Под покровом небес - Пол Боулз

Подул ветерок, привел в движение стволы пальм, и те лениво закрутили, замотали в вышине надменными головами. Подошел молодой человек в желтом тюрбане, церемонно поприветствовал гостей и сел чуть поодаль сзади, у края ковра. Вытащив из-под бурнуса аль-уд, он принялся небрежно пощипывать его струны, устремив взгляд куда-то в сторону, где деревья. Кит пила чай молча, время от времени улыбаясь сказанному мсье Шауи. Один раз она по-английски попросила у Порта сигарету, но тот нахмурился, и она поняла, что вид женщины, которая курит, других присутствующих будет шокировать. И она продолжила пить чай с таким чувством, будто все то, что она видит и слышит вокруг, происходит как бы не взаправду, а если взаправду, то как бы и не с ней. Свет понемногу тускнел; угли в жаровне мало-помалу становились все более естественным центром фокусировки взгляда. Игра на лютне продолжалась – этакий орнаментальный фон для беспредметной болтовни; пытаться вникнуть в извлекаемую из нее мелодию было все равно что следить за кольцами и спиралями сигаретного дыма в спокойном воздухе. Ей не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни даже думать. Но вдруг она стала зябнуть. И она вмешалась в разговор, сказала об этом. Мсье Шауи сделался недоволен: с его точки зрения, то, что она сказала, было неслыханной грубостью.

– А, ну конечно, – с улыбкой сказал он. – Мадам блондинка. Блондинки подобны сегьям, в которых нет воды. Арабские женщины не таковы. Они как сегьи в Айн-Крорфе. В Айн-Крорфе сегьи всегда полны. Поэтому у нас растут цветы, фрукты, деревья…

– Но вы сказали, что в Айн-Крорфе тоска, – сказал Порт.

– Тоска? – с удивлением переспросил мсье Шауи. – Никакой тоски у нас в Айн-Крорфе отродясь не бывало. Это мирное поселение полно счастья и радости. Если бы мне предложили двадцать миллионов франков и дворец, я и то никогда не покинул бы родной земли.

– Конечно, – согласился Порт и, видя, что хозяин более не расположен поддерживать беседу, сказал: – Поскольку мадам стало холодно, мы лучше пойдем, но мы приносим вам тысячу благодарностей. Для нас это большая честь – иметь возможность посетить такой прекрасный сад.

Вставать мсье Шауи не стал. Кивнув, он протянул руку и сказал:

– Да-да. Идите, раз вам холодно. Идите.

И гость, и гостья в два голоса рассыпались во множестве самых цветистых извинений, однако нельзя сказать, чтобы они были приняты милостиво и благосклонно.

– Да-да… да-да, – цедил мсье Шауи. – В другой раз, возможно, будет теплее.

Порт обуздал поднимавшийся в нем гнев, который заставлял лишь досадовать на самого себя.

– Au ’voir, cher monsieur,[53] – детским дискантом пропела вдруг Кит.

Порт сжал ее локоть. Но мсье Шауи ничего необычного не заметил; более того, умерил суровость настолько, что даже лишний раз улыбнулся. Музыкант, до сих пор все еще тренькавший на уде, встал, проводил их до ворот и, закрывая их за уходящими, без улыбки попрощался по-арабски.

– B’slemah,[54] – поклонившись, сказал он.

Дорога почти терялась во тьме. Сразу пошли скорым шагом.

– Надеюсь, ты не будешь в этом винить меня? – начала Кит тоном готовности к самозащите.

Вытянув руку, Порт поймал ее, обнял за талию.

– Винить тебя? В чем? Как ты могла подумать? Да и какая, в сущности, разница?

– Большая, – сказала она. – А если разницы нет, то зачем вообще было ходить к этому человеку в гости?

– О-о! Зачем вообще?.. Не думаю, что в этом был какой-то особый смысл. Мне казалось, это будет забавно. Да и до сих пор я думаю, что все вышло как нельзя лучше. Я рад, что мы побывали у него в гостях.

– Да я тоже, в каком-то смысле. Зато – вот, получила представление о том, каким тут может быть общение. Ну, то есть насколько глупым и поверхностным оно может оказаться.

Он отпустил ее талию.

– Ну нет. Вот тут я не согласен. Ты же не будешь говорить, что узор какого-нибудь фриза поверхностен лишь потому, что он двумерный.

– Буду, как будет всякий, кто привык ожидать от разговора чего-то большего, нежели обмен пустыми любезностями. Да и вообще: я бы не стала сравнивать разговор с узором фриза.

– Да ну, чепуха. У них просто другой образ жизни и совершенно другой к ней подход.

– Это я как раз понимаю, – сказала она, остановившись, чтобы вытряхнуть песок из туфли. – Я просто к тому, что сама я так жить не могла бы.

Он вздохнул: чаепитие привело к результатам, совершенно противоположным тем, на которые он надеялся. Она почувствовала его настроение и, подумав, сказала:

– Знаешь, ты на меня не оглядывайся. Что бы ни случилось, если я с тобой, мне хорошо. Сегодня мне тоже понравилось. Правда-правда. – Она сжала его руку.

Но это было не то, чего хотел он; смирения ему было мало. И на это ее пожатие он ответил еле-еле.

– А что за демонстрацию ты устроила под конец? – спросил он чуть погодя.

– Вот ничего с собой не могла поделать. Он был до омерзения смешон.

– Вообще-то, это не очень хороший тон – будучи в гостях, смеяться над хозяином, – холодно сказал он.

– Да ладно тебе! Как ты мог заметить, ему даже понравилось. Он решил, что меня обуял приступ почтительности.

Ели молча в полутемном патио. Почти весь мусор уже убрали, но сортирной вони не убавилось нисколько. После ужина разошлись по комнатам читать.

На следующее утро, войдя к ней с завтраком в руках, он сказал:

– Нынче ночью я чуть было не отправился к тебе с визитом. Спать не мог совершенно. Но побоялся разбудить тебя.

– Надо было в стенку стукнуть, – сказала она. – Я бы услышала. Скорей всего, я не спала.

Весь день после этого Порт нервничал, совершенно не понимая почему; одним из объяснений были семь стаканов крепкого чая, которые он выпил в саду. Кит, правда, выпила столько же, но никакой нервозности за ней не замечалось. Под вечер он пошел к реке, смотрел там, как тренируются спаи́, джигитующие на великолепных белых конях и в развевающихся по ветру голубых накидках. Заметив, что его тревога со временем не спадает, а только растет, он дал себе задание установить ее происхождение. Дальше он шел, опустив голову и не видя ничего, кроме песка и блестящих камешков. Что мы имеем? Таннера нет, они с Кит остались вдвоем. Теперь все в его руках. Можно сделать верное движение, можно неверное, вот только поди знай наперед, каким оно окажется! Опыт научил его тому, что в подобных ситуациях на здравый смысл надежда плохая. Всегда найдется некий неучтенный элемент, загадочный и не сразу заметный, но очень сильно влияющий на результат. Все надо просчитывать, и лучше бы знать, а не догадываться. А вот знания этого у него как раз и нет. Он поднял голову; русло реки в этом месте было необозримо широким, ограды и сады терялись вдали. Вокруг не раздавалось ни звука, и только ветер свистел в ушах, пролетая по белу свету из края в край. Когда отмотанная нить сознания становится слишком длинной и запутывается, малые дозы одиночества очень помогают скоренько смотать ее обратно. Что до нервического состояния, то оно излечимо уже хотя бы потому, что виноват в нем он сам: страшится. Страшится собственного незнания. Хочешь перестать нервничать, создай ситуацию, в которой знание не столь важно. Надо вести себя так, словно вопроса о том, будут ли они с Кит снова вместе, нет вообще. И тогда, возможно, как-нибудь машинально, по недосмотру, это само случится. Ну, допустим. Но на чем следует сосредоточиться сейчас? На чистой терапии (то есть избавлении себя от нервозности) или на достижении первоначальной цели, несмотря на нервозность? «Да что это, в конце-то концов, – подумал он, – неужто я такой трус?» В нем говорит страх, а он лишь слушает и позволяет себя убеждать – классический случай. Н-да, все это огорчительно донельзя.

В том месте, где русло реки резко сворачивало, чуть впереди на небольшом возвышении стояли развалины невысокого строения без крыши и такие старые, что между стенами сикось-накось выросло дерево, тенью своей кроны прикрывающее пространство внутри. Подойдя ближе и приглядевшись, он заметил, что нижние ветви дерева увешаны сотнями тряпочек – обычных кусочков ткани, которые когда-то были белыми. Тряпочки трепетали, вытянувшись по ветру. Порту стало любопытно, он вскарабкался на береговой откос и пошел выяснять, что это значит, но, приблизившись, обнаружил, что руины заняты: под деревом сидел старый-старый старик в замызганных бинтах, которыми были обмотаны его тощие коричневые руки и ноги. У комля дерева он соорудил шалаш; с первого взгляда было понятно, что в нем он и живет. Порт долго стоял, смотрел на него, но старик так головы и не поднял.

Слегка умерив шаг, Порт двинулся дальше. У него было с собой несколько инжирин, он вынул их и съел. Повернув вслед за излучиной реки, он обнаружил, что идет теперь против солнца, прямо на запад, и перед ним небольшая долина меж двух мягко очерченных голых гор. А упирается она в гору покруче, красноватого цвета и с темной дырой в боку. Пещеры он любил и уже собрался было рвануть к ней. Но расстояния в этих местах обманчивы, да и сколько осталось светлого времени, неизвестно; кроме того, он не чувствовал в себе необходимой энергии. «Выйду завтра пораньше и схожу туда», – пообещал он себе. Постоял, с легким сожалением озирая долину и доставая языком косточки инжира, застрявшие между зубов, покуда мелкие прилипчивые мухи снова и снова возвращались, чтобы еще раз попытаться сесть на лицо. Тут ему пришло в голову, что и прогулка по окрестностям тоже может служить подобием путешествия по жизни. Идешь, идешь, и всегда нет времени насладиться деталями; всегда откладываешь на завтра и всегда подспудно знаешь, что всякий день неповторим и окончателен, что возвратиться не удастся, никакого «завтра» не будет.