Подменыши - Игорь Малышев

— Не время сейчас. Дальше.

— Ваню показали. Очки отдельно. Пистолет, — он снова замолчал.

— Да быстрее же! — рявкнул Сатир, оглядываясь по сторонам. Пока вокруг ничего подозрительного не происходило. Обычная московская суета.

— Когда фейерверк начался, вас тоже видно было, но смутно. Как вы побежали, через забор перелезли. Потом показали, как собаку за вами пустили. Это как шоу было! — он завёлся. — Твари! Твари! Потом еще собак подвезли. Показывали, как они след берут, как отпускают их. Повторяли в каждом выпуске новостей. Репортёр с радостью орал: «Жалко, что вы не чувствуете запаха пороха и гари, что стоит здесь». Пожиратели падали. Вообще чудо, как вы ушли. А эти суки, взять захотели! Вы молодцы!

— Передушенных собак не показывали?

— Нет. А что, были передушенные? Постеснялись, наверное. Проявили гуманизм к родственникам мертвых собак. Твари! Утёрлись! — он захохотал.

— Из наших уже забрали кого?

— Я созванивался, пока никого. Но точно сказать трудно. Кто на дно лег, кто куда…

— Вызовут в ФСБ, ничего не бойся. Мы всё спланировали без вас. Рассказывай начистоту. А нам теперь все равно. Портреты описывай, не стесняйся. Нам теперь все равно.

— Спасибо, — отчего-то сказал Гризли. — Живите. Привет Белке.

Сатир уже почти повесил трубку, как вдруг что-то толкнуло его:

— Гризли, где Эльф?

Подготовка к взрыву неделю назад отнимала всё время, так что они даже и не вспоминали об Эльфе.

— Не знаю, он не объявлялся с самого пикника.

— Ты у других не спрашивал?

— Нет. Погоди, кто-то в дверь звонит.

Трубка стукнула, прошло несколько секунд.

— Всё, за мной пришли. Я в глазок глянул: в штатском, незнакомые. Скорее всего, оттуда. Давай поговорим напоследок.

— Держись. Если попадешь в общую камеру, ничего не бойся. Если кто нарываться будет, сразу бей, не разговаривай. Я знаю, тебе трудно ударить человека, но так надо. Тебя изобьют. Сильно. Но потом отстанут и трогать больше не будут. Запомнил?

— Запомнил. Ладно. Давай о чём-нибудь хорошем поговорим. Кстати, мелкий где-то гуляет сейчас. Когда вокруг меня вся эта суета началась, я его ночью из окна на простыне спустил. Он сказал, что к каким-то родственникам пойдёт. Как там Белка? Она с тобой?

— Нет, она… Она в одном потаённом месте, там не найдут.

— Да, она всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. У неё чутье было, где искать не будут. Я так никогда не умел. Я большой, мне нигде не спрятаться.

— Есть места. Знаешь, когда всё кончится, мы поедем на одно озеро и поживём там. Всех наших соберём и отправимся. Ни еды с собой не возьмём, ничего, что найдем или поймаем, то и съедим. Вряд ли ты в жизни видел что-то лучше, чем то озеро. Вокруг леса и болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени…

На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь. Гризли задышал чаще и Сатир заговорил быстрее.

— Там рыба ходит стаями, сверкая чешуёй на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что её замечаешь только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня…

Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли молчал и, наверное, не сопротивлялся. Большой, добрый, в жизни никого не ударивший и не обидевший.

Сатир повесил трубку. Улица была почти пустынна, к нему приближались двое прохожих. Серые куртки, спортивные штаны, шапочки, кроссовки. Двигались пружинисто и спокойно. Что-то не понравилось в них Сатиру. Он сощурился на них и перешел дорогу. Прохожие за ним. Беглец свернул в первый переулок, побежал, снова свернул, забежал во двор, перепрыгнул забор, затаился среди ящиков. Драться с профессионалами ему совсем не хотелось. Посидел немного, отдышался и стал выбираться из района, решив, что если его подозрения справедливы, то через десяток минут тут всё будет кишеть ментами и фээсбэшниками. Оцепят район и будут прочесывать.

Новая власть решила не повторять ошибок прошлого и бороться с врагами, пока они не заматерели и не объединились.

Сатир пешком добрался до Горьковской трассы и там автостопом до Шерны. Привела его сюда одна мысль, верить в которую он не хотел, но она мучила его и не давала покоя. Покружил по лесу, вспоминая, как они шли в прошлый раз. Сориентировался, вышел на берег реки, прошел немного по течению, вышел на полянку, где они в последний раз отдыхали. Вокруг было пусто, лишь ветер шевелил обрывки бумаги и упаковок. «Свиньи мы, всё-таки», — подумал он и стал собирать мусор. Рядом увидел кучу листвы, вспомнил, как Эльф прятался в ней. Что-то дернулось в нем, он прыжком подскочил к куче и сунул руку вглубь. Выдохнул, судорожно раскидал листья. Перед ним лежал чуть живой, бледный, как утренний туман, Эльф. Сатир тронул его шею, нащупал слабый, едва трепещущий пульс. Жив. Потряс за плечи — никакой реакции. Обхватил его голову, слегка тряхнул. Рот Эльфа приоткрылся, оттуда выпал кусочек полупережеванного корешка. Ещё несколько корешков были зажаты в руках. Видимо, последнее время есть ему стало совсем нечего, и он попытался вспомнить, как жили в лесу его предки.

— Ах ты ж, мать твою! Лесной житель … — яростно и заботливо зашептал Сатир, взваливая его на плечи. — Что ж вы все, как с цепи сорвались! Сначала Белка, теперь этот… Ну, ты держись. Держись, родной… Нас теперь совсем мало осталось. Ваня с Истоминым померли. Без исповеди и завещания. Раз, и нет их. Будто не было…

Бормоча подобную чушь, он через пару часов вышел к шоссе. Было темно, мимо неслись машины, обдавая пешеходов холодными и грязными брызгами. Сатир положил Эльфа на обочину насыпи, чтобы его не было видно с дороги, и стал голосовать. Останавливаться никто не хотел. Пролетали роскошные «мерсы» и раздолбанные «москвичи», но никто не хотел связываться с ночными путешественниками. И богатые, и бедные боялись одинаково. Сатир сплевывал сквозь зубы вслед проезжающим ругательства, мерзкие, как грязь из-под колёс. Наконец, когда он совсем отчаялся, к нему, мигая поворотником, неторопливо подрулил черный «джип». В свете фар проносящихся мимо машин на капоте сверкали и масляно переливались дождевые потёки. Сатир открыл дверь. За рулём сидел маленький, похожий на карлика, бритый тип, с лицом довольного ребёнка, угнавшего у родителей машину, чтобы покатать одноклассниц. Он, не торопясь, прикуривал, не глядя на возможного пассажира.

— У меня тут брат без сознания… — начал Сатир. — Нам в Москву.

— Брат — это хорошо, — заявил тип, с удовольствием выдыхая дым кверху. Вокруг распространился запах анаши. — Не окочурится по дороге?

— Не должен.

— Грузи.

Сатир затащил Эльфа на заднее сидение.

— Грязный, поди… — протянул шофер. — Ладно. Что грязь, что кровь — всё отмоется.

Сатир устраивал Эльфа поудобней, а сам думал: «Хорошо, что чувак обкурился. Никто из нормальных никогда бы не остановился. Личная безопасность превыше всего».

— Дунешь? — предложил карлик, разгоняя джип.

Сатир взял косяк, затянулся.

— В бардачке коньяк был. Передай.

Водила сделал большой глоток.

— Реми Мартен. Настоящие французские клопы. Не сомневайся. Угости брата. На сухую разве жизнь…

Сатир перегнулся между сидениями, влил в горло Эльфу немного жидкости, потом сам сделал несколько больших глотков, зажал рот рукавом, с удовольствием выдохнул. Шофер запрокинул голову и быстро допил остатки. Бутылку, не глядя, выкинул в окно.

— Там где-то еще коньяк был, — сказал он Сатиру.

Потом они снова пили. Бутылки были везде: под сиденьями, в бардачке, в багажнике. Они летали по салону, вылетали в окна, задевали людей и нелюдей… Пепельницы забиты травой вперемежку с пеплом. Они опять покурили.

— Рай искусственных стимуляторов, — бормотал Сатир.

Дальше в памяти его начались пробелы. Он помнил, как они, петляя, словно вальсируя, ездили по всей ширине дороги, заезжая на встречную полосу, как гудели и уворачивались от них машины, как слепили фары, визжали тормоза. Водила, улыбаясь, кричал тонким голоском:

Вот и всё,Вот и кончилось жаркое лето…

Он повторял эти слова снова и снова, как заезженная пластинка. Остальное забыл или вовсе не знал, пел что помнил. Сатир тоже орал что-то давно забытое:

Нету вам лета,Нету вам лета…

Его, как и водилу, переклинило на этих словах, но он этого не замечал. Они оба пели во всю мочь, совсем не мешая друг другу. Сатир высунулся по пояс из окна и размахивал руками, приветствуя встречных. Потом открыл на всём ходу дверь и свесился вниз, чиркая руками по асфальту, хохоча, как заведённый, сдирая кожу на пальцах и не чувствуя боли.