Тельняшка - моряцкая рубашка - Марк Ефетов

Капитана Гегалашвили и Виктора качали. Капитан держал руки у бёдер и молча взлетал наверх, как кукла. Видно было, что он очень доволен тем, что его качают. А Виктор, Виктор! Он махал руками в воздухе, переворачивался, кричал, и мне всё время казалось, что его вот-вот уронят и Виктор разобьётся о мостовую порта. Но этого не случилось. Когда Виктора поставили на мостовую, он улыбался и, по всему видно было, остался очень доволен.

Дома нас ждал праздничный стол. Так было всегда, когда отец возвращался из плавания. Но в этот раз мы вернулись вдвоём. Мама поцеловала отца, потом меня, и я увидел, что у неё мокрые глаза и щёки.

После обеда мы с отцом спали.

В общем, ничего особенного не произошло.

Нет, произошло!

Утром я вскочил раньше обычного, и первое, что бросилось мне в глаза, - клубничное варенье в вазочке, которая стояла посередине стола. В соломенной хлебнице был хлеб.

Помывшись, я подбежал к шкафу и раскрыл дверцы.

- Тебе что? - спросила Муся. - Колбаса и сыр на столе. Я достала, пока ты мылся.

- А-а, - неопределённо сказал я.

В это утро завтрак казался мне особенно вкусным.

В школу я вышел в одно время с Муськой. Какой-то парнишка обогнал меня и стукнул школьной сумкой по спине. В другое время я бы наподдал ему - будь здоров! - а в то утро только посмотрел вслед и засмеялся тому, как он улепётывал от меня, смешно, по-медвежьи выбрасывая ноги.

Мне было радостно оттого, что все вокруг спешили в школу, оттого, что я слышал, как пел за работой Иван Яковлевич.

Как только я вошёл в класс, мне бросилась в глаза Серафима Петровна. Почему это сегодня я обратил на неё внимание? Она стояла у второй парты, хотя урок ещё не начался. Всё было как-то необычно. Форточка ещё открыта, дежурный вытирает доску, почти все парты пусты. А за второй партой новый ученик.

- Заходи! - говорит мне Серафима Петровна. - Знакомься. У нас сегодня в классе новенький.

Я протягиваю руку круглоголовому, лобастому, стриженому парнишке и думаю: "Где я видел его? Вроде бы знаком он мне и незнаком. Не пойму что-то".

А парнишка говорит:

- Андрейка!

- Андрейка? Так ты же Хрум-Хрум.

Он нагибает голову - глаза в пол - и произносит чуть слышно:

- Да, это я...

Мама Серафима Петровна (Андрейка называет её мамой) уходит, а спустя несколько минут приходит учительница Серафима Петровна. Я смотрю на неё и думаю: как жаль, что у меня нет фотоаппарата. Вот бы её сейчас заснять. Нет, теперь наша учительница не хватается за все предметы, чтобы не упасть. Волосы её кажутся ещё белее, но это оттого, что лицо Серафимы Петровны загорелое.

- Дети, - говорит она, - расскажите, кто как провёл лето. Поднимите руку, у кого лето прошло хорошо.

Я поднимаю руку и вижу, что это же сделали почти все.

Высоко поднял руку Андрейка, и сама Серафима Петровна тоже подняла руку. При этом она - я это точно заметил - переглянулась с Андрейкой, и они улыбнулись. А мой сосед шепнул мне:

- Знаешь, она теперь такая счастливая-счастливая.

- Тссс...

Серафима Петровна очень не любила, когда на уроках шепчутся. Мы замолчали.

- Ого, - сказала учительница, - руки подняли все, как один. Всем, значит, было хорошо и весело летом. Вот ты расскажи, где побывал, что принесло тебе радость во время каникул.

Серафима Петровна посмотрела на меня.

Я встал:

- Я был на спасении корабля.

- И что же ты там делал?

- Я спал. Меня укачало.

Весь класс захохотал.

- Тише! - Учительница подняла руку. - Он сказал правду, как было. А разве было бы лучше, если бы он присочинил, рассказал о своём геройстве, которого не было? Так как же - спасли корабль?

- Спасли. Это "Карелия". Её сняли с рифов и привели к нам в порт.

- Значит, "Карелия" будет плавать? А мне говорили, что она погибла где-то у берегов Турции.

- Нет. Её спасли. Подремонтируют, и она опять пойдёт в плавание.

- Садись, - сказала Серафима Петровна. - Теперь ясно, почему ты хорошо провёл время. Даже присутствовать при том, как люди делают добро, спасают кого-то, выручают из беды, - это большая радость.

Много ребят говорили после меня. Кто-то ездил в деревню, помогал убирать хлеб, а кто-то выходил с рыбаками в море.

У всех было о чём рассказать, и все почти были довольны. Только один мальчик сказал, что ему рассказать совсем нечего, потому что он просто болел свинкой. И всё...

В тот день мы окапывали во дворе школы молодые деревья. Мы сами их и сажали: каждый ученик по одному саженцу. Я бы дал орден человеку, который такое придумал. Вот мне одиннадцать лет, и у меня есть вроде бы сын светло-зелёное деревцо. И оно вытягивается, растёт. И болеет. Как тогда страшно! И потом оно выздоравливает, но накидываются на него всякие пакостники - вредители, которые могут его загубить. И надо его от этих вредителей защищать. Справился с вредителями, и опять деревцо крепнет, вытягивается вверх, раздаётся вширь. Если теперь погибнет, ещё страшнее. Ведь всю жизнь будешь думать: "А не я ли виноват, что моё деревцо погибло?"

Работу по окапыванию деревьев мы проводили на перемене, потому что специального урока по ботанике у нас не было, а уроки по труду были на Обувке. Моё деревцо в прошлом году было просто прутиком. Это была маленькая акация, которую я про себя называл "Витя". А назвал я только про себя, потому что, если бы об этом узнали, может быть, смеялись бы. Я никак не пойму, почему люди иногда смеются, если человек кого-нибудь крепко-крепко любит и не скрывает этого. Что тут смешного?

За год акация моя разрослась, на ней уже зашуршали листочки маленькие, светло-зелёные. Они окружали деревцо как бы дымкой.

После работы в саду у нас был последний урок, на котором Серафима Петровна прочитала нам страницу из рассказа Чехова "Счастье". И мне вот что запомнилось из написанного этим писателем:

"Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто. Так и пропадает добро задаром без всякой пользы, как полова или овечий помёт".

Я вспомнил свой сон на корабле и подумал: "Что там полова и овечий помёт! Деньги и бриллианты тоже могут не принести никакого счастья, если ты их сам не заработал".

ВИКТОР

Больше всего я любил первые уроки после каникул. Потолки в классе кажутся особенно высокими, а школа - какой-то очень просторной и красивой.

Ребята все после лета чернющие, совсем как матросы с фелюг, что приплывают к нам из Греции и Турции. А кто-нибудь обязательно за лето так вырастет, как будто не одно лето прошло, а целых пять лет. И потом, знаете, на первых уроках после каникул у нас по-настоящему и не занимаются. Так только - разговоры всякие.

Вот Серафима Петровна на одном из первых уроков спрашивала нас о дружбе:

- Были у вас в прошлом году друзья?

И весь класс хором:

- Были! Были!

Наверное, каждый вспомнил своего друга и потому так громко отвечал. И я тоже громко ответил:

- Виктор! Виктор!

Все, кто сидел передо мной, обернулись, как по команде. Ведь все сказали "были", а я сказал "Виктор". Ну ничего из-за этого не произошло. Посмотрели только на меня, и всё. А я подумал: "Да, Виктор - друг на всю жизнь. Пусть я его и не очень часто вижу, а всё равно думаю о нём".

Потом Серафима Петровна спрашивала то одного, то другого:

- Значит, у тебя был друг. Ты и сейчас с ним дружишь?

И знаете, что ей чаще всего отвечали? Спорю - не угадаете. "Раздружились".

Серафима Петровна послушала, послушала и сказала:

- А ну поднимите руки, кто за это лето раздружился!

И, хотите верьте, хотите нет, почти половина класса подняла руки. Надо же!

Нет, это ещё не всё. Серафима Петровна спрашивала, почему же раздружились... Ой и смехота же была!

- Он меня ранцем стукнул.

Или:

- Я ему дал Жюля Верна, а он его мне без переплёта вернул. И ещё говорит, что так раньше было.

Много было всяких таких глупостей. А я всё время думал о Викторе. Взял бы он у меня Жюля Верна, да хоть бы и Тараса Бульбу. Ну и что? Отодрал бы переплёт. Он бы и сам рассказал мне, как это у него получилось. А если бы стукнул меня ранцем, я бы дал ему сдачи. Ох и катались бы мы по земле! Я на Виктора верхом. Он меня на обе лопатки...

Женька меня спросил:

- Ты чего это улыбаешься?..

А я, значит, думал о Викторе и про себя улыбался. Вы разве не улыбаетесь, когда думаете о чём-нибудь очень приятном? А мне бы с Виктором подраться. Просто так - помутузить друг дружку. Мы никогда так не боролись: просто так, не со зла совсем. А я один раз боролся с Виктором на берегу. Он никогда ножку не подставит, не обманет и больно не сделает. Да он же такой - не соврёт, не пожадничает.

"Раздружились из-за Жюля Верна". Надо же такое придумать! Да я с Виктором не раздружился бы, даже если бы он разорвал мою тельняшку. Я бы даже мог отдать ему её. И всё. Только он тельняшку не носит.

Знаете, когда я не знал, как мне поступить, я всегда представлял себе Виктора. Как бы он поступил? И я делал так же. И как же всегда хорошо получалось! Да, на том уроке, когда у нас в классе говорили о дружбе, я ведь тоже вспоминал Виктора. И не только тогда. Сколько раз бывало: пойду в тёплый день в порт и вижу ещё с лестницы - идёт по причалу Виктор. Походочка у него такая особенная - не как у других моряков, а вроде бы сухопутная, но особенная. Не могу я вам объяснить. Я Виктора за два квартала узнаю. И вот спускаюсь по лестнице в порт и вижу фигуру человека не больше спички. А знаю - Виктор. Ну, я и припущусь. Бегу со всех ног и кричу: