Проклятая - Анна Скарфо

А ослик изрыгает огонь, фейерверк огоньков, звездочек, черточек. Человек, на которого льется этот световой дождь, становится на колени. Бубны отбивают ритм.

Трам-там-там. И ослик весь освещается огнем.

Мне слепит глаза.

Сегодня утром была процессия, а вечером – большое представление на площади, с музыкой и танцем ослика. Весь город возбужден и неутомим. Вечером я тоже вышла из дома. Но на этот раз – одна.

С того дня как я написала заявление и во всем призналась, угрозы начали становиться все настойчивей. Мама была против того, чтобы я выходила из дому этим вечером. Но я не стала ей потакать. Я теперь никому не потакаю. Ни маме, ни им.

Нет, я не собираюсь прятаться. Они могут меня оскорблять. Могут мне угрожать. Но чего они еще могут мне сделать? Нет, они, пожалуй, уже ничего не могут мне сделать. Потому что они уже все сделали и потому что они, как и я, знают правду.

Но вот я – я-то совсем другая. Я-то знаю, что произойдет завтра. Потому-то я и чувствую себя сильной. Потому-то сегодня утром я и водила сестру на площадь, посмотреть на процессию, а сегодня вечером я сама пошла на площадь, посмотреть на иллюминацию.

Я закрываю глаза.

Трам-там-там.

Ритм усиливается, и я ухожу: пусть ослик кружится и дальше, без меня. Ухожу с площади, освещенной искусственными огнями и наполненной музыкой, перекрывающей гул толпы, голоса и угрозы. Иду домой. По дороге я никого не узнаю. Вижу только глаза и рты. Чувствую запах кожи и каштанов, дыма и вина – запахи покупателя супермаркета, запахи лака для волос и крема для бритья.

Сама того не замечая, я начинаю бежать, опустив глаза и зажав уши руками, чтобы ничего не слышать. Мое тело требует движения, а моя голова – тишины.

Город не любит, чтобы ему бросали вызов.

Музыка эхом отдается у меня в сердце, и я никак не могу от нее избавиться.

Трам-там-там.

В ночь с 12 на 13 ноября 2002 года карабинеры постучали в шесть дверей. Они пришли за Доменико Кучиноттой, Доменико Кутрупи, братьями Доменико и Микеле Яннелло, Серафино Тринчи и Винченцо Ла Торре. Их арестовали и увезли в следственную тюрьму.

Я у себя дома, в моей комнате. Никуда не выхожу. И все-таки когда их жены, матери и невесты открывают двери своих домов – они меня видят.

Трам… Т-т-там… та…

Музыка наконец-то утихает.

И наступает тишина.

Городок

– Но какие же они наглые, эти Скарфо…

– А чего они еще такого сделали?

На церковном дворе разговаривают две женщины. Разговаривают, перед тем как пойти на службу.

– Я слышала, что муниципалитет Тауриановы предложил ей и ее родным квартиру. И даже работу для отца. Но они отказались.

– Квартиру и работу? Да неужели?

– Точно! Это наверняка, ведь мой двоюродный брат работает в муниципалитете Тауриановы.

– Но почему?

– Знаешь, после тех статей в газетах и после той истории со столкингом… сталкингом…[35] как он там называется…

– Так они отказались?

– А другая моя двоюродная сестра, которая им как-никак родственница и потому с ними общается, говорила мне, что они не хотят уезжать из Сан-Мартино. Они боятся, что иначе подумают, будто и они заодно с преступниками.

– Ну тогда на что они жалуются? Это же они сами захотели здесь остаться.

– Думаю, дело в том, что они стали у нас знаменитостями. Они развлекаются тем, что сначала устраивают провокации, а потом сразу же звонят карабинерам. И карабинеры, бедненькие, вынуждены бежать к ним сломя голову.

– Да уж, история…

– Ну ни стыда у них, ни совести.

– Но разве в газетах писали, что они отказались от квартиры и работы?

– Ну… и в газетах пишут далеко не все. Там пишут только то, что им выгодно.

– Давай пойдем, а то служба уже начинается.

– Ах, ну да, мне еще нужно прочитать одну «Аве Мария» за эту несчастную девочку: вдруг она образумится?…

– Да уж, история…

– Ну ни стыда у них, ни совести.

Новый костюм

Я себе купила новый костюм. Серые брюки с серым пиджаком. Немного блестящие. Я его купила специально для суда.

Я заявила на братьев Яннелло, Кутрупи и Кучинотту. Но ведь в том деле участвовали не только они.

Всего я не рассказала никому – ни адвокатессе, ни даже вам. Нет-нет, боже мой, ни за что.

Но мне все-таки нужно было с чего-то начинать, и я начала с них, потому что они были первыми.

Я не могу рассказать все и сразу, потому что тогда бы мне никто не поверил. Даже и вы бы мне не поверили. Так что приходится рассказывать постепенно, идти шаг за шагом.

Душу Калабрии понять нелегко: такая она глубокая. Ее можно постичь, но ей нельзя бросать вызов, потому что иначе от этого не будет никакого толка. Я написала заявление не на всех, кто меня насиловал, потому что некоторые из них – люди опасные: они вооружены и входят в мафию. Ну вот, я и сказала. Больше я ничего говорить не буду, потому что здесь мы в Калабрии. Нет, я ничего не боюсь, но я же не дурочка и не собираюсь идти напролом. В Калабрии свои законы, и их все знают.

Эти законы можно изменить, но их нельзя поломать. Я же не сумасшедшая и никогда ею не была. И не подумайте, будто это мое рассуждение продиктовано страхом или, того хуже, уступчивостью. Нет. Потому что потом, позже, я заявила на них на всех. Когда я поняла, что следователи мне поверили, я заявила на всех. А когда оценила всю силу своей правды, начала новый судебный процесс.

Но я отвлеклась. Это я от волнения. Я волнуюсь, потому что вспоминаю тот первый день, когда я вошла в здание суда в Палми. Скоро я вам расскажу и о втором процессе. Но пока мы говорим только о первом. Так вот, я говорила, что купила себе новый и очень элегантный брючный костюм.

И все-таки в последний момент я решила его не надевать. Я не хочу чувствовать себя какой-то другой, не хочу чувствовать себя неловко. Это будет самый трудный день в моей жизни. Я снова их всех увижу – Доменико Кучинотту, Микеле, его брата, Кутрупи. Я буду по одну сторону, а они – по другую.

После того как их арестовали, я их уже больше не видела.

Они согласились на сокращенную процедуру. Адвокатесса мне объяснила, что это хорошая вещь и что срок, который они получат, если будут осуждены, будет немного меньше, но зато они признают свою вину. Это хорошая вещь.

И все-таки я ничему и никому не доверяю. А если вдруг судья им поверит? Я готова бороться. Ну а если мне придется сражаться, то тогда не стоит надевать новую одежду, не мою одежду – одежду, которая ничего обо мне не говорит. Ни судья, ни они, ни все остальные не должны видеть разодетую и фальшивую Анну Марию, облаченную в роскошный и блестящий костюм. Нет, все должны видеть меня такой, какая я есть, какой я бываю в обычной жизни. Моя правда должна начинаться с меня самой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});