очереди за благословением. Я скорее помру, чем стану смотреть в рот отцу Фалито, качать детишек и молиться за заключенных.

Андрес расхохотался, а я почувствовала облегчение.

— Как там звать этого священника? Фалито? Вот бред. Ты права, одно дело, если эти придурки помогут мне поиметь Кордеру, а совсем другое — заставлять тебя этим заниматься. Туда можно было бы отправить одну из девочек. Например, Марту, она могла бы стать отличным информатором, но только не тебя. Ну надо же, ты прямо взбесилась. так ты и на меня разобидишься, — и он снова расхохотался. — Слушай, а с Фалито ты познакомилась? Как думаешь, многие тамошние дамочки видели его вблизи? Ну надо же, куда я тебя отправил. Ты заслуживаешь награды. С сегодняшнего дня будешь повсюду ездить со мной. Конец затворничеству.

Сказано — сделано. Что ни говори, а слово он умел держать. Он приезжал и уезжал, как морские приливы и отливы. Я до сих пор тоскую по этим дням.

— Я должен вернуться во дворец, — сказал он. — Тюфяк без меня шагу ступить не может. Ты поедешь со мной. Заодно погуляешь часика три, посмотришь город, что-нибудь себе купишь. А в восемь вечера, когда магазины закроются, приглашаю тебя на ужин в «Прендес». Как тебе такой план?

Я надела манто и через три минуты уже сидела в машине, нисколько не жалея о приглашении. На улице было холодно; стоял один из тех редких февральских вечеров, когда можно носить меха, не изнывая при этом от жары. Я надела лисье манто — самое красивое. Пусть кто-то скажет, что меха — это банально, но в этой лисе и сапожках я чувствовала себя голливудской кинодивой.

Мы приехали на центральную площадь и завернули за угол, к дворцу правительства. С тех пор как один смельчак пытался убить Фито, установили строжайшие меры безопасности. Все автомобили досматривали, в том числе и багажники, даже автомобиль самого Тюфяка, чтобы никто не мог выскочить из-за угла. Этим вечером солдаты проверили даже карманы моего манто. Андрес рассвирепел.

— Что за скотина этот Родольфо! — заявил он прямо перед солдатами, ничуть не смущаясь.

Когда мы наконец-то въехали, Андрес вышел из машины, дал мне целую кучу денег и сказал, чтобы я купила себе все, что пожелаю. Но в этот вечер я мечтала лишь о мороженом, и чтобы никто не мешал мне его лизать.

Глава 13

Хуан добыл ванильное мороженое и оставил меня у двери ресторана «Санборнс». Там я чувствовала себя защищенной, потому что стены покрыты изразцами. Это моя мания. Среди керамики я всегда чувствую себя в безопасности, поэтому первым делом в каждый свой дом покупала керамическую посуду — ту, что желто-голубой расцветки, сервиз на пятьдесят персон. Говорят, сейчас он стоит целое состояние, но тогда такую посуду не ценили. Все покупали баварский фарфор, а не керамику из Пуэблы — грубую и хрупкую.

Некоторое время я простояла перед дверями «Санборнс», прислонившись к стене, как шлюха, будто Андреа Пальма в фильме «Женщина в порту». Потом я пересекла улицу и прошла в Банк Мексики, направившись к идиоту в очках с толстыми стеклами, чье имя вечно забывала. Такой непроходимый тупица и такой уродливый. К тому же он занял должность приятного и сообразительного человека, который мне очень нравился — он единственный не стал надо мной смеяться, когда однажды за ужином Андрес заявил, что я расплакалась во время исполнения государственного гимна.

Я пересекла улицу, чтобы зайти в галерею Изящных искусств. Мне нравилось это здание, похожее на пирожное — из тех, что готовят в день первого причастия. Я вошла внутрь. Двери в театральный зал были закрыты, но из-за них отчетливо слышались звуки протяжной и жалобной мелодии.

Я толкнула дверь, и она открылась. Зал был пуст, но на сцене в полном составе расположился оркестр. Лицом к нему стоял дирижер; который резким движением внезапно оборвал музыку и и стал что-то лихорадочно объяснять одному из музыкантов, водя по его нотам дирижерской палочкой; он говорил с такой страстью, словно от этого зависела жизнь. Он был не слишком высок ростом, но обладал широкими плечами и длинными руками.

Я подобралась поближе к сцене и услышала его голос:

— Еще раз, с двадцать четвертого такта, все вместе. Начали! — и стал напевать мелодию.

Музыка вновь зазвучала — странно и печально, даже как будто обреченно. Никогда прежде я не слышала ничего подобного. Я сидела, боясь пошевельнуться. Я смотрела в потолок, на пустые ложи, целиком погруженная в эти звуки, которые, казалось, рождались на кончиках пальцев дирижера.

До чего же удивительны эти люди, как отличаются от тех, которых я обычно вижу. Дирижер снова прервал музыкантов, заговорил с ними, снова взмахнул руками, и опять зазвучала музыка. И тут вдруг он разъярился. Он взглянул на молодого скрипача в третьем ряду и сказал ему:

— Где вы витаете, Мартинес? Опять выбились из темпа. О чем таком важном вы думаете?

Мартинес заметил меня и ничего не ответил. Тогда дирижер обернулся — и тоже увидел меня, сидящую в первом ряду, с лисьем манто в руках, не в силах сказать ни слова.

— Кто вас сюда впустил? — сердито спросил он.

Мне ничего не оставалось, как представиться журналисткой.

— Ну надо же, кто бы мог подумать, — сказал он. — Темные глаза, белая кожа. Подождите там, в задних рядах, и не двигайтесь, чтобы нас не отвлекать.

Я поднялась и медленно зашагала по проходу.

— Готово? — поинтересовался он со сцены.

— Да, — ответила я и потупила взгляд. Когда снова раздалась музыка, я медленно поднялась и на цыпочках направилась к двери. Толкнула ее и выбежала на лестницу. Через секунду я была уже снаружи, села на скамейку на улице Аламеда и попыталась напеть ту мелодию, которую только что слышала, но ничего не получилось. Вместо этого я расплакалась, сама не знаю почему. Мне показалось, что я начинаю стареть и унаследовала мамин дар предвидения.

— Он очарователен, — произнесла я.

Когда меня разыскал Хуан, было уже довольно поздно.

— Генерал уже давно ждет у дверей дворца правительства и велел вас привезти, — сказал он.

— Где ты была, детка? — как ни в чем не бывало поинтересовался Андрес.

— Ходила прогуляться.

— Небось обошла все магазины. И что же ты купила?

— Ничего.

— Ничего? Тогда чем ты занималась?

— Слушала музыку, — ответила я.

— Наверное нашла на Аламеде группу барабанщиков. Почему ты такая безвкусная, Каталина?

— Я ходила в галерею Изящных искусств. Там была репетиция симфонии.

— Полагаю, ты виделась с Карлосом Вивесом? Он дирижер.

— Ты с ним знаком? — спросила я.

— Уж конечно знаком. Самый придурковатый из моих знакомых. Его отец был генералом, а он какой-то странный, решил заняться музыкой. Только что вернулся из Лондона с идеей о том, что нашему селу просто необходим Национальный симфонический оркестр, и убедил Фито. Ну кто ж не убедит Тюфяка?