Роман тайн «Доктор Живаго» - Игорь Смирнов

Пастернак — анархист? Да, религиозный (сектантски-православный) анархист в традиции Льва Толстого. Чтобы доказать сказанное, разберемся в Клинцове-Погоревших.

2. Подоплека Клинцова-Погоревших

2.1.1.

Погоревших — одна из самых загадочных и сложно задуманных фигур в пастернаковском романе, образованная из отсылок как к литературным, так и к фактическим прототипам[239].

О литературных предшественниках этого персонажа в романах Достоевского мы писали в другом месте[240]. Когда Устинья на митинге в Мелюзееве сравнивает глухонемого Погоревших с вешающей валаамовой ослицей, она воспроизводит слова Федора Павловича Карамазова, сказанные им Алеше:

— У нас валаамова ослица заговорила, да как говорит-то, как говорит!

Валаамовою ослицей оказался лакей Смердяков.

(14, 114)[241]

На сходство Погоревших с младшим Верховенским пастернаковский роман наводит нас без обиняков:

Опять запахло Петенькой Верховенским, не в смысле левизны, а в смысле испорченности и пустозвонства.

(3, 162)

Пастернак сделал Погоревших уголовной тенью революционера (Ивана Карамазова) и отрицательным революционером (списанным Достоевским с анархиста Нечаева). Обреченные Пастернаком на глухонемоту «бесы» Достоевского (ср. в «Докторе Живаго»: «Что за чертовщина? […] что-то читанное, знакомое» (3, 158)) становятся в один ряд с «демонами глухонемыми» Тютчева. Тем самым Пастернак связывает Погоревших с тайной высшего ранга (magnum ignotum):

Одни зарницы огневые,Воспламеняясь чередой.Как демоны глухонемыеВедут беседу меж собой […]

И вот опять все потемнело.Все стихло в чуткой темноте —Как бы таинственное делоРешалось там — на высоте[242].

К. Ю. Постоутенко предложил нам еще одно — очень заманчивое — интертекстуальное прочтение демонической глухоты Погоревших, адресовав к стихотворению Волошина «Русь глухонемая» (1918!):

Был к Иисусу приведенРодными отрок бесноватый […]«Изыди, дух глухонемой!» —Сказал Господь […]Не тем же ль духом одержимаТы, Русь глухонемая! Бес,Украв твой разум и свободу.Тебя кидает в огнь и в воду,О камни бьет и гонит в лес[243].

В этой интертекстуальной ретроспективе Погоревших эквивалентен целой восставшей России.

Тексты Достоевского, Тютчева и Волошина только отчасти объясняют Клинцова-Погоревших. Другое смыслообразующее начало состоит здесь в том, что Погоревших — собирательный образ футуриста[244] (ср.: «„Сейчас он футуристом отрекомендуется“, — подумал Юрий Андреевич, и действительно, речь зашла о футуристах» (3, 162)). Свое редкое отчество, Аристархович, Погоревших перенял, как мы писали, у Большакова. Одна из двух фамилий пастернаковского героя, Погоревших, соотносима по смыслу с названием сборника стихов эгофутуриста Рюрика Ивнева «Самосожжение» (1913, 1917), деятельного автора газеты «Анархия». Имя Погоревших, Максим, которое мы ассоциировали прежде со Штирнером, вряд ли однозначно — весьма правдоподобно то, что оно подразумевает и псевдоним Maxim, которым пользовался Рюрик Ивнев в «Анархии». Морфологически фамилия Погоревших близка фамилии Крученых. Дядя-революционер объединяет пастернаковского героя с Шершеневичем (племянником видного члена кадетской партии[245]), но заодно и, заметим еще, с Юрием Живаго, чей дядя, прибыв в Москву из Швейцарии, увлекается захватившими власть большевиками.

В главе о Погоревших Пастернак возвращается к тому, в чем он однажды уже обвинил Шершеневича. В статье Пастернака «Вассерманова реакция» (1914) Шершеневич был выставлен «самозванцем», представителем «ложного футуризма», подражателем, который, сообразно своему имитационному (осужденному Пастернаком вслед за «Политейей» Платона) дару, прибегает к необязательным переносам значений по сходству, вместо того чтобы отдать предпочтение смежности (4, 350–353)[246]. В статье Пастернак вел речь о «курьезной глухоте» (4, 353) Шершеневича и о его неспособности ни к чему, кроме «праздной симуляции» (там же)[247], — ср. глухонемоту Погоревших, который тем не менее воспроизводит и воспринимает речь[248]. Рисуя Погоревших, Пастернак прибегает к редкому в мировой литературе приему преодоления немой сцены[249].

2.1.2.

Анархиствующий футуризм, персонифицированный Клинцовым-Погоревших, Пастернак возводит к сочувствовавшему анархизму Герцену. Пастернаковский глухонемой, научившийся распознавать движение губ собеседника, совпадает с сыном Герцена, поборовшим тот же недостаток, что и у Погоревших, в специальной цюрихской школе, где он начал говорить по-немецки (эта мысль была подсказана нам И. Р. Деринг-Смирновой). Становится понятным, почему в фонетику Погоревших примешивается то ли французская, то ли немецкая:

…по всему русский, он одну гласную, а именно «у», произносил мудреннейшим образом. Он ее смягчал наподобие французского «и» или немецкого «u Umlaut».

(3, 158)

Не различая разрушение и творчество, Погоревших следует знаменитому бакунинскому афоризму, но, считая, что русская революция пока не была безоговорочно деструктивной («Общество развалилось еще недостаточно. Надо, чтобы оно распалось до конца, и тогда настоящая революционная власть соберет его на совершенно других основаниях» (3, 163))[250], он почти буквально цитирует антибольшевистские вариации на тему Бакунина из газеты «Анархия»:

Но разрушение и теперь еще не кончено, не все камни рассыпались […] надо стараться разрушить возможно больше камней, чем больше их будет разрушено, тем больше будет материала для созидания[251].

Еще одна выдающаяся фигура в истории мирового анархизма, которой Погоревших причастен, как Герцену и Бакунину, хотя и иначе, чем этим двум, — Ибсен. На то, что подбитые Клинцовым-Погоревших утки интертекстуально соотносятся с пьесой Ибсена «Дикая утка», уже давно обратил внимание P. Л. Джексон[252]. Наше толкование ибсеновского подтекста в «Докторе Живаго» несколько отступает от того, что было дано прежде. В пьесе Ибсена девочку-подростка уговаривают пожертвовать живущей у нее дикой уткой, с тем чтобы она могла вернуть любовь того, кого она считает отцом, — вместо этого она кончает самоубийством. Проведенную Ибсеном анархистскую критику буржуазной семьи, чьей жертвой становится ребенок, Пастернак обращает на анархизм. Погоревших несет идейную ответственность за то, что в его анархистской республике было совершено убийство юного комиссара Гинца («в делах младенца», «еще ребенка» (3, 144)). Соответственно интертекстуальному переходу от женской жертвы к мужской (intertextual gendershift) Погоревших дарит Юрию Живаго «дикого селезня» (3, 165)[253].

Почему Живаго принимает этот подарок?

2.2.1.

Раскроем, наконец, наши карты. Изображая Клинцова-Погоревших, Пастернак рассчитывался и со своим анархофутуристическим прошлым. Автобиографизм пастернаковского романа распространяется на его отрицательных персонажей.

Пастернак снабдил Клинцова-Погоревших рядом собственных черт. Как и автор романа. Погоревших из-за физического недостатка не был призван в солдаты. Но он меткий стрелок — опять же как Пастернак, отличавшийся на стрелковых учениях в 1941 г.[254] В этом освещении глухонемота Погоревших может быть сопряжена не только с дефектом сына Герцена, но и с отсутствием абсолютного слуха у Пастернака и с вызванными крахом его композиторской карьеры стихами: «Я в мысль глухую о себе Ложусь, как в гипсовую маску» (1, 503)[255]. Косвенный автобиографизм Пастернак вкладывает во вторую фамилию Погоревших, Клинцов. В Клинцах (посаде Сурожского уезда Черниговской губернии, основанном старообрядцами Епифановского согласия) проводил свои летние каникулы близкий друг Пастернака, К. Г. Локс, которому было посвящено стихотворение со значимым для нас названием «Близнец на корме». Клинцов, следовательно, — и Пастернак, и его студенческий товарищ. Зыбушино в «Докторе Живаго», будучи местом действия Клинцова[256] («Зыбушино всегда было источником легенд и преувеличений. Оно стояло в дремучих лесах […] Притчей во языцех были состоятельность его купечества […] Некоторые поверья […] отличавшие эту, западную, часть прифронтовой полосы, шли именно из Зыбушина. Теперь такие же небылицы рассказывали про главного помощника Блажейко» (3, 133)), пересекается во многих своих признаках с Клинцами, как их описал Локс в мемуарах «Повесть об одном десятилетии»: