Чёрная обезьяна - Захар Прилепин

…одинаковые, как орехи…

Мы сразу прошли к детской кабине, Милаев открыл двери, и я опять увидел их.

Недоростков переодели в какие-то другие одежды — тогда была незапоминающаяся, однотонная, серая одежда, сегодня цветные рубашки и вполне себе джинсы.

Русый ходил по странной окружности — словно обходя ямы.

Темный лежал на кровати, спиной к нам. Спина ничего не выражала. Он спал.

Разномастный — с рыжиной и клоком седых волос — скрябал над столиком голову ногтями и смотрел, как сыплется перхоть. Судя по обильному, будто кто-то чихнул в муку, белому налету, занимался он этим очень давно. Так весь череп можно соскрябать.

Бритый мальчик набычившись сидел напротив девочки, а та опять рисовала.

— Что она рисует? — спросил я.

— Да, нашим психологам тоже очень любопытно. Людей не рисует никогда, представьте. Только деревья, траву, солнце, луну. Тучки. Птичек. А людей у нее нет.

Нет людей. Нет. И что?

Я думал, что приду и на этот раз сразу пойму нечто важное.

Ничего не понял.

— Слушай, — попросил я Милаева. — Мне тут душно… Пойдем куда-нибудь… Есть тут комната с форточкой, в этих казематах?..

— А то, — сказал Милаев.

Через семь минут мы сидели в белом помещении с замечательным кондиционером, обдуваемые со всех сторон так, что я даже под стол заглянул — откуда там веет мне прямо в брючины.

Милаев приготовил кофе, пока я четыре раза покурил.

— Изучали их игры, — сказал Милаев, уютно усевшись напротив. — И знаешь, они ничем не отличаются по составу, интенсивности, атрибутам действия от обычных игр в их возрасте. Пожалуй, степень агрессии даже занижена.

— Им показывают сцены убийств, — продолжил Милаев, помолчав. — Они пугаются и смотреть не хотят. Даже плачут…

— Так они все-таки плачут? — несказанно удивился я.

— Да, — легко согласился Милаев. — Рев стоял!

Озадаченно я переставлял сигаретную пачку на столе.

— У тебя есть какие-либо мысли по их поводу? — поинтересовался Милаев.

— Нет, — ответил я.

Отпил кофе, который терпеть не могу, и вдруг, подумав о милаевском вопросе, догадался, что у него как раз мысли есть.

— А ты что-то узнал? — спросил я. — О недоростках? Откуда они взялись вообще?

— О них ничего, — раскрылся Милаев. — Но у меня был другой опыт… Военный. Не знаю, может быть, вам пригодится.

Я затаился, а Милаев всё молчал и, время от времени посматривая на меня, допивал свой кофе.

Допивал так долго, словно у него была чашка с тройным дном.

— Я участвовал в одной из, наверное, последних операций на Африканском континенте, — сказал, наконец, Милаев. — Я служил, а затем был контрактником в спецназе, и…

Он поднялся и снова начал готовить себе кофе, сделав перерыв для того, чтобы размолоть с жутким воем зерна. С минуту он так и говорил, стоя ко мне спиной.

— …и у нас была спецоперация, из которой в итоге ничего не вышло. Нужно было забрать свои вещи с одной захваченной базы. Но политические возможности у нас, сам знаешь, далеко не те, в общем, нашу сторону по дипломатической линии, элементарным звонком на мобильный, один раз застроили, мы быстро свернули свой ковер-самолет и отправились домой. Зацепились с местными подразделениями только один раз, и там я, признаться, увидел кое-что, о чем стоит задуматься.

— Ну? — не выдержал я.

— Мы имели встречу с чернокожими детьми, — сказал Милаев, — одного из их числа взяли. — Лет от силы тринадцати. Пацана этого вывезли сюда. Где он сейчас, не в курсе. Но в самолете он разговорился — он бойко говорил по-английски, и… в общем, рассказал мне кое-что.

* * *

«С хибары, где, положив автомат под голову, спал я, ночью слетела крыша. Я открыл глаза и сначала увидел миллион звезд, а потом один вертолет. Это было смешно.

Люди с этого вертолета взяли меня в плен.

Они спросили у меня, отчего мы все живем на военных складах, и я рассказал всё с самого начала.

О том, что к нам в деревню придут повстанцы, мы были предупреждены старейшиной. Все селяне решили покинуть свои хижины.

Наш сосед хотел отправиться в ближнюю деревню, а мой отец говорил, что нужно ночевать в джунглях, а потом вернуться домой.

У соседа — его звали Банеле — было девять детей, а у отца только я и мой младший брат, а две девочки умерли, едва увидев нашу хижину. Отец не грустил, когда девочки умирали.

Сосед Банеле одного из своих сыновей назвал Президентом, а потом все узнали, что он сын моего отца. Банеле совсем забыл, что, зачиная Президента, сам он был не здесь, а в городе. Поработав там, он вернулся через месяц, принес 64 доллара и плеер, чтоб слушать музыку, но диски к нему забыл. 64 доллара — это хорошо, потому что мой отец в другой раз принес из города только 9 долларов и заразу.

Зато у нас всегда веселились, что президент в семье Банеле — всего лишь сын моего отца. Отец смеялся громче всех, это было смешно.

Жена Банеле с улыбкой говорила моей матери:

— У меня уже девять детей. Хорошо меня имеет мой муж.

— И твой муж, и мой муж. И еще ее муж, — с улыбкой отвечала моя мама.

У Банеле жили родственники в соседнем селении, а у моего отца нигде не было хороших родственников, может быть, поэтому он хотел в джунгли. Но, скорее всего, отец был уверен, что повстанцы дойдут и до соседней деревни. Нет смысла там прятаться, пока повстанцы совсем не ушли из наших мест — всё равно они направляются в город и оставаться здесь им незачем.

Уходя, семья Банеле не попрощалась с нами. Другие селяне тоже делали вид, что ничего не случится и все мы скоро вернемся домой.

За время моей жизни в деревне случилось два больших события, о них здесь вспоминали каждый день.

Однажды к нам приезжала белая женщина Анжелина.

В городе она усыновила ребенка, который за семь лет до этого родился в семье, жившей неподалеку от хижины Банеле.

У мальчика умерли родители, он остался один, и духовный наставник взял его на воспитание: так у нас принято. Наставник принимает к себе всех сирот и, едва они научатся ходить, отправляет их побираться. Обычно они работают на недалекой от нас каменной дороге, в тех местах, где останавливаются или медленно едут автобусы. Те, кто постарше, иногда сами добираются до города, чтобы попрошайничать там. А потом духовный наставник забирает у них деньги.

Усыновленный белой женщиной ребенок тоже какое-то время после смерти родителей побирался, но вскоре пропал. Все думали, что он был задавлен автомобилем и сброшен в канаву, где его съели звери, или побежал через поле и подорвался на мине, которая осталась с прошлой войны.

Но его кто-то увез в город, поместил в приют, где детей кормят консервами и умывают горячей водой.

А потом белая женщина Анжелина выбрала этого мальчика себе в сыновья: белые дети у нее уже были, она хотела еще нескольких иного окраса.

Перед тем как забрать нового сына к себе, Анжелина решила привезти его в деревню, где он родился, чтобы попрощаться. Глупый поступок! Если б у меня не было матери и меня выбрали в сыновья Анжелины, я бы не захотел сюда приезжать и на минуту.

Прознав о прибытии белой женщины, духовный наставник очень всполошился. Он тоже хотел получить деньги с Анжелины — это же был его воспитанник, хоть и пропавший два года назад.

За день до приезда Анжелины всю деревню прочесала полиция, у соседей отобрали даже ножи и мотыги.

Было очень смешно, когда приехал длинный кортеж с целым стадом вооруженных людей. Одного автомата хватило бы, чтобы напугать или убить всю деревню.

Анжелину вышел встречать старейшина. Духовный наставник стоял позади него. Ради такой встречи старейшина нарядился во всё лучшее: джинсы, майка с надписью „Boss“. На шею он повесил секундомер и калькулятор, которые когда-то взял у белых путешественников в обмен на услуги и хорошие советы.

Белая женщина была с охраной — через охрану старейшине передали пакеты с едой, и он ушел очень довольный, а духовного наставника просто оттолкнули. Он кричал и размахивал руками, зазывая усыновленного мальчика, как родного сына, но тот отворачивался, а потом заплакал.

Анжелина, наверное, подумала, что ее новый сын не хочет уезжать из деревни.

А новый сын пугался, что его привезли обратно и хотят оставить.

Он поговорил только с Президентом, после чего всегда быстрый Президент подбежал к Анжелине и сказал, что тоже хочет стать ее сыном.

Она дала ему конфету.

Другой важный случай был спустя три года, когда нас навестили врачи, не понимающие границ.

Они стояли в деревне несколько дней, давали всем вкусные таблетки и брали взамен немного крови.

Старейшина сказал, что нельзя отдавать им кровь. Я видел, как ему принесли ветчины, он попросил еще белый халат и шприцы и, получив это, больше ничего не говорил.

Врачи взяли кровь у моей матери, а потом сказали ей, что у нее такая болезнь, с которой не живут.