Биплан - Ричард Бах

Огибаем гору к северу от Таксона, и снова время приземляться — на бывшем военном летном поле. Сейчас оно называется Авиа-парк Марана. Это словно выращивать цветы в корпусе ручной гранаты. Покрытие твердое, и ветер дует прямо вдоль полосы. Я бы должен уже привыкнуть к биплану, но сейчас между нами стоит непривычная стена спешки. Мы садимся без происшествий, останавливаемся. Однако во время посадки был момент, когда я вдруг понял, что не смог бы контролировать самолет, если он вдруг стал бы поворачивать влево или вправо, как если бы под нами был скользкий лед. Что-то ушло. То, что я тороплюсь, то, что ставлю Калифорнию выше уроков, разорвало нить доверия между нами. Биплан не преподносил мне уроков и даже не намекал на них со времен грозы. Теперь он — всего лишь холодная и безжизненная машина. Наблюдая, как знакомое топливо льется в знакомый бак, я чувствую, что хотел бы притормозить, хотел бы жить без оглядки на время. Но чем ближе я подбираюсь к дому, тем беспощаднее гоню биплан и себя вперед. Я ничего не могу с собой поделать, меня подхватил ураган спешки, и сейчас для меня самое главное — добраться завтра домой.

13

Снова магнето. С момента взлета прошло лишь десять минут, а левое магнето начинает барахлить. На этот раз это уже не Воображение, поскольку под нами лежит Каса-Гранде и аэропорт, с полосой, смотрящей по ветру. Просто двигатель чихает и пропускает такты, когда работа по воспламенению топлива в цилиндрах возлагается на одно лишь левое магнето. Правое работает хорошо, лишь изредка пропуская одиночный выхлоп. Опять наступает время принимать решение, причем на этот раз более трудное. Приземлиться сейчас, на поле, лишь очень приблизительно предназначенном для ремонта, и отыскать поломку или лететь дальше, используя лишь одно правое магнето?

Самолет молчит, он словно сидит в стороне и бесстрастно наблюдает — ему все равно, означает ли решение, которое я приму, безопасный полет или разрушительную аварию. Если бы только я не спешил так домой… Благоразумнее было бы остановиться. Мы с благоразумием, правда, не особенно уживались под одной крышей несколько последних дней, но, в конце концов, хоть иногда к нему нужно прислушиваться.

Тем временем Каса-Гранде неспешно плывет назад. Денег у меня немного, а даже если у них там, в маленьком ангаре, и найдутся нужные запчасти, это будет стоить денег. Если я лечу дальше, то делаю ставку на то, что рабочее магнето будет оставаться таковым три последующие сотни миль, пролегающие над пустыней. Если я проиграю, то приземлюсь на шоссе и попрошу помощи у своих сограждан. Это не столь уж плохой исход, плата не слишком велика. В конце концов, зачем в самолетном двигателе два магнето? Так что он вполне может целый день проработать на одном, он может хоть всю свою жизнь проработать на одном магнето. Выбор сделан. Мы летим дальше.

Одновременно с решением появляется западный ветер. Снова наступает время проявить терпение — на высоте, в самой гуще ветра, я лечу медленнее, так что одинокий автомобиль с трейлером-прицепом держится со мной на одном уровне. Расплатой за мое решение лететь с прихрамывающей системой зажигания является то, что я лечу на высоте и не рискую опуститься ближе к земле, где нет такого ветра. Все мое достояние теперь составляет высота, и я не могу позволить себе безрассудно поменять ее на несколько миль в час. По крайней мере я продвигаюсь на запад.

Я не беспокоюсь, поскольку на участке от Каса-Гранде до Юмы отказ двигателя представляется мне чисто теоретической проблемой. Эти земли мне хорошо известны, день за днем, месяц за месяцем я наблюдал и изучал их. Там, по ту сторону горного хребта Сэнтэн, что у меня справа по курсу, лежит авиабаза ВВС Уильямс. Сразу после того, как я наконец обрел право носить на мундире крылья пилота Военно-Воздушных Сил, я отправился в эти места к величественному быстрокрылому самолету модели F-86F под названием Сейбрджет. Мы взлетали с этой полосы. Взлетали, поначалу волнуясь, поскольку, отправляясь впервые в полет на самолете такого типа, мы делали это в одиночку. Но самолет этот был столь прост в управлении, что, закончив краткую предполетную проверку, каждый из нас стоял на бетоне, недоверчиво качая головой и что-то бормоча себе под нос, каждый был уверен, что он о чем-то забыл. Вы что, хотите сказать, что нужно всего лишь подать вперед эту маленькую ручку, отпустить тормоза и мы взлетим? Да, так оно и было. И следуя столь простой процедуре, мы поднимались с полос в воздух и проносились над этой самой пустыней.

Слева от меня несколько сот квадратных миль помечены на карте как Запретная Зона[27]. Но в те времена Запретная означало Наша Собственная, мы летали над ней в поисках разбросанных по голой земле целей для атак с бреющего полета и мишеней для бомбометания. Хотя больше всего нам по душе была пустынная местность под названием Учебный Тактический Полигон. На этом полигоне курсант мог реально почувствовать, что такое поддержка наземных сил с воздуха. Там, в пустыне, посреди песка и деревьев юкка были расставлены колонны старых ржавых автомобилей, танки, оборудованы блиндажи и артиллерийские позиции. Нас периодически посылали туда отрабатывать тактические приемы, усваивать такие основные принципы, как «Никогда Не Заходи Вдоль Колонны», «Никогда Не Атакуй Дважды с Одного Направления», «Веди Огонь Кучно». Может быть, они и сегодня там. Если бы мне удалось оказаться в тишине, возможно, я услышал бы звуки их двигателей, стук учебных ракет, попадающих в песок, и приглушенное «та-та-та» пулеметов пятидесятого калибра[28]. Там раскинулась счастливая страна из старых добрых времен, где живут друзья того редкого сорта, каких обретаешь, лишь когда делишь с ними приключение, когда каждый доверяет другому свою жизнь.

Где они в причудливом изгибе дня сегодняшнего? Нет теперь рядом со мной тех других пилотов, с которыми мы, бывало, сидели в предрассветный час на инструктаже перед первым полетом. Некоторые из тех, кто летал вместе со мной над этими землями, все еще летают, другие — уже нет. Одни из них остались прежними, другие изменились. Один — теперь агент по сбыту в огромной компании, другой — заведующий складом, третий — пилот авиалайнера, а четвертый по-прежнему в Военно-Воздушных Силах, пошел вверх по служебной лестнице. В каждом из них элементарные тривиальные вещи беспощадно загнали в угол настоящего друга. С этим другом не нужно говорить о процентах, налогах, о том, как сыграла местная команда. Он раскрывается в действии, в таких важных вещах, как ровный полет в непогоду, проверка топлива, проверка кислорода, в стремлении оставить в мишени больше пробоин, чем все прочие друзья.

Удивительно это обнаруживать. Вот тот же человек, то же физическое тело, чей голос однажды раздался в эфире: «Дик, посмотри на это!» — и я обернулся, глянул в сторону своего правого крыла, а там в весеннем воздухе стояла одинокая гора; у ее коричневого подножия было сухо, а с острозубой снежной вершины ветер совершенно беззвучно вытягивал снежные шлейфы. Бесшумный ветер, молчаливая гора и снежный след, словно брызги океанской штормовой волны. И в «посмотри на это» друг раскрылся. Это слова не тривиальные. Они означают: «Видишь, вот наш извечный враг — гора. Временами она может быть очень жестокой, но временами — воистину красивой, правда? И тогда гору невозможно не уважать».

Когда нет привлекающих внимание гор, друг опять исчезает. Когда в жизни воцаряются запросы на поставки и рабочий стол, к нему трудно пробиться. Можно, конечно, вломиться одной лишь силой, можно взять болью и на секунду-другую вновь разглядеть внутри друга. Эй! Бо! Помнишь тот день, когда я выставлял в кабине частоту передатчика, а ты был моим ведомым. Ты тогда нажал кнопку микрофона и сказал: «В твои планы входит влететь в эту горку?» Ты помнишь это?

Внутри возникает движение, и от друга приходит ответ.

Я помню, не волнуйся. Я помню. Это были яркие, замечательные дни, но мы уже никогда не проживем их вновь, правда? Так зачем ранить себя воспоминаниями?

По моей спине пробегают мурашки — я понимаю, что сознание клерка одержало верх над глубиной мысли друга и его яркая некогда жизнь стала тихой, сырой, обыкновенной. Нет в ней больше ни стремительных, наполненных звонким смехом высот, где в лучах солнца тянется белый след, ни молниеносных пике, несущих тебя в атаку. Нет больше свирепых циклонов, благодаря которым целыми днями сидишь у земли в плену — они приносят такой туман, что не видно дальнего конца взлетной полосы. В жизни агента по сбыту не происходит ничего трагически разорительного, не происходит и ничего достойного восхищения.

Запретная Зона исчезает позади, а вместе с ней и зарытые в песок кусочки свинца, покрытые медью, что со свистом неслись из моих стволов. Впереди еще одна гора и город под названием Юма. Уже почти родные места, биплан. Почти добрались. Но поразительно, сколь огромными могут быть даже родные места. И по непонятным причинам у меня в голове всплывают цифры статистики. Большинство всех авиакатастроф происходит в радиусе двадцати пяти миль от аэродрома, являющегося базой для самолета. Один из несомненно бессмысленных фактов, но так хитро одетый в слова, что невольно его вспоминаешь.