Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946 - Джек Керуак

Затем мы с моряком по фамилии Дьюк сошли на берег под предлогом того, что нам хочется поесть в столовой для строительной бригады, что мы и сделали, но вот потом отвалили и полезли на ближайшую высокую скалистую гору. Нам все удалось. Полностью его звали Уэйн Дьюк. Изнуренный такой юноша, которого торпедировали у мыса Хэттарас, и следы шрапнели от взрыва он носил у себя на шее. Парень приятный, однако лихорадочная отметина трагедии до сих пор сквозила у него в глазах, и сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь забыл про те трое суток, что провел на спасательном плоту и того мужика с кровавыми культями у плеч, который спрыгнул с плота в приступе мучений и покончил с собой в Каролинском море… И вот однажды в полночь, на заре, я стоял на безмолвной палубе, и глазел, и думал: «Что за дикая ядреная страна». Меж двумя боками круч вздымалась мерзлая заря, слои нежного цвета совершенно параллельными линиями тянулись от скалы к нависающей скале, и тут я услышал, как внизу, с ледяного поля поют белооблаченные дамы Гренландии, как будто из Берлиоза, или Сибелиуса, или даже Шостаковича… Призрачные неотступные ведьмы, ни единой женщины на 1000 миль окрест, вот мы с Дьюком и сказали, пошли залезем на эту сукинсынскую сопку. На том пари я спал до двух. Когда проснулся, парни поставили меня в известность, что я могу сойти на берег на баркасе, который туда-обратно каждые полчаса. Нас около сорока набилось в такую же лодку, какой десантники пользуются, делает пятнадцать узлов. Пока мы рассекали волны к берегу, армейский артрасчет начал свои учебные стрельбы из двухдюймовок в двух башнях, что перед мостиком на палубе стояли. Мы слышали БУМ выстрела, видели гейзер песка на дальнем северном пляже, быстро скользнули мимо большого сухогруза под названием «Лоцман Алкоа» (на котором везли все это дерево и алюминий) и мягко ткнулись в грубый новый пирс, построенный нашими строительными пятью сотнями пьянчуг, мелочь, сварганенную из непосредственной необходимости, понимаешь, и впервые за месяц – мы были на суше! К сожалению, не могу сказать, что это была «твердая старая добрая земля», то оказалась подстилка проседающего пружинистого мха, в основном – болото и речонка, нужно было прыгать с одной мшистой кочки на другую, пучки диких цветов, однако, приветствовали мой усталый морской взор, и я подумал о «Рододендроне». Уэйн Дьюк спросил, не согласен ли я пойти с ним в эту небольшую скалолазательную экспедицию… остальные парни все направлялись к склону луга посмотреть на озеро. Временами попадались признаки того, что рабочие начали рыть канаву, какие-то доски, бочки, они только принимались за виски, но я тебе так скажу, не успели они закончить, как прикончили летное поле Люфтваффе на Шпицбергене.

Мы с Дьюком направились в другую сторону от остальных парней, которые двинулись к поселку эскимосов, и совсем вскоре уже сцепились языками о скалолазании, дескать, это непосредственнее, чем пытаться уложить какое-нибудь вымазанное ворванью чудище, вот мы и решили пойти, насмерть серьезные, пик приятной высоты, покрытый недавними свидетельствами оползней земли и снега, валунами, скалами, вот мы и полезли вверх. Блуждая среди камней, упорно шаг за шагом, потом отдыхали на покурку, а потом склон резко пошел ввысь, нам пришлось и руки в ход пускать. Скалолазание для меня в тот день было трудным подвигом, потому что ноги еще мористы, О Гэри Снайдер.

Иначе сказать, пришлось бы мне стоять на ровной земле в том состоянии, я бы все равно покачивался, будто на палубе в море. Но мы продвигались. Фьорд прямо под нами начал уменьшаться в размерах. Два судна, «Дорч» и сухогруз «Алкоа», выглядели игрушечными корабликами. Мы карабкались дальше, в крайнем физическом страданье, но вскоре достигли карниза, на котором покоились громаднейшие валуны в крайне шатких положеньях. Их мы с готовностью толканули и смотрели, как они падают 1000 футов, и катятся, и громыхают еще 1000. Затем пошли выше, несколько раз останавливаясь попить из какого-то девственного ручейка, а затем надо вспомнить, что мы с Дьюком меж тем были первые белые люди, что вскарабкались на эту гору. Именно поэтому она называется горой Дьюка – Дулуоза (гора Форда – Керуака). «Дорчестер» и «Лоцман Алкоа» были первыми судами, что бросили якорь в этом фьорде, разве что какие-нибудь исследовательские суда заходили от Эрика Рыжего до капитана Кнутсена. Если б им взбрело в голову лазать по горам, они б выбрали ту, что повыше горы Дьюка-Дулуоза, а та высотой почти 4000 футов. В общем, она наша, потому что мы ее покорили, а не попытались через полчаса цеплянья и болтанья на выступах, быть может, 3000 футов отвесного обрыва внизу, взобраться на последний маленький «кремневый краешек» горы. Он был слишком узок и тонок, как шумерская башня. У нас не было никакого снаряжения, кроме пламени приключенья у Уэйна Дьюка в груди.

И вот они мы, на вершине мира, до Северного полюса земной оси и 800 миль не наберется, озираем наши владенья моря, суши и чрезвычайно высокого свободного неба. Из той выси, сидя на странных черных скалах и небрежно покуривая сигаретки всего в нескольких дюймах от полумильного обрыва, мы обнаружили, что на другой стороне под нами долина валунов, с тайным озером, к югу от фьорда она залегала, мористее, а это, должно быть, 1000 футов на уровнем моря. Озером Тайны поименуем мы его, ибо кто знает, что знает это озеро, кто жил на нем, что у него за легенда? Потерянная раса Скандинавов? Неолитические озерные жители?

Отбившиеся от испанцев? Назовем его озером Тайны. Потом мы с Дьюком двинулись тем же путем, которым пришли, и едва не расстались с жизнями, когда я наступил на шаткий валун и покатился с ним по уклону карниза, тем самым навлекая лавину на бедного Дьюка ниже, валун прогромыхал у него над головой, а я, щерясь от безумной уверенности, схватился за осыпающийся камнепад самими мышцами своих ягодиц, и удержался, и прекратил скользить на самом краю, а Дьюк поднырнул под наклонную скалу. Потом мы оба еще больше едва уворачивались, определенно стоял вопрос о нашей жизни и смерти, но мы справились, и спустились обратно к баркасу, и переехали к себе на борт обильно ужинать свиными отбивными, картошкой, молоком и карамельным пудингом.

IV

Дьюк отличный был парень. На судне у нас был еще один парень по имени Майк Пил, который впервые дал мне вкусить, как разговаривает профессиональный коммунистический агитатор. У меня в дневнике говорится: «Майк, миниатюрный, интеллектуальный, проворный, умный, коммунист. Сражался за лоялистов в Испании, отправился в Россию, встречался с Шиэном, Хемингуэем, Мэттьюзом, Ширером. Воевал в Испании вместе с Джоном Ларднером. Бригада Эйба Линколна. Ранен. Жена работала в России, в Америке, социальная работа. Квартира в Гренич-Виллидж; жил на Левобережье в Париже. Искусство – „подавленное желание“, говорит. Из ГКНЙ[32] выперли с первого курса за то, что подстрекал к возмущениям студсоюза. Теперь делегат профсоюза НМС,[33] Союза Моряков, КПП.[34] Ненавидит Хёрста, Хенри Форда, Дюпона, всех фашистов. Ненавидит Яна Валтина. Работал в Советском Союзе и в Советском павильоне на Всемирной выставке 1939 года. Среднего роста, двадцать девять, песочные волосы и голубые глаза. Вандейковская бородка. Звонит во все колокола из-за белья в бельевой».

Я показал ему часть этого дневника, которую я тебе цитирую, и он на самом деле ее отцензурил.

V

Не хочу я во все это слишком вдаваться, потому что столько всего другого и слишком много всего нужно рассказать, но наше братское судно «Чэтем» торпедировали, и оно где-то в это же время пошло ко дну у Пролива Красивого Острова, полагаю, с потерей многих, многих жизней, около тысячи. Мы выходили на всех парах из Бостонской гавани вместе. «Чэтем» и «Дорчестер» были очень ценными старыми корытами, и вот «Дорчестер» они наконец тоже подбили.

VI

В обратном нашем рейсе в Бостонскую гавань, без груза пяти сот строительных рабочих и массы их землеройного оборудования в трюме, и строительного динамита и всякого прочего, мы были легки, как пробка, и мотались в громадной октябрьской буре, подобную коей я наблюдал лишь пятнадцать лет спустя. Господи спаситель мой-ёй, как же там рвали ветры и волны. Мы, вообще-то, не испугались, но я с некоторыми пацанами поднялись в старые кубрики, где раньше строители спали, и устроили большой подушечный бой всеми подушками, что нашлись на сотнях шконок. Перья летали повсюду в темном судне, а оно громыхало в ночи. «Ночь такая, что ни человеку, ни зверю». Будь здоров штормина. Я вышел на палубу и тренировал себе решающую пробежку полузащитника, чтоб подготовиться к футболу в колледже Коламбиа через неделю. Вот псих, разминается со своим футболом на подскакивающей палубе под воющими шквалами Арктики. Но мы добрались до Сидни, Новая Шотландия, где мне не разрешили сойти на берег из-за того скалолазанья, что официально зарегистрировали как самоволку, потому что мы отсутствовали на дневных работах. С меня как с гуся вода, но в маленьком стареньком Сидни все, включая Капитана Кендрика, отправились на берег на маркитантских ботах, а я остался один «вахтенным» на этом пустом судне с коком-другим и лоцманом или кем-то вроде, уж и не знаю кем, я так никого и не сумел найти. Поэтому я поднялся на капитанский мостик и дернул за чертов трос, вызвав из гавани Сидни маркитантский бот. К судну понеслась лодочка, сияющая теплыми человечьими огоньками. Я сбежал с капитанского мостика (где чувствовал себя таким же виноватым, от дерганья той веревки, как и впоследствии на железной дороге в Калифорнии, когда дернул за шнур машиниста подать сигнал на переезде, БААА БААА НО БААА). Но ладно, за пятьдесят центов отвезли меня на берег. По-моему, все судно целиком бросили. Все и еще кое-кто напились и напивались сильней.