Девушки здесь все такие милые - Лори Элизабет Флинн

избежать вырубки деревьев, которые первыми заняли это место. В этом весь Уэслиан – вечно стремится спасать мир, а сам кишит девчонками, которые и себя-то спасти не могут.

Перед театром Центра искусств за стайкой выпускниц стоит Флора. Она смотрит на нас поверх моря голов. Салли ее не видит. Мне хочется остановиться и сказать ей что-нибудь, но я не могу подобрать слов. В альтернативной реальности, где Флора не настолько милая, я бы, может, и поверила, что записки – ее рук дело, что это современная вариация на тему разноцветных листочков, которые в свое время пестрели на наших дверях и казались мне проявлением пассивной агрессии. Но я уверена: она на такое не способна.

Рассел-Хаус великолепен – сплошь колонны и пафос. На зеленой лужайке установлены большие белые палатки. Люди кучками сидят на траве, болтают и смеются, им хорошо и весело. Я на этом празднике опять чужая – как всегда.

– Хочешь с нами? – спрашивает Адриан у Салли. – Мы тут собираемся пересечься с друзьями. Можешь присоединиться.

– Спасибо, – отвечает Салли. – Но мне еще нужно встретиться с ребятами из театра. Я их не видела с тех пор, как последний раз была в Лос-Анджелесе. Увидимся в общаге, ладно?

На ней солнечные очки, глаз за ними не видно, но я подозреваю, уж не для того ли она это сказала, чтобы уколоть меня, – она по-прежнему мастерица резать по живому. «Ребята из театра». Я так и не стала одной из них.

Но у меня нет времени на рефлексию, потому что перед нами возникают Хэдли и Джастин – в руках у них бумажные тарелки с чизбургерами.

– Ну наконец-то, вот и вы! – восклицает Хэдс, морща вздернутый нос в веснушках. – Удивляться, конечно, нечему, но еда здесь такая же паршивая, как раньше. Приятно знать, что Мокон жив и здравствует!

При виде Хэдс я испытываю облегчение. Рядом с ней даже дышится привольнее: ей присущ здоровый пофигизм, который имеет счастливое свойство передаваться окружающим. Именно это привлекло меня в ней после Гробовщаги, а Хизер шла в комплекте, так что я без особых усилий обзавелась сразу двумя подругами. Они никогда не вызывали у меня остервенелого желания производить впечатление. Вон, кстати, и Хизер: кудри блестят, прямо на зависть, оттеняя кожу глубокого коричневого оттенка; она смеется и треплется с другими девушками. Адриан уже бросает фрисби с Джастином – хорошо. Можно перевести дух. Опасности нет.

– Мы расположились во-он там, – Хэдс указывает на плед в красную клеточку. – Джастин и Монти уже начали накатывать. Никак не хотят признать, что мы уже не можем пить как раньше!

Я посмеиваюсь, но только из вежливости: спасибо ей, конечно, однако меня к этому «мы» причислять не стоит. Всякий раз, когда Хэдс случалось выпить больше двух кружек пива, она принималась уверять, что она такая пьяная. Они с Хизер почти каждый день вставали ни свет ни заря и, пока я спала, на цыпочках прокрадывались к выходу, торопясь на теннисную тренировку. Не припомню, чтобы кто-нибудь из них употреблял наркотики или хотя бы говорил об этом. Я и не пыталась сбить их с пути истинного. Урок я усвоила накрепко.

Хэдли возвращается на плед, а я направляюсь к белым палаткам и беру бумажную тарелку. В буфете бургеры и хот-доги под серебряными колпаками, горы мисок с салатами из пасты и картошки, которые от насекомых защищает москитная сетка. Я беру бургер, который больше напоминает шайбу.

– Амброзия Веллингтон…

Услышав собственное имя, произнесенное так медленно и раздумчиво, я сразу вспоминаю аккуратный почерк на конверте. Я оборачиваюсь, но не узнаю стоящую передо мной женщину, и она, видимо, это понимает, потому что, смилостивившись, представляется:

– Элла. Знаю, я сильно изменилась.

Я в шоке, но стараюсь этого не показывать. Элла, девчонка, в которой я видела саму себя в доуэслианскую пору, но изо всех сил делала вид, что никакого сходства не замечаю. Элла была свидетельницей того, что мы с Салли сделали, хоть и не знала, что это сделали именно мы.

Я накладываю себе салата с пастой, напоминающего по цвету замазку для окон, хотя есть его не собираюсь.

– Элла! Вау, рада тебя видеть! Выглядишь просто потрясающе!

Это не ложь. Ушел и младенческий жирок, и одутловатость лица, и дряблость рук, и неказистые шмотки. Она вся жилы да мускулы, и волосы, когда-то темные, теперь выкрашены в блонд.

– Спасибо. – Она поправляет челку. Я не первая, кто делает ей этот комплимент. Ногти у нее идеальной овальной формы и покрыты темно-красным лаком. Только очень педантичный человек обращает внимание на такие детали.

Элла исчезла из моей жизни после первого курса. Я перестала встречать ее в кампусе и вообще забыла о ней думать. Она поблекла в памяти – привидение в джинсах, которые всегда сидели кое-как, и уродских сабо, в которых она шлепала туда-сюда по коридору в Баттс-С.

– Чем занимаешься? – интересуется она. – Господи, вот ты веришь, что нам уже четвертый десяток? Я юрист, специализируюсь на защите окружающей среды. Недавно с партнером открыли собственную фирму. А ты как?

Лорен стала детским психологом. Элла – юрист-эколог. Я представляю себе, как они обедают с Флорой, все как одна одержимы одной идеей – спасти мир.

– Рада за тебя. – Я достаю из холодильника диетическую колу. – Я пиаром занимаюсь. Работаю в Манхэттене.

Сама не знаю, зачем добавляю про Манхэттен, зачем вообще пытаюсь произвести на Эллу впечатление.

– Так мы не очень далеко друг от друга работаем, выходит! Я в Трайбека.

– Вот как, круто, – растерянно бормочу я. Всегда думала, что Элла вернется в Джерси и осядет там навсегда – унылая, предсказуемая бабешка. Но кому, как не мне, знать: люди меняются.

– Почти все наши девчонки из Баттса тут, – говорит Элла. – Даже Слоан. Вот уж кого не ожидала встретить! Ты ее видела? Вон она! В своем репертуаре – при ней, как всегда, какой-то мачо.

Я смотрю туда, куда указывает Элла, и в груди у меня все сжимается. Адриан больше не бросает фрисби. Он разговаривает с Салли – голова к голове, близко-близко.

– Ты все не так поняла, – рычу я, тут же уходя в оборону. – Это мой муж! Он со всеми рад поболтать.

– Оу, – говорит она. – Понятно.

У Эллы есть мотив. Она пыталась со мной подружиться, а мы с Салли смешали ее с дерьмом. Узнай она, что мы сделали, она вполне могла бы послать эти записки, чтобы заставить нас приехать сюда.

И если так оно и есть, то мне страшно даже предположить, что она задумала.

– Ладно, пойду я, – говорит она. – Давай как-нибудь еще на днях поболтаем, хорошо? Нам столько всего нужно обсудить!

И она уходит,