Левая Политика. Между выборами и забастовками - Анна Очкина

Продолжением статьи И. Федосеева выглядит материал В. Колташова, в своё время расставшегося с КПРФ именно из-за национализма последней. Это — излюбленная тема Колташова, давно уже всех утомившая. Но в статье «Марксизм и современные левые: возвращение в политику» Колташов пытается перебросить мостик от своего затянувшегося спора с КПРФ к обоснованию необходимости создания, как он пишет, «условно, Левой партии» — при этом выдавая желаемое за действительное, чаемое за осуществившееся, говоря об этом так, словно Левая партия (читай: Организация марксистов) в России уже создана. Специально для Колташова и редакции «Левой политики» сообщаю: её ещё нет. И вполне возможно, не будет. И публикации статей в жанре «альтернативной истории» здесь ничего не изменят.

Но «гвоздём программы», подобно статье Куренного в первом номере, является, конечно, материал Михаила Ильченко из Екатеринбурга «Левые сегодня: жизнь в двух измерениях». Если Куренной — феноменолог, то Ильченко — дискурсолог. Между тем нет такой науки — «дискурсология», а люди, именующие себя «дискурсологами», занимаются откровенным шарлатанством, паразитируя на модном слове «дискурс», смысл которого они и сами не в состоянии никому объяснить. В Екатеринбурге таких «дискурсологов» — целая «школа», и они даже издают альманах с не вполне приличным названием «Дискурс-Пи». Спроси их: когда вы пишете «дискурс», какое из хотя бы бенвенистовских определений термина вы имеете в виду? — Не ответят.

Вот и статья Ильченко в соответствии с правилами постмодернистского шарлатанства, блестяще разоблачёнными Сокалом и Брикмоном, переполнена «красивыми» и «научными» терминами, смысл которых неизвестен никому, включая автора. Что такое «левый дискурс», как его определить, каковы его характеристики, где границы? Неизвестно. Что такое «левое политическое пространство»? «Идеологические практики»? «Языковые практики» (применительно к «левому дискурсу»)? И подобной пустопорожней болтовнёй наполнена вся статья.

Ильченко, конечно, убеждён (он же «дискурсолог»!), что все проблемы левых (и в России, и в мире) порождены проблемами языка. Поздравляю вас, товарищи редакторы, с настойчивой — из номера в номер — пропагандой идеализма! При этом качество пропаганды падает: не в пример действительно образованному Куренному, который хорошо понимает, что пишет, и никаких нарушений логики в своём тексте не допускает, Ильченко постоянно сам себе противоречит: например, начинает текст с парадоксального заявления «причина неудач левых в современной России кроется в несомненной популярности их идей» (с. 15), а буквально через четыре абзаца указывает противоположную причину неудач: «слабость и скудость левого мифа»! При этом ссылается, естественно, на Ролана Барта. Но Барт-то, в отличие от Ильченко, понимал, что пишет. Напомню, что, по Барту, политическая и идеологическая функция мифа состоит в том, что потребитель мифов воспринимает значимости как факты, то есть становится жертвой пропаганды. Следовательно, Барт, в отличие от Ильченко, понимал, что подлинным левым не нужны мифы, что они вредны для левой политики! Левым нужен научный анализ, подлинное знание реальности — и доведение этого знания до своих сторонников (в том числе потенциальных). Мифы нужны политическим врагам левых, например, фашистам (не зря Муссолини в своей знаменитой «Неапольской речи» 1922 года хвастался тем, что фашисты «создали миф», который подменил собой реальность!). Как только у левых появляются мифы (миф о Сталине, миф о «социализме в одной отдельно взятой стране, миф о 68-м годе, миф о Че Геваре и т. д.), это оказывает разрушительное воздействие на левое движение.

Статья Ильченко, претендующая на теоретичность, на деле является собранием глупостей и безграмотностей, которые автор навязывает читателю под видом «науки» («дискурсологии», ясное дело). Например, Ильченко выводит превращение западной социал-демократии в «левое» крыло либерализма вовсе не из экономических и политических причин (возникновение системы «центр — периферия», то есть «первого мира», ставшего коллективным эксплуататором «третьего» — с естественными в таком случае деиндустриализацией и депролетаризацией метрополии; появление мощной политической силы — компартий — левее социал-демократии), а из изменений в языке партийных документов!

Ильченко сообщает читателю, что «проникновения в область культуры левые так и не смогли осуществить» (с. 17), показывая тем самым, что он а) ничего не знает о левой культуре XIX–XX веков и б) отождествляет культуру вообще с культурой буржуазной. Ильченко пишет: «Радикализм представляет собой естественную для левых среду обитания» (там же), демонстрируя незнание элементарного. В частности, того, что радикализм — это не «среда обитания», а образ действия. При этом критерии радикализма спорны, зависят от политического заказа или как минимум размыты — то, что вчера считалось радикальным (и даже экстремистским), сегодня считается нормой (например, юридическое равенство всех граждан независимо от их социального положения).

В целом № 2 «Левой политики» поражает какой-то зацикпенностью на КПРФ и проблемах КПРФ — так, словно перед нами партийное издание КПРФ, оппозиционное линии руководства! Если это отражает реальное положение дел с кадрами у тех, кто надеется создать в России ту самую Организацию марксистов, — дело швах: люди с таким сознанием могут создать только ещё одну КПРФ. Или РКРП. Или ВКПБ. Или «Трудовую Россию». Может, вполне достаточно уже существующих? Зачем плодить живых мертвецов?

Журнал «Левая политика» создавался, явно взяв в качестве образца бузгалинский журнал «Альтернативы». Но первые номера «Альтернатив» были, в отличие от «Левой политики», полны замечательными, ценнейшими — пусть в основном переводными — материалами. Этим журнал сразу задал высокую планку и моментально создал себе репутацию. Тогда ещё никто не подозревал, что «Альтернативы» будут только деградировать и в конце концов превратятся в сегодняшнее аморфное рыночно-социалистическое социал-демократическое академически-занудное семейное издание Бузгалиных. У «Левой политики» всё наоборот. После провальных — по сравнению с первыми «Альтернативами» — стартовых номеров издателям придётся потратить очень много сил для того, чтобы привить к журналу уважение, заставить принимать его всерьёз. Не уверен, что это получится.

В недавнем интервью «Готовы ли левые заполнить идеологический вакуум?», данном Порталу украинских левых, Б. Кагарлицкий говорил, что я-де считаю, что два журнала — «Альтернативы» и «Левая политика» — для наших левых «слишком много». Кагарлицкий меня не понял. Я считаю, что и одних «Альтернатив» слишком много. В смысле, такой журнал никому, кроме самого Бузгалина и узкого круга «бузгалинцев», не нужен. Тем более абсурдно существование двух «Альтернатив» — «Альтернатив» Бузгалина и «Альтернатив» Кагарлицкого (пусть даже последние будут называться «Левая политика»).

А вот существование непартийного теоретического, аналитического и информационного по-настоящему серьёзного (не хуже «New Left Review» 60-70-х годов) левого журнала остро необходимо. Но, увы, как-то пока не получается.

Борьба или «дискурс»?

Виктор Шапинов

Как это ни грустно, но левые интеллектуалы, в отсутствии мощного антисистемного, антикапиталистического движения, вынуждены существовать в той же самой интеллектуальной среде, что и не левые. Нужно быть вежливым и не раздражать соседей. Читая их тексты, можно быть уверенным, что они не успокоятся, пока не отвесят все положенные поклоны законодателям философской моды эпохи разложения самой философии. И Барт — голова, и Лакан — голова, и Жижек, без сомнения — тоже голова.

Такие невесёлые мысли возникли у меня при чтении последнего номера журнала «Левая политика». Обидно. Ведь это, пожалуй, лучший российский левый интеллектуальный продукт последних лет. Но тут те же следы «всеядности». И в этом плане обращает на себя внимание статья Михаила Ильченко «Левые сегодня: жизнь в двух измерениях».

Вроде бы Ильченко ставит реальную проблему: он констатирует несомненное влияние левых идей в российском обществе и почти полное отсутствие влияния самих левых на общественно-политическую ситуацию. Однако решение этой проблемы автор ищет при помощи совершенно негодных теоретических инструментов.

«Левый дискурс, — пишет Ильченко, — оказался рассеянным в политическом пространстве; он представляет собой бесконечные пересечения языковых практик, фиксируемых в бесконечном множестве социокультурных контекстов». Вместо того чтобы говорить о луне, Ильченко говорит об её отражении в луже. Дело в том, что «левый дискурс» — это вовсе не «языковая практика». Язык в левом или, по крайней мере, марксистском «дискурсе» играет не институциональную, а функциональную роль. Сам этот «дискурс» является идеальным отражением противоречий общества, основанного на разделении труда и борьбе классов. Язык при этом не является предметом сознательной и планомерной деятельности, он не конструируется, как мы покажем ниже на примере с самоназванием левых. Язык является формой, а формы, не выдумываются и не изобретаются, а берутся из жизни. По крайней мере, так принято в нашей марксистской стае.