Павел и Авель - Андрей Баранов

– Клянусь! – легко ответил граф Г., и они перешли границу квартала Де Валлен.

Однако сколько путники ни рыскали взад и вперед, надеясь что утомленный любовными утехами Морозявкин вот-вот вылезет из дверей какого-нибудь краснофонарного заведения, все было напрасным. Его нигде не было. Лесистратова демонстративно ахала, поджимала губы и даже пыталась закрывать графу глаза веером и рукой в перчатке, когда тот слишком уж пялился на торчащие в окнах прелести рабынь эротического чертога. Наконец, когда они уже было вышли на какую-то неприметную улочку, собираясь возвращаться к себе на постоялый двор, в простенке мелькнула темная фигура, которая показалась им знакомой.

– Эге-гей, вот вы где! – воскликнула фигура весело. – А я вас заждался… Негоже веселиться одному!

– Что такое? – вопросил граф гневно. – Да это ты ли?

Действительно, в расхристанной шатающейся тени трудно было узнать старого приятеля Морозявкина, но тем не менее это был он. Бравый Вольдемар старательно подпирал стену, ухитряясь одновременно махать рукой, подзывая к себе попутчиков.

– Ты пьян? Негодяй! Сколько раз, сколько раз я говорил тебе – ну ведро красного, ну два, но зачем же напиваться как свинья! – граф был безжалостен.

– А забыл, как сам вусмерть заливал зенки во французских кабаках? – парировал Морозявкин, не желая выглядеть самым большим пьяницей из присутствующих. – Но ты врешь, брат, я вовсе не пьян… Ну разве что самую малость. Тут есть кое-что получше!

При этих словах он махнул рукой куда-то в сторону, и граф с Лизой заметили неприметный подвал, над которым не было фонаря, зато из дверей поднимался кверху сладковатый аромат.

– Да это… это…

– Волшебная трава! – Морозявкин криво усмехнулся. – Извольте отведать!

Тут он покачнулся и чуть было не упал, но увлек-таки бросившихся к нему на помощь Лизоньку и графа вниз. Так они попали в свою очередь к хозяину заведения, который моментально предложил им на выбор коноплю ямайскую или афганскую, из Колумбии или же из далекого Непала, ну и разумеется доморощенные голландские сорта, заботливо культивируемые в здешних теплицах. Моряки завезли в Амстердам не только привычку к обществу портовых дам, но и обычай курить гашиш и прочую дурман-траву, так что досуг у горожан и заезжих купцов стал весьма разнообразным.

– Фи, как можно курить эту гадость! Я этого и в рот не возьму! – с гневом сказала Лесистратова, тщательно скрывая что на самом деле ей было просто страшно потерять власть над собой и показать себя товарищам в истинном свете.

– Так ведь и государь наш император Петр Великий повелел нам всем курить траву никоциану, сиречь табак! Да и крестьянство наше каннабис, то бишь коноплю испокон веков растило, даже олифу для икон – и то на конопле замешивают. Святое дело! – возразил ей Морозявкин весьма находчиво.

– Нет, никогда! И не забивайте мне голову, сударь, вашими глупыми россказнями! – Лесистратова была непреклонна.

– Ну что ж… Тогда не угодно ли чайку? С пирожками, с кексами, к тому же тут есть превосходный шоколад! – соблазнял друзей Вольдемар.

Подумав, Лесистратова милостиво согласилась. В приятном обществе графа, который в тайне желал попробовать понюшку дурман-травы, равно как и красавиц квартала, но был стеснен обществом сыщицы, она выпила подряд шесть чашек чаю, до которого была большая охотница. Печенья и кексы также не остались без внимания, и постепенно ей начало казаться, что она улетает куда-то вдаль.

Сей волшебный эффект был неудивителен, ведь Морозявкин позабыл сказать, что и в чай и в кексы была в изрядном количестве добавлена все та же дурман-трава. Сам же Вольдемар придя сюда поразил хозяина кофейни и половых, потребовав себе для трубки не смеси с табаком, а одних чистых «шишек» самого наивысшего качества, чего не делал никто из горожан.

– Откуда он взялся? Может старый пират? – предположил один из слуг, до того почтительно склонившийся перед требовательным посетителем.

– Нет, непохоже… – другой, поопытнее, принюхался и по неистребимому аромату сивухи добрался-таки до истины. – Чухонь, Балтия… нет, не то… А, так вы из России?

На это Морозявкин, уже раскуривший трубку, ничего не ответил, да и не смог бы, даже если бы захотел, а только кивнул головой. Собственно таким путем он решил окончательно снять неизгладимое впечатление, которое на него произвели местные дамы.

Долина грез, куда унесли его конопляные испарения, была весьма приятна. Ему пригрезился императорский прием, государь, лично посвящающий его в рыцари и надевающий орденскую ленту, затем мамзель Лесистратова, сей же час готовая на все услуги, какие-то кучи золотых монет, гульденов, талеров и червонцев, раскиданных горстями по его каморке, нет – даже по его личному имению, и бог весть что бы еще не приснилось, если бы он не заснул окончательно, вышедши из забвенья лишь для того, чтобы заманить в сей мир грез графа и Лизу.

С Лесистратовой и графом тоже произошла некая странная перемена. Откушавши волшебных пирожных, граф Г. решил, что пожалуй был чересчур строг с Лизой, слишком высокомерен и даже излишне гневлив. Он решил немедля доказать ей свою любовь на деле, и обнаружил, что она вовсе не противится его желаниям. И уже через некоторое время оказалось что они стали близки друг к другу гораздо более, чем это допускается правилами приличия в светском обществе. Одежды Лесистратовой пришли в полный беспорядок, грудь бурно вздымалась, и герои слились в горячем поцелуе. Однако после начала грехопадения пришло и отрезвление, так как действие даже самой лучшей травы не могло продолжаться вечно.

– Ах, граф, вы зашли слишком далеко! – промолвила Лиза сначала смущенно, а потом и гневно. – Меня… нас чем-то отравили! Или опоили…

– Словом, как подменили! Но признаюсь, сударыня, я был вовсе не против… – добавил граф Г. галантно, в глубине души проклиная ту минуту, когда сдался на уговоры Морозявкина спуститься вниз.

– Я тоже была бы не против! – сама не зная зачем соткровенничала Лиза. – Но я люблю действовать по своей воле, а не повинуясь чужой! После такого публичного позора мне пожалуй ничего не останется, кроме как стать отшельницей, уйти в здешний приют бегинок Бехайнхоф, в монастырь! – закончила она опечаленно.

– В мужской? – полюбопытствовал нечуткий граф, имевший весьма смутное представление о происхождении Бегинажа, а также о чувствах, обуревающих внезапно и против плана открывшейся мужчине дамы.

– Нет, в женский… Это все Вольдемар с его чаем! – Лиза уже приходила в себя и возвращалась в свое нормальное цинично-гневливое состояние.

– И кексами… Ну он хотел как лучше.

– А вышло как всегда! Знаете что, граф? Давайте-ка сыграем с ним шутку… не хуже чем он с нами! Пусть это послужит ему уроком… – Лесистратова наклонилась поближе к уху графа и указывая на спящего Морозявкина, что-то зашептала…

Вот почему на следующее утро Морозявкин проснулся вовсе не в своей гостиничной комнате. Он продрал глаза, и огляделся, не понимая где находится. Помещение было незнакомо, одежду с него никто не снял и спал он видимо тут же на тюфяке, прямо на полу. Он подошел к окну – и отшатнулся, до земли было весьма далеко. Вольдемару было невдомек, что он очутился в знаменитой Башне плача, или Башне слез Схрайерсторен, месте, откуда испокон веков жены моряков с плачем провожали уходящие корабли, махая им вслед платочками. Отсюда состоялась и первая экспедиция в Индию в конце XVI века, а вскоре после этого экспедиционный галеон Генри Гудзона «Half Moon» поплыл открывать реку Гудзон и остров Манхэттен.

Не знавший об этом ничего Морозявкин высунул голову в окно – и увидел, что под набережной проплывал какой-то корабль. Это было торговое судно Вест-Индской компании, шедшее из Амстердама в Гамбург. А на его палубе… Вольдемар протер глаза, не веря тому, что они видели. На его палубе стояли граф Г. с Лизой!

– Эй, эй! Стойте! Погодите! Куда? А я как же?! – завопил Морозявкин отчаянно.

Граф и Лесистратова услышали этот далекий вопль заблудшей души, но не откликнулись на него. Наоборот, они демонстративно отвернулись от берега, и сделали вид что целуются, причем Лиза даже слегка переусердствовала.

Видя что крики не помогают, Морозявкин замахал из окошка грязным клетчатым носовым платком, надеясь привлечь внимание к своей персоне, а потом зарыдал не хуже брошенной жены. Однако все было бесполезно. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы сжалившийся граф не засвистел в два пальца.

– Эй, Вольдемар, твою так! Под тюфяком веревочная лестница! Дуй сюда!

Морозявкин в три секунды прыгнул к своему лежбищу, извлек лестницу, привязал ее и слез вниз, карабкаясь с ловкостью кошки, и добежав до края набережной лихо нырнул в мутные воды залива даже не раздеваясь, только сняв сапоги. Быстро загребая по-собачьи, он догнал корабль, как раз проплывавший мимо и поймав брошенный конец влез на палубу, влекомый крепкой дланью графа. Ветер сильнее задул в паруса. Приближалась новая глава повествования. А сапоги печально отдалялись, покинутые хозяином на берегу.