Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II - Евгений Александрович Адамов

с Дальнего Востока к входу в Дарданеллы. Однако во время ближайшего его «визита» в Ставку он, по обыкновению, дал себя переубедить, и 12 июня ⁄ 30 мая Янушкевич мог известить Сазонова о согласии его на предложение Ставки, а вместе с тем указал и срок, к которому «по климатическим условиям» могла состояться отправка отряда из Владивостока, а именно 14/1 июля: иначе говоря, высадка отряда у Дарданелл едва ли могла бы совершиться раньше конца августа нового стиля.

О намерении Ставки Сазонов, согласно указанию великого князя, довел до сведения союзников и, в частности, Англии. И тут мы сталкиваемся с третьей странностью. Она заключается не столько в том, что помощник генерала Вилльямса сообщил Кудашеву, «что лорд Китченер очень недоволен посылкою нашего отряда», так как «провести 4500 чел. с лошадьми, пушками, обозами причинит англичанам массу хлопот, а пользы делу не принесет», — сколько в отношении к этому сообщению генерала Данилова. Данилов, сообщил Кудашев Сазонову письмом от 22/9 июня, тот самый Данилов, который еще в феврале отнесся так отрицательно ко всякой мысли об отправке каких-либо военных или морских сил к Босфору и к мысли о занятии Константинополя, покуда война с Германией не будет благополучно окончена, — теперь при явно ухудшившихся в последнем отношении условиях отнесся к сообщению Кудашева о взгляде Сазонова «с необычайной горячностью. Он мне сказал, что, как русский человек, не может допустить мысли, что при взятии Константинополя не будет русских войск и что, если англичанам наш отряд и причинит хлопоты, то это не беда, этим стесняться не надо, так как они попросту не желают, чтобы мы вошли в Константинополь вместе с ними». «Это вопрос политический, а не военный, — заметил он, — и в нем и „верховный главнокомандующий, и начальник штаба, и я чувствуем одинаково“». Мало того: когда Кудашев снова упомянул о взгляде Сазонова на нежелательность отправки слишком слабого отряда, Данилов возразил: «Так пусть С. Д. Сазонов так категорически скажет. Если он возьмет на себя объяснить России допустимость взятия Константинополя без всякого участия наших войск, то это его дело. Но мы (военные) не хотим, чтобы нам было поставлено в упрек, что мы не могли уделить даже 4000 человек для этой операции». На возражение же, что принять «символическое» участие в занятии Константинополя Россия могла бы и путем отправки к Босфору десантного отряда из Одессы, Данилов ответил «очень основательным», по мнению Кудашева, доводом, что, по его (Данилова) расчетам, «взятие Константинополя может состояться и без завладения Босфором», тогда как одесский десант «может быть высажен только[133] на Босфоре», «а потому, если мы хотим участвовать в церемониале взятия города, то наши войска должны прибыть с юга».

И наконец, четвертая и величайшая странность! Из ответного письма Сазонова от 25/12 июня Кудашев должен был убедиться, что, в отличие от Данилова, в котором внезапно заговорило сердце «русского человека», Сазонов, наоборот, внезапно уверовал, что «завоевание Константинополя произойдет, главным образом, в интересах России (!!!), — поэтому мы не можем брать на себя ответственность за малейшее стеснение деятельности союзников в этом направлении (!!)», а потому, раз Китченер против отправки преположенного отряда, то ему, Сазонову, «кажется безусловно желательным отказаться от таковой посылки», ибо «с политической точки зрения в интересах преследуемой сообща цели необходимо избегать всего, что могло бы хотя бы преходяще бросить тень на добрые отношения между союзниками и вызвать у них подозрение, что мы желаем без особых усилий разделить лавры, доставшиеся им ценой стольких жертв».

Две недели спустя, 7 июля ⁄ 24 июня, Янушкевич в краткой телеграмме известил Сазонова о том, что накануне Николай II одобрил предположение великого князя «об отмене отправки нашего экспедиционного отряда в Дарданеллы, ввиду встреченных затруднений технического характера», а 9 июля ⁄ 26 июня Сазонов известил об этом столь же лаконически, через Извольского и Бенкендорфа, Париж и Лондон.

Недостаточность находящегося в нашем распоряжении материала не позволяет вскрыть истинный смысл всех тех бутафорских фраз, которыми обменялись по поводу этого проекта Ставка и Сазонов. Совершенно ясно лишь то, что нельзя придумать лучшего примера правильности известного изречения, что язык дан человеку, чтобы… скрывать свои мысли. Пытаясь проникнуть за кулисы этой буффонады, можно лишь высказать некоторые, более или менее правдоподобные, предположения и сделать некоторые сопоставления.

Что касается мотивов Ставки, то прежде всего напрашивается мысль, что перемена ею фронта и проявленный генералом Даниловым страх перед «упреком», который может быть сделан «Россией» «военным», находились в тесной связи с пошатнувшимся ее авторитетом после галицийского прорыва, с одной стороны, и с воздействием на нее, с другой стороны, общественных кругов, влиятельных в Государственной думе, созыв которой, несомненно, предстоял. С этой точки зрения могло представляться желательным подогреть доверие к Ставке и к ее умению внимательно блюсти такой «основной интерес России», как приобретение Константинополя. А так как военное положение фактически исключало возможность серьезной самостоятельной операции, то приходилось ограничиваться «символическим» жестом. Вдобавок это давало возможность свести на нет вопрос об одесском десанте, что и составило сразу предмет опасений Сазонова, и освободить целый корпус для операций на австро-германском фронте, составлявшем по-прежнему предмет первенствующей заботы Ставки.

Быть может, однако, не следует упускать из виду и другое обстоятельство, а именно попытки, исходившие из Германии, как раз в связи с ее громадными успехами на русском фронте, зондировать почву насчет возможности сепаратного мира с Россией. К 27/14 мая относится второе из писем М. А. Васильчиковой на имя Николая II, написанное в Берлине на основании повторных ее бесед с германским статс-секретарем по иностранным делам фон Яговом[134]. Говоря о сильно увеличившемся стремлении к миру с Россией при острой ненависти к Англии, она, в частности, сообщала, со слов фон Ягова, что «Россия выиграет гораздо больше, если она заключит благоприятный мир с Германией, даже в вопросе о Дарданеллах, который, признает Германия, представляет вопрос первостепенной важности для России… Англия стремится добиться преобладающего влияния в Константинополе и, несмотря на все ее обещания, она никогда не позволит России захватить этот город или сохранит его за собой, если последняя его займет».

Как бы ни оценивать степень любезно-верной преданности русских правящих кругов союзникам и степень их готовности не обращать внимания на «здоровый эгоизм», проявлявшийся последними за время войны, едва ли можно допустить, чтобы мысль о сепаратном мире никогда не приходила в голову людей, ответственных за судьбы России, ее династии и ее командующих слоев, и чтобы эта мысль не служила предметом обсуждений, хотя бы и неофициальных, наисекретнейших и оставивших след лишь в памяти их участников и