Марион Фай - Энтони Троллоп

— Мне было бы крайне прискорбно, если бы произошло что-нибудь, что помешало бы осуществлению блестящих надежд нашего приятеля.

Лорд Гэмпстед оглянулся кругом, чтобы взглянуть, нельзя ли увернуться, перепрыгнув через какое-нибудь препятствие. Справа, у самого края дороги, струилось озеро, слева виднелась высокая, каменная стена, без всяких признаков отверстия, насколько мог видеть глаз. Он уж ускорил аллюр до последней возможности и сознавал, кто этим способом не уйдешь. Он покачал головой, прикусил рукоятку хлыста, смотрел прямо перед собой, между ушей лошади.

— Вы не можете себе представить, как я горжусь тем, что джентльмену, который сидит за одним столом со мной, так посчастливилось в его надеждах на супружество. Я считаю это великой честью для целого почтамта.

— Мистер Крокер, — сказал лорд Гэмпстед, круто осаживая лошадь, — если вы простоите здесь минут пять, я двинусь дальше; если же вы двинетесь, я простою здесь, пока вы не скроетесь из виду. Я настоятельно требую одного из двух.

— Милорд!

— Что, вы выбрали?

— Вот, я опять вас оскорбил!

— Не упоминайте об оскорблении, а только исполните мою просьбу. Я хочу быть один.

— Неужели это из-за разговора о браке? — спросил Крокер, чуть не плача.

Тут лорд Гэмпстед повернул лошадь и поехал рысью навстречу собакам и всадникам, которых слышал за собой на дороге. Крокер приостановился на минуту, пытаясь доискаться, с помощью собственного разума, какая могла быть причина странного поведения молодого аристократа, а затем, не разъяснив вопроса, поехал домой, погруженный в глубокие размышления.

Гэмпстед, очутившись снова в обществе недавних товарищей, предложил несколько праздных вопросов относительно их планов на будущую неделю. Праздность их он прекрасно сознавал, там как решил, что добровольно не подвергнет себя возможности новой встречи с этим невозможным молодым человеком. Но он продолжал задавать свои вопросы, выслушивая или не выслушивая ответов мистера Амбльтвайта, пока не расстался с своими спутниками в окрестностях Пулей-Бридж. Тут он поехал один в замок Готбой, с душой, сильно омраченной случившимся.

Ему казалось почти доказанным, что Джордж Роден должен был говорить с этим господином о своем предполагаемом браке. Во всех своих речах он намекал, что сведения эти получены им непосредственно от товарища. Он как будто заявлял — Гэмпстеду казалось, что он заявил положительно, — что Роден часто говорил с ним о своей женитьбе. Если это так, как низко было поведение его друга! Как глубоко он ошибался в нем! Как страшно ошиблась его сестра в оценке этого человека!

Что касается до него лично, то пока дело шло только о его близости с товарищем, положение которого в свете было ниже его собственного, он гордился сделанных им шагом, и тем, кто принимался его усовещивать, отвечал с энергией, доказывавшей, что он презирает их взгляды никак не менее, чем они осмеивают его воззрения. Он объяснил отцу свой взгляд на эту дружбу, и пользовался всяким случаем показать, что ставит общество Джорджа Родена выше общества большинства молодых людей своего круга. Какое ему дело до того, как Роден зарабатывает хлеб свой, благо он делает это честным образом? Несмотря на эти мелочи, «человек останется человеком». Так защищался он, вполне сознавая свою правоту.

Когда Роден неожиданно влюбился в его сестру, и сестра его не менее неожиданно влюбилась в Родена — тогда им овладело сомнение. Дело, само по себе похвальное, могло стать опасным в силу того, что оно повлечет за собой. Некоторое время ему казалось, что отношения, полезные для него, менее полезны для его сестры. Точно будто какой-то ореол святости окружал ее общественное положение, вовсе не касаясь его собственного. Он находил, что почтамтский клерк ничем не хуже его; но не мог убедить себя, что он ничем не хуже представительниц его семейства. Затем он принялся обсуждать сам с собой этот вопрос, как обсуждал все вопросы. Что такого особенного в природе девушки, что должно заставлять ее относиться свысока к обществу, которое он признавал пригодным для себя? Давая волю сильно говорившему в душе его сознанию этой святости женщины, не поддавался ли он одному из тех пустых светских предрассудков, против которых решился бороться всю жизнь? Так рассуждал он с самим собою; но его разум, хотя и влиял на его образ действий, не оказывал никакого влияния на его вкус. Ему неприятно было думать, что этот брак состоится, хотя он твердо решился поддержать сестру и, в случае надобности, защитить ее. Относительно самого брака, он не сдался. Между ним, сестрой и отцом было решено, что влюбленные не должны видеться в Гендон-Голле. В сущности он надеялся, что это кончится ничем, хотя решился не оставлять сестры, даже если бы она продолжала держаться своего поклонника.

Таково было состояние его души, когда этот отвратительный молодой человек, — который как будто создан был нарочно с целью показать ему, каким низким существом может быть почтамтский клерк, — попался на пути его, и почти убедил его в том, что его товарищ хвастал среди своих сослуживцев милостями молодой аристократки, которая, к несчастью, полюбила его! Он не отступится от своих убеждений, от своих радикальных теорий, от своих старых взглядов на социальные вопросы вообще; но он почти готов был сказать себе, что женщин пока следует считать изъятыми из тех радикальных перемен, которые были бы полезны для мужчин. Для него самого его «сословие» — суета и мираж; но для сестры его оно должно еще считаться не лишенным некоторого значения.

В этом настроении он решил немедленно возвратиться в Гендон-Голл. Нечего было надеяться еще поохотиться с мистером Амбльтвайтом; да ему и необходимо было как можно скорей повидаться с Роденом.

В этот вечер лэди Амальдина завладела им, и просила у него советов относительно ее будущих обязанностей в качестве замужней женщины. Лэди Амальдина была большая охотница поговорить по секрету о предстоявшей ей жизни, а ей еще не представлялось случая вызвать выражение сочувствия со стороны двоюродного брата. Гэмпстед, в сущности, и не находился с нею в этом родстве, но они называли друг друга кузеном и кузиной, — да и другие их так величали. Никто из членов семейства Готвиль не питал той ненависти к радикализму наследника маркиза Кинсбёри, какую питала маркиза — его мачеха. Лэди Амальдина радовалась, что лорд Гэмпстед зовет ее просто «Ами», и очень желала посоветоваться с ним относительно лорда Льюддьютля.

— Вам, конечно, все известно о моем браке, Гэмпстед? — сказала она.

— Ничего мне неизвестно, — возразил Гэмпстед.

— О, Гэмпстед, как зло!

— Никому об этом ничего не известно, так как событие это еще в будущем.

— Вполне достойно радикала, быть таким точным и логичным. Ну так о моей помолвке?

— Да; об ней я очень много слышал. Мы об этом толкуем — как прикажете сказать, сколько времени?

— Не придирайтесь. Понятно, что такой человек, как Льюддьютль, не может обвенчаться наскоро, точно первый встречный.

— Какое несчастие для него!

— Почему несчастие?

— Я бы счел это несчастием, если б собирался жениться на вас.

— Это — самая большая любезность, какую я когда-либо от вас слышала. Как бы то ни было, ему приходится с этим мириться, так же как и мне. Это несносно, так как люди ни о чем другом говорить не хотят. Что вы думаете о Льюддьютле как об общественном деятеле?

— Я совсем на этой мысли не останавливался. Я ничего думать не могу. Сам я до такой степени частный человек, что не имею никакого понятия об общественных деятелях. Надеюсь, что он отлично может спать.

— Спать?

— Без этого, должно быть, страшная скука просиживать столько часов под ряд в палате общин. Но он давно практикуется и вероятно привык.

— Но разве дурно человеку, в его положении, любит свою родину?

— Каждый человек должен любить свою родину; но еще сильней, если возможно, должен любить весь мир.

Леди Амальдина уставилась на него, совсем не понимая, что он хочет сказать.

— Вы такой смешной, — сказала она. — Вы, мне кажется, никогда не думаете о положении, которое призваны занять.

— Нет, думаю. Я человек, и очень много об этом размышляю.

— Но вам придется быть маркизом Кинсбёри, а Льюддьютлю — герцогом Мерионет. Он ни на минуту этого не забывает.

— Какое наказание для него и для вас.

— Отчего же для меня наказание? Разве женщина не может понимать своих обязанностей так же, как и мужчина?

— Конечно, может, если составила себе о них какое-нибудь понятие.

— Я составила, — горячо сказала лэди Амальдина. — Я постоянно о них думаю. Я прекрасно сознаю обязанности, которые выпадут на мою долю, когда я сделаюсь женою Льюддьютля.

— Быть матерью его детей?

— Я совсем не то хотела сказать, Гэмпстед. Это все в руках Всемогущего. Но сделавшись будущей герцогиней Мерионет…