Китай. Искусство есть палочками - Полли Эванс

— Давайте передохнем десять минут, — предложила я.

Вздумай обычный ученик диктовать учителю, когда ему отдыхать, он был бы жестоко наказан за подобное нарушение субординации. В школе кун-фу все основано на дисциплине, без этого здесь никуда. Ходит множество легенд о том, как совсем маленьких деток заставляют стоять в причудливых позах с тарелками на голове и избивают, если тарелка упадет, хотя должна признаться: лично я ничего такого не видела. Когда я потребовала устроить перерыв, то Шоуянь удивился, но возражать не стал. Даже он понял, что я — безнадежный случай. Я собиралась пробыть в школе всего один день, так что тратить на меня столько усилий казалось тренеру бессмысленным.

Я присела на скамейку у стены и заговорила с американцем. Он тренировался здесь уже два месяца, а японец, по его словам, хотел стать звездой боевиков. Если верить американцу, то я еще легко отделалась, поскольку он провел первые две недели, занимаясь по четыре часа в день, оттачивая базовую стойку. Мы пришли к выводу, что вся проблема в том, что наши бедные западные мозги просто не приспособлены для подобного механического запоминания. Китайцев чуть ли не с рождения заставляют методично повторять материал, пока от зубов не станет отскакивать, и помалкивать. В нашей культуре детей воспитывают другим образом. Китаец, если ему велят выйти за рамки привычной модели, впадет в панику, а у меня, наоборот, мозг расплавился через два часа однообразных повторений.

А в другом конце зала японец явно делал успехи. Он летал туда-сюда, с силой рассекая воздух, и издавал крики, от которых кровь стыла в жилах. За окном группа детей крутилась на одной ножке, нанося убийственные удары воображаемым противникам. Ученики постарше тягали штанги, а несколько мальчиков лет семи учились боксировать, другие садились на поперечный и продольный шпагат, даже не охнув.

Возможно, дети старались, поскольку понимали, на какие жертвы пришлось пойти родным, чтобы отправить их в престижную школу. Обучение тут, как объяснил Шоуянь, стоило от восьми до десяти тысяч юаней в год. Для большинства китайских семей это огромная сумма. Время здесь равномерно разделено между обычными уроками и занятиями по кун-фу. После окончания школы лучшие ученики могут остаться преподавать, другие идут работать охранниками или полицейскими или же просто возвращаются домой помогать родителям по хозяйству. Мало кто станет новым Брюсом Ли или Джеки Чаном. Даже Шоуянь, которого пригласили работать тренером, не ждал многого от жизни.

— Кун-фу это еще не все, — сказал он, сидя на скамейке и угрюмо глядя на деревянный пол спортзала.

Как выяснилось, мой тренер родился в маленьком городке в провинции Аньхуэй в семи часах езды отсюда, теперь он занимал койку в крошечной комнатке прямо за стеной этого спортзала. Платили мало, но он больше ничего не умел.

Плотно пообедав в местной столовой рисом и овощами, я вернулась в спортзал и стала отрабатывать разнообразные удары ногой ‒ из стороны в сторону, изнутри наружу, а также так называемый удар полумесяцем, а потом мы вернулись к базовым выпадам и ударам. Снова и снова. Снова и снова.

Согласно популярному мифу, Шаолинь дал прибежище не только гибким монахам. Здесь же зародилась еще одна печально знаменитая тайная армия, которая предпочитала более кровавые методы, чем удары кулаком, например, вонзить оппоненту кухонный нож в спину. Триста лет тому назад предки сегодняшних монахов стали первыми китайскими «триадами».

Легенда гласит, что в начале восемнадцатого века монгольские племена восстали против правления династии Цин. Шаолиньские монахи были настоящими экспертами в военном деле, они рвались применить свои знания на практике и предложили императору помощь в усмирении бунтовщиков, и через несколько месяцев, в прямом смысле слова надрав восставшим задницы, вернулись ко двору с победой. Император на радостях предложил им титулы и должности, но монахи отказались, предпочтя привычный монастырский уклад светской жизни. Правда, перед тем, как уехать, монахи умудрились насолить одному из советников императора, и тот, разозлившись, что Сын Неба так обласкал невесть кого (и, скорее всего, завидуя кубикам на их прессе), внушил императору, что монахи представляют угрозу официальной власти, а от должностей они отказались только потому, что планируют свергнуть законного правителя. В итоге советник убедил послать в монастырь войска. Поскольку в бою монахи превосходили императорские войска, то было принято самое простое, но действенное решение — сжечь монастырь дотла.

Уцелела лишь горстка монахов. Войска продолжали преследовать их, и через какое-то время монахов осталось всего пятеро. Они решили, что будут меньше бросаться в глаза, если разойдутся, так что каждый из пяти пошел своей дорогой, но все как один горели ненавистью к правящему дому. Эти пятеро монахов, путешествуя по просторам Китая, создали тайные общества, они обучали боевым искусствам и строили планы, как отмстить императору, разрушившему их родной монастырь. Они известны в истории «триад» как Пять Отцов-Основателей, и по сей день тайные общества повторяют их лозунг: «Свергнуть Цин, восстановить Мин».

Шли годы. Династия Цин пала, Шаолинь же отстроили заново, правда в 1920-х снова сожгли, а во времена «Культурной революции» и вовсе объявили вне закона. Монахи приходили и уходили. А «триады» тем временем вовсю развернули преступную деятельность, поскольку их члены горели желанием быстро заработать деньги нечестными способами. Религиозный и политический символизм, который члены «триад» использовали в своих церемониях, стал чисто ритуальным, поскольку теперь их в основном интересовали более прибыльные вещи — шантаж, отмывание денег, контрабанда наркотиков, подделка денег и проституция. К началу двадцатого века, когда династия Цин пала и в стране воцарился хаос, «триады» обладали огромной властью, а боссы «триад», такие как Рябой Хуан и Большеухий Ду, стали в Шанхае полумифическими персонажами.

Илона Ральф Сьюз в своей книге «Плавник акулы» (Ilona Ralf Sues «Shark`s Fin and Millet») так вспоминала встречу с Большеухим Ду в 1930-х годах: «У него действительно были огромные уши и жестоко изогнутые губы, которые не скрывали желтые разрушенные зубы, а хилая фигура выдавала наркомана…

Я никогда не видела таких глаз, настолько темных, что казалось, будто у них нет зрачков. Взгляд у него был ничего не выражающий, словно передо мной труп, а не живой человек. Мистер Ду подал мне дряблую холодную руку, костлявую, с длинными ногтями, коричневыми от опиума».