Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец Корниль убедился, что миряне шествуют в должном порядке, но процессия вдруг остановилась, и он стал беспокоиться; минуты через две он поспешно направился к голове шествия и, проходя мимо Гюберов, приветливо улыбнулся им.
— Что такое? Почему они не движутся? — повторяла Анжелика в лихорадочном нетерпении, словно на другом конце процессии ее ожидало счастье.
— Им незачем бежать, — с обычным спокойствием ответила Гюбертина.
— Что-нибудь задержало, может быть, алтарь заканчивают, — заметил Гюбер.
Девушки запели хорал; их высокие голоса, звеня, как хрусталь, разносились в чистом воздухе. Потом вдоль процессии пробежала волна движения. Пошли опять.
Теперь, после мирян, из собора начало выходить духовенство; сперва низшие по должностям. Все были в стихарях и, проходя под дверными сводами, надевали шапочки; и каждый нес зажженную свечу: шедший справа нес свечу в правой руке, шедший слева — в левой; два ряда колеблющихся, бледных под солнечным светом огоньков окаймляли процессию. Первыми прошли семинария, причт приходских церквей и причт церквей при учреждениях; за ними следовал соборный причт и, наконец, каноники в белых плащах. Между ними шли певчие в красных шелковых ризах; они в полный голос запели антифон, и причт негромко отвечал им. Чистые звуки гимна «Pange lingua» [2] подымались к небу, трепещущий муслин заполнил улицу, крылья стихарей развевались, и огоньки свечей усеивали их бледно-золотыми звездочками.
— О святая Агнеса! — прошептала Анжелика.
Она улыбнулась святой, которую четыре служки несли на обитых синим бархатом, украшенных кружевами носилках. Каждый год девушка изумлялась, когда видела статую, вынесенную из вековечной дремотной полутьмы собора; под ярким солнечным светом, одетая длинными золотыми волосами, Агнеса была совсем другой. Она казалась такой старой и в то же время такой юной, ее маленькие ручки и ножки были так хрупки, ее тонкое детское личико почернело от времени.
Теперь должен был появиться монсеньер. Из глубины собора уже доносился звон кадил.
По улице пробежал шепот. Анжелика повторяла:
— Монсеньер… Монсеньер…
И, глядя на уносимую статую святой, она вспоминала старинные предания, вспоминала высокородных маркизов Откэр, с помощью Агнесы избавивших Бомон от чумы, Иоанна V и всех его потомков, набожно поклонявшихся статуе Агнесы, — и легендарные сеньоры царственной вереницей один за другим проходили перед ней.
Перед вратами образовалось пустое пространство. Потом показался капеллан, которому поручен был епископский посох; он держал его прямо перед собою, повернув загнутой ручкой к себе. За ним, пятясь, мелко помахивая кадилами, вышли два кадилоносца; около каждого шел причетник с сосудом для ладана. Огромный, обшитый золотой бахромой балдахин красного бархата зацепился в дверях. Но порядок был немедленно восстановлен, и специально назначенные лица подхватили древки. Под балдахином, окруженный высшим духовенством, обнажив голову, шел монсеньер; на плечи его был накинут белый шарф, в высоко поднятых руках, обернутых концами этого шарфа, он нес сосуд со святыми дарами, не прикасаясь к нему обнаженными пальцами.
Кадилоносцы сейчас же двинулись вперед, и кадила, нежно звеня серебряными цепочками, начали раскачиваться широкими мерными взмахами.
Кого напоминал монсеньер Анжелике? Все головы набожно склонились перед ним. Но она только чуть опустила голову и исподлобья разглядывала его. У него была высокая, тонкая, породистая фигура, поразительно моложавая для его шестидесяти лет. Его орлиные глаза сверкали, немного крупный нос подчеркивал повелительную властность лица, смягченную седыми волосами, падавшими густыми локонами; Анжелика обратила внимание на белизну его кожи, ей показалось, что волна крови вдруг залила ее… Но, быть может, это отблеск таинственного сияния золотого солнца, которое он несет в окутанных шарфом руках?
Нет, разумеется, он на кого-то похож, и Анжелика чувствовала, что в ней рождаются воспоминания о чьем-то лице. С первых же шагов монсеньер негромко запел псалом, и сопровождавшие его дьяконы отвечали ему. Вдруг он поглядел на окно, в котором стояла Анжелика, и лицо его показалось ей таким суровым, полным такого холодного высокомерия, такого гневного осуждения всякой суеты, всякой страсти, что она задрожала. Он перевел взгляд на три старинные вышивки; Марию и ангела, Марию у креста, Марию, возносящуюся на небо, — и в глазах его блеснуло удовольствие. Потом он внимательно поглядел на Анжелику, и она в страшном смущении не могла понять, что изменило его взгляд — суровость или нежность. Но вот его глаза опять сосредоточились на святых дарах, отражая блеск огромного золотого солнца. Серебристо звеня цепочками, высоко взлетали и падали кадила, легкое облачко ладана расплывалось в воздухе.
Сердце Анжелики вдруг мучительно забилось. Позади балдахина она увидела митру со святой Агнесой, возносимой на небо двумя ангелами, — митру, нить за нитью вышитую ее любовью; теперь ее нес священник, нес благоговейно, словно святыню, обернув пальцы покровом. И за ним, среди мирян, следовавших за монсеньером, в толпе высших чиновников и должностных лиц она увидела Фелисьена: он шел в первых рядах, одетый в сюртук, такой же, как всегда, высокий, белокурый, с вьющимися волосами, с прямым, несколько крупным носом, гордыми и нежными черными глазами. Анжелика ждала его, она не удивилась, когда увидала, что он обратился наконец принцем. И когда он поднял на нее тревожный взгляд — взгляд, полный мольбы о прощении за ложь, она ответила ему светлой улыбкой.
— Глядите-ка! — изумленно прошептала Гюбертина. — Разве это не тот самый молодой человек?
Она тоже узнала Фелисьена, обернулась к дочери и встревожилась, увидев ее преображенное лицо.
— Так он солгал нам?.. Почему? Ты не знаешь?.. Ты знаешь, кто он?
О да, быть может, она знает. Какой-то внутренний голос отвечал в ней на все недавние вопросы, но она не смела и не хотела больше спрашивать себя. Придет время, и она все узнает. Она чувствовала приближение этого мгновения, и волна гордости и страсти заливала все ее существо.
— В чем дело? — наклонившись к жене, спросил Гюбер.
Он, как всегда, витал в облаках. Гюбертина указала ему на молодого человека.
— Не может быть! Это не он, — с сомнением произнес Гюбер.
Тогда Гюбертина притворилась, что поверила в свою ошибку. Это благоразумнее всего, позже она наведет справки. Между тем монсеньер кадил на углу улицы перед святыми дарами, поставленными на покрытый зеленью переносный алтарь, и процессия остановилась; потом опять двинулась. Анжелика стояла, забывшись в блаженном смущении, опустив руку в корзину, сжав в пальцах последнюю пригоршню розовых лепестков, и вдруг быстрым, словно вырвавшимся движением бросила их. Как раз в эту минуту Фелисьен пошел вперед. Лепестки посыпались дождем, и два из них, легко порхая, медленно опустились ему на волосы.
Все кончилось. Балдахин исчез за углом Большой улицы, хвост процессии удалялся, и за ним открывалась пустая, тихая, словно усыпленная благочестивыми мечтами мостовая, от которой подымался терпкий аромат растоптанных роз. Издалека еще доносился при каждом взмахе кадил постепенно замирающий серебристый звон цепочек.
— Матушка, пойдем в собор, посмотрим, как они будут возвращаться! — воскликнула Анжелика. — Хочешь?
Первой мыслью Гюбертины было отказаться. Но ей самой так захотелось удостовериться в справедливости своих подозрений, что она согласилась.
— Хорошо, если тебе хочется, пойдем.
Но нужно было набраться терпения. Анжелика не находила себе места, она уже сбегала наверх за шляпкой и теперь то и дело подходила к окну, смотрела то в конец улицы, то на небо, словно вопрошала пространство, и громко говорила, мысленно, шаг за шагом, следуя за процессией.
— Они спускаются по Нижней улице… А теперь они, должно быть, выходят на площадь Префектуры… Эти длинные улицы в Бомоне-городке никогда не кончатся! И какое дело этим купцам-мануфактурщикам до святой Агнесы!
Высоко в небе парило легкое розовое облачко, пересеченное нежной золотой полоской. Воздух был неподвижен, чувствовалось, что весь город замер, что бог покинул свою обитель и горожане ждут его возвращения, чтобы вновь приняться за повседневные дела. Голубые драпировки золотых дел мастера и красные занавески торговца церковным воском все еще покрывали обе лавочки напротив. Казалось, все спало, и только медленное шествие духовенства переливалось из одной улицы в другую и ощущалось во всех уголках города..
— Матушка, матушка! Уверяю тебя, они сейчас выйдут на улицу Маглуар. Они уже начали подниматься!
Она лгала; было только половина седьмого, а процессия никогда не возвращалась раньше четверти восьмого. Она хорошо знала, что сейчас балдахин должен шествовать мимо нижней пристани на Линьоле. Но ей так не терпелось!
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 21. Труд - Эмиль Золя - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 5. Проступок аббата Муре. Его превосходительство Эжен Ругон - Эмиль Золя - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 12. Земля - Эмиль Золя - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя - Классическая проза
- Сочинения - Эмиль Золя - Классическая проза
- Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим - Эмиль Золя - Классическая проза
- Добыча - Эмиль Золя - Классическая проза
- Страница любви - Эмиль Золя - Классическая проза
- Мечта - Эмиль Золя - Классическая проза