Предатели по призванию - Джорджо Щербаненко

– А я хочу еще анисового, – потребовала львица.

Он насторожился: а вдруг она сейчас напьется до чертиков и не сможет доехать до Ка'Тарино, они только потеряют время, валандаясь с пьяной девкой, и тогда тот тип, ее дружок, почует неладное и смоется. Дука попытался все это ей втолковать, тихо, но отчетливо:

– Больше пить вы не будете. Мы немедленно поедем в гости к вашему дружку. А станете фокусничать, я вам так разукрашу лицо, что та оплеуха покажется пустяком, лаской. Ваши влиятельные друзья смогут вас вызволить из тюрьмы, но заштопать вам физиономию после того, как я ее разукрашу, им не удастся – это точно.

В тоне не было угрозы, он говорил скорее как учитель, объясняющий школьникам теорему о параллельных прямых. И поскольку это был ее родной язык, она прекрасно понимала, что значит «разукрасить физиономию», а в глазах его почувствовала решимость без промедления исполнить свое обещание, то поспешно и со страхом откликнулась:

– Да-да, едем.

– Только не гоните, – сказал он ей уже в машине, ведь она, чего доброго, врежется во что-нибудь или на кого наедет, только бы не везти его к своему дружку.

Она поехала медленно и плавно: видимо, все-таки он ее переоценил, счел, что она способна защищать своего дружка до последнего, но она была не из тех, кто защищает своих друзей.

– Что же касается ваших заступников, то мы кой-кого уже взяли. – Он назвал ей имена тех четверых, что попались в ловушку в «Бинашине». – Корабль ваш тонет, так что не слишком рассчитывайте на дружков, держитесь с нами.

Имена произвели впечатление: с нее весь хмель сошел, и львица сразу угодливо поджала хвост.

– Ясное дело, я с вами, только вы уж поаккуратней там, знаете, какой он сильный, к тому же вооружен, вы вдвоем, пожалуй, и не справитесь, он однажды троих уделал.

Тем лучше, подумал Дука: сам он, конечно, не собирается его «уделывать», но, если тот нападет, станет стрелять, придется защищаться, у Маскаранти есть револьвер, не могут же они стоять по стойке «смирно», когда их убивают; а газеты потом напишут что-нибудь вроде: «Бандит стреляет в полицейских» – и ниже, мелким шрифтом: «Убит в короткой стычке с силами правопорядка», ведь он, Дука, хоть и неофициально, теперь тоже принадлежит к силам правопорядка.

Вот и канал: чем ближе они подъезжали к Корсике, тем чаще мелькали перед ними, словно на старинных гравюрах, давно забытые образцы Милана, который выглядел еще более нереально от ветерка, морщившего воды канала. Один раз им на пути даже попались две женщины, занятые стиркой на больших камнях и тем самым выражавшие глубокое презрение к стиральным машинам.

– Кто вам сказал, что чемодан у меня? – спросил он, глядя мимо нее на водяную рябь канала, на деревья под ветром, на торжествующую даже в этом унылом пригороде весну. – И почему вы так долго за ним не являлись?

– Клаудино знал только, что чемодан у Сильвано, – с готовностью отозвалась она. – А Сильвано взял его у мясника Ульрико, вот мы и поехали к Ульрико, а его нет – смылся, тогда Клаудино понял, что Ульрико зажал чемоданчик, ну, мы стали его разыскивать, ездили-ездили, наконец Клаудино допер, что он в одной из своих лавок: в закрытой мясной лавке никому не взбредет в голову искать, а Клаудино хорошо его знает. Погнали в Ка'Тарино, он дверь плечом вышиб, там мы его и накрыли. Клаудино – где, мол, чемодан, а Ульрико: он у Джованны, больше ничего на знаю, потом еще сказал, что Джованна могла оставить его в парфюмерном магазине, как в прошлый раз, ну, Клаудино меня послал в ту парфюмерию на Плинио, а хозяйка мне и выложила, что Джованна оставляла у нее чемодан, но потом забрала и сказала, что идет к врачу на площадь Леонардо да Винчи, вот я и пришла к вам.

Тупицы, сами голову в капкан сунули! В зеркальце заднего обзора он видел, как Маскаранти следует за ними по пятам на своей «симке»; они въехали в Корсико: казалось, их обступал зачарованный, сверкающий морской пейзаж, и фальшивая услужливость львицы на этом фоне вызвала тошноту.

– Значит, он ждет, что вы вернетесь с чемоданом?

Перед въездом на мост Большого канала, у светофора, она свернула налево, на главную улицу Корсико.

– Да, – кивнула она и добавила: – Мне страшно.

– Делайте все, что я скажу, и не бойтесь.

– Хорошо, я ведь понимаю, чего вам от меня надо, только он может всех нас перестрелять. – Голос у нее дрожал от неподдельного страха. – Как только поймет, что я его выдала, меня первую пристрелит. В Сильвано тоже не было никакой надобности стрелять, но его разве остановишь, я кричала: не надо, не надо, а он как начал палить и знаете, что мне сказал: «В такую грозу все равно никто ничего не услышит...»

– Успокойтесь и послушайте меня внимательно, – перебил ее Дука. – Сейчас вы остановитесь, и я спрячусь между сиденьями, поняли?

Она покорно закивала: от страха ее лицо утратило свой вульгарный смуглый оттенок, стало серым. Она остановилась у последних домов на улице Данте.

– Так, – сказал Дука, – подъезжайте прямо к лавке и окликните его. У вас есть какой-нибудь условный сигнал?

– Нет, он меня по голосу узнает.

– Хорошо, скажете, чтоб он вам открыл, и без фокусов. Если сделаете все, как я велю, то через десять минут сможете убраться отсюда на машине. – Дука вылез из «опеля» и, перебираясь на заднее сиденье, улыбнулся Маскаранти (тот остановил свою «симку» и наблюдал за ним). – Езжайте спокойно и не надейтесь меня перехитрить.

Он соскользнул на пол: синьор Клаудио Вальтрага, возможно, следит за улицей и, увидев, что его женщина прибыла с незнакомым мужчиной, поймет, что дело нечисто, поэтому мужчине лучше не высовываться до поры до времени.

Красивый белый «опель», блестя на солнце, с ветерком подкатил к Романо-Банко, промчался по улицам в направлении Понтироло и, наконец, будто древнеримская колесница, въехал на главную и единственную площадь Ка'Тарино. С посеревшим от страха лицом она остановила машину под мирной вывеской «Мясной магазин – говядина, баранина, свинина»; внизу буквами помельче было выведено: «Ульрико Брамбилла».

– Прямо перед дверью не стойте, сдвиньтесь вбок, так, чтобы он, когда откроет дверь, вас не увидел – пусть выглянет.

– Поняла, – отозвалась она дрожащим голосом и вышла.

В этот предобеденный час деревня совсем опустела, правда, рядом с лавкой, по обычаю всех деревенских детей, возились в куче мусора две девочки лет четырех-пяти; рядом с ними смирно стоял большой индюк, лишь изредка нагибая голову, чтобы поклевать что-то в мусоре. Неподалеку на веранде женщина вытряхивала ярко-желтое одеяло, нарушая полуденную тишину.

В мясной лавке было два выхода – парадный был закрыт опущенными жалюзи.

Она двинулась к задней двери и, проходя мимо девочек, рывшихся то в мусоре (гигиена – давно отжившее понятие), то в упругих перышках индюка, вдруг вполголоса, с тревогой и нежностью (непонятно, откуда взялись в этой гнусной твари материнские чувства) сказала:

– Девочки, ступайте отсюда, ступайте отсюда скорей.

А те, увидев перекошенное страхом лицо с разбитой скулой, мгновенно повиновались, забыв про индюка, который продолжал отважно рыться среди отбросов.

Она два раза стукнула в обшарпанную дверь и произнесла:

– Это я, Клаудино. – Ей пришлось чуть повысить голос, потому что женщина на веранде уж больно яростно трясла одеяло, хлопки эхом отдавались по всей деревне. – Клаудино, открой, я нашла чемодан.

В тот же миг Дука распахнул дверцу, выскочил из машины и, подбежав, стал сбоку от двери, а Маскаранти мгновение спустя присоединился к нему.

Часть третья

...Теперь он носил связанный ею свитер и помнил, как она его вязала, как полотно день ото дня увеличивалось; внизу она вывязала потайной кармашек, куда он спрятал две капсулы с цианистым калием, вызывающим мгновенную смерть...

1

Клаудио Вальтрага выглядел на редкость элегантно. Он снял белую куртку мясника и длинный передник, отнес останки Ульрико Брамбиллы в холодильную камеру, тщательно вымылся под большой раковиной, но, к сожалению, несколько пятнышек крови Ульрико Брамбиллы попало на воротничок его сорочки, а одно, довольно большое, расплылось на правом манжете, ну да ничего, скоро вернется «корова» – так он про себя, а часто и вслух, называл свою подругу Маргариту, – они поедут домой, и он сменит рубашку. Клаудио даже причесался маленьким гребешком, который всегда носил во внутреннем кармане куртки, посмотрелся в большое зеркало над прилавком (поверх зеркала было написано: «Ульрико Брамбилла – мясо высшего качества») и стал ждать, взгромоздившись на мраморный прилавок возле кассы.

Он успел выкурить две сигареты, когда раздался шум машины, – слух у него был отменный, и он сразу узнал свой «опель», а потом послышался ее голос: «Это я, Клаудино», – и еще раз, под хлопки выбиваемого одеяла: «Клаудино, открой, я нашла чемодан». Хорошая новость! Он быстро спрыгнул с прилавка; задняя дверь, после того как он вышиб ее плечом, чуть покосилась, но все-таки держалась на железной перекладине; он снял перекладину и открыл дверь – никого; он инстинктивно выглянул наружу и увидел сперва индюка, а затем его, Дуку Ламберти: он мгновенно запустил руку под куртку, чтобы вытащить револьвер, но было уже поздно. Большим камнем, весившим не меньше двух кило, Дука нанес самый сокрушительный в своей жизни удар по правой скуле; от этого удара сознание Клаудио Вальтраги потухло, словно лампочка при щелчке выключателя; бизон рухнул, опрокинулся внутрь лавки. В это мгновение перед дверью со скрежетом «ягуара», застигнутого врасплох красным светом, затормозил мотороллер.