Та, что правит балом - Татьяна Полякова

Я ждала уже минут десять, когда наконец появилась первая машина. Роскошная тачка с тонированными стеклами плавно притормозила, я улыбнулась, но улыбка тут же сползла с моего лица, потому что дверь распахнулась, и я увидела господина Долгих. «Забавно, как сводит людей судьба», — подумала я с невеселой усмешкой.

— Здравствуйте, Юля, — сказал он. — Какая-нибудь проблема?

— Машина заглохла.

— Саша, — обратился он к водителю, — посмотри.

Рослый парень вылез из салона и направился ко мне. Улыбнулся, точно мы были знакомы и встрече со мной он очень рад, поднял капот, что-то там подергал и сказал:

— Работы минут на пятнадцать.

— Отлично. Помочь девушке наша святая обязанность. А вы садитесь, Юля, пока Саша трудится, мы с вами немного поболтаем.

В том, что Долгих сидит в своей машине, не было, конечно, ничего поразительного. Но я долгие годы думала о нем с ненавистью и мукой, и эта картинка показалась мне нелепой, слишком будничной, что ли, так что я невольно растерялась.

— Садитесь, — повторил он, и я оказалась рядом с ним.

Растерянность быстро прошла, и я сказала с усмешкой:

— Вы мой ангел-хранитель, всегда появляетесь вовремя.

— Приятно делать добро, — усмехнулся он в ответ. — Особенно когда это ничего не стоит. Вы нервничаете или мне показалось?

— Спешу на работу.

— Ах, ну да… Я слышал, вы работаете в кафе, развлекаете проституток игрой на рояле.

— Самое подходящее для меня место.

— Это вы так сказали.

— А вы подумали. Не стесняйтесь.

— Вы ошибаетесь. Кто вам внушил такие странные мысли? — засмеялся он. Я отвернулась, и на мгновение повисла неловкая пауза. — Ваша машина вам совсем не подходит. Вам нужна спортивная модель ярко-красного цвета.

— Мне и эта сойдет. А вы консервативны, — кивнула я на его машину.

— Это для работы. Для души тоже есть.

— Не сомневаюсь. Я пойду, вдруг вашему водителю понадобится помощь.

— Уверяю, он прекрасно справится. Все-таки вы нервничаете. Отчего?

— Я же сказала, опаздываю на работу.

— Вот как… — Он улыбнулся, и мы опять замолчали.

Улыбка у него была удивительная: нежная, грустная и чуть снисходительная, а глаза странные — взгляд жесткий и скорбный одновременно. Или мне так показалось из-за его улыбки.

— Любопытно, о чем вы думаете, так пристально разглядывая меня? — засмеялся Вадим Георгиевич.

— Вы, по-моему, тоже не страдаете чрезмерной застенчивостью, — ответила я.

— Мне очень нравится ваше лицо.

— Ваше лицо мне тоже нравится.

— А сам я вам не нравлюсь?

— Не очень.

Он рассмеялся весело и заразительно, а я с удивлением поняла, что не испытываю к нему привычной ненависти, скорее любопытство.

— Значит, я вам не нравлюсь? — перестав смеяться, спросил он. — Можно узнать, почему?

— Вы и так знаете. Разве нет?

— Пожалуй, да, — ответил он, и я не поняла, говорит он серьезно или насмешливо. — Надо полагать, вы считаете меня своим врагом, а ведь, в сущности, мы очень похожи.

— Любопытно. — Я снова внимательно всмотрелась в его лицо, силясь понять, зачем он затеял этот разговор. — Чем же?

— Главным. Силой, желанием жить, цепкостью, хорошей хваткой.

— Не знаю, как вы, а я пока, кроме дерьма, еще ничего не схватила.

— Грубость вам не идет.

— Прошу меня извинить.

— Красивым женщинам многое прощают.

Водитель Саша полез за какими-то инструментами в багажник, на ходу крикнув нам:

— Еще минут пять.

— Ох уж эти машины… Вчера полчаса торчали в пробке. Как мы еще выдерживаем в этом сумасшедшем городе? — вздохнул Долгих. — Чтобы проехать расстояние от дома до работы, трачу кучу времени.

— А вы заведите вертолет и сделайте посадочную площадку на крыше своего офиса.

— За кого вы меня принимаете? — насмешливо сказал он и продолжил уже серьезнее:

— Если начать летать на вертолете, то, пожалуй, забудешь, как выгладит родной город.

— Сверху видно даже лучше, — ответила я.

— Вы меня дразните? Думаете, это поднимет вас в собственных глазах? Знаете, все ваши неудачи от постоянных компромиссов. Мне известно, что вы лишились ребенка. Но захоти вы этого по-настоящему, легко вернули бы его и женили на себе Олега, получив ту самую сытую и спокойную жизнь, о которой, должно быть, мечтаете. Однако в глубине души вы считаете, что это плохо, непорядочно и даже бесчестно. Разве не так? Отсюда все ваши неудачи: жизнь толкает вас к одному решению, но ваша духовная сущность, точнее, все то, что в вас успели напихать глупого и сентиментального, мешает вам. Но сила характера и цепкость в вас все-таки побеждают, именно поэтому вы в своем положении смогли многого добиться.

— Вы правы, я до сих пор жива и даже имею счет в банке, — ответила я со злостью.

— Этого мало?

— В моем положении, как вы выразились, много.

— Так зачем же вам его менять? — вдруг резко спросил он.

Я сделала вид, что наблюдаю за его шофером, чтобы выиграть время. Когда я повернулась, лицо Вадима Георгиевича вновь было насмешливым, а глаза смотрели странно-печально. Натолкнувшись на этот взгляд, я сказала неожиданно для самой себя:

— Мы видимся всего в третий раз, а у меня такое чувство, что вы давно, всю жизнь, стоите у меня за спиной и пялитесь в затылок. Ненавижу, когда стоят за спиной. Но сейчас я не испытываю к вам ненависти, и это меня пугает.

— Вы невозможная женщина, — засмеялся он. — Вы всегда говорите правду, что для мужчин является тяжелым испытанием, но это лишь подтверждает мои слова.

— Вы так хорошо меня знаете? А даром предвидения случайно не обладаете? — усмехнулась я. — Может быть, скажете, что я буду делать теперь?

— Для этого не надо быть прорицателем, — усмехнулся он. — Вы будете метаться в поисках сильного покровителя, ведь с Олегом вы, кажется, порвали, да он для вас и ненадежен.

— Хотите предложить свою кандидатуру?

— Кандидатуры предлагают на выборах. Вы красивы. Даже очень красивы. Но не придавайте своей внешности слишком большое значение. Можно проиграть. — Последние слова он произнес сухо, без насмешки или неудовольствия, а я поморщилась, как от боли, потому что услышала за ними другие, не раз сказанные самой себе.

— Я знаю свое место, — спокойно ответила я. — У меня были хорошие учителя.

— Жаль, что вы думаете именно так, — покачал он головой. — Человек должен почувствовать свою позицию, уяснить себе суть окружающего, только тогда он сможет заставить жизнь работать на себя, и чем жестче она с ним обойдется, тем больше у него шансов на выживание, при условии, что у человека есть силы для борьбы. А у вас они есть. Я к вам испытываю симпатию и искренне хотел бы помочь.

— Спасибо. Вы мне уже помогли однажды.

— В сущности, я облегчил вам выбор.

— Выбор не предлагают, загоняя в угол.

— В вас говорит преклонение перед затасканными понятиями: справедливость, честность и прочее. Превосходство сильных людей перед слюнтяями не в том, что сильный человек способен выстрелить в безоружного, а слюнтяй на его месте непременно начнет раздумывать, а в том, что в нужный момент у меня в руках всегда будет оружие, а у слюнтяя — нет.

— Ясно. Вы создали целую философию убийства. Зачем? Или все-таки и в вас есть сомнение?

Он снова как-то странно посмотрел на меня. Взгляд был скользящий, неприятный.

— Вы все еще не поняли, что выросли из своих старых принципов, — ответил наконец он. — Вы цепляетесь за них по привычке, боясь сознаться самой себе, как далеко ушли от них. Это как любимая игрушка, когда уже стал взрослым, испытываешь к ней нежность, хотя она давно не нужна.

— Да пошли вы со своей философией… — хмыкнула я. — Все проще: сначала я мучилась страхом, теперь стыдом, вот и все. Страх за собственную шкуру иногда заводит слишком далеко.

— У вас мания преследования, — удивился Долгих и при этом выглядел совершенно искренне. — А вот и Саша, — добавил он, его водитель как раз закончил возиться с моей машиной.

Я поняла, что разговор окончен, но вместо облегчения ощутила чудовищную пустоту.

— Спасибо, — сказала я, распахивая дверь.

— До свидания, — любезно ответил он, и наши взгляды опять столкнулись и держали друг друга, как будто чего-то выжидая. Потом Долгих улыбнулся и сказал:

— Было приятно поболтать с вами.

Через две минуты его машина скрылась за поворотом, а я еще некоторое время топталась рядом со своей — без мыслей, в каком-то странном томлении, словно что-то потеряла. Машина работала, и ее ровное урчание успокаивало. Я села, положила руки на руль и задумалась, снова и снова возвращаясь к недавнему разговору. На какое-то мгновение пришло ощущение досады: зачем я все это говорила? А вслед за тем я почувствовала ярость — захотелось сделать что-то, лишенное смысла, что-то смелое, безумное. Но это скоро прошло. И я вновь почувствовала досаду и раскаяние, а еще злость. Какого черта меня вообще занесло на эту улицу?