Уравнение Бернулли - Александр Чуманов

Тогда уж скорую вызвали. И пожилой фельдшер — вот ведь умница, сразу распорядился гнать в эндокринологию. Не всякий врач так сообразил бы.

Значит, не судьба была Рите тогда умереть, не выходя из комы. О чем она потом не раз искренне жалела. Умерла б и не знала, что умерла. Милое дело.

Сразу стали анализы делать да инсулин помаленьку вводить. Анализ — инсулин, анализ — инсулин. И так почти сутки, пока в сознание не пришла. А пришла — ей сразу приговор огласили, который поначалу хоть и огорчил, конечно, но не настолько, чтобы тут же в истерике забиться. Когда ж окончательно дошло, огорчилась сильнее, но все равно в руках себя удержала.

Ужасно, что и говорить, но бабушка с этим диагнозом до шестидесяти все-таки дожила, если тоже столько — так, пожалуй, и за глаза… Гораздо ужасней, стало быть, то, что Левка, слов на него нет, наделал, лишь бы старуху свою ублажить. Отныне, клянусь, никаких творческих личностей противоположного пола, козлы они все, да и вообще никаких мужиков, здоровье буду беречь, сына поднимать, о стареющих родителях заботиться…

А работа? Как с работой быть, идти на которую после всего — тошно, и еще не известно, что врачи по поводу работы скажут? Однако на работу — кровь из носу — надо возвращаться. Хотя б ненадолго. И добиться, в конце концов, жилья. Давно ведь можно было… А теперь уж — какое дадут… Но если — никакого не дадут?!.. Нет, не может быть…

С этими мыслями и отправилась Рита недели через полторы на работу, когда врачи ей дозу ежедневную инсулина установили, свои возможности на этом исчерпав. Правда, посоветовали еще, не теряя времени, начинать инвалидность оформлять, потому что трудоспособность, которую она в себе пока ощущает, вполне возможно, скоро существенно уменьшится. Это дело такое, что заболеть в преклонном возрасте — одно, а в молодом — совсем другое.

То есть, согласно новым веяниям, выдали всю правду-матку. Хотя, может, и раньше про один лишь рак врали, а в прочих случаях, наоборот, старались посильней застращать, чтоб пациент не очень-то режимом манкировал…

25.

— Мам, я — к Максе!

— А — уроки?

— Чем же я, по-твоему, только что занимался?

— Очень уж быстро…

— Так ведь — способный. Весь в тебя.

Сын ушел. Вроде не заметил, что мать со своим Алешечкой сидят какие-то кислые, хотя еще два часа назад оба полны были нескрываемого восторга от того, что опять видят друг дружку.

Рита молча вынула из тумбы обещанные коробку конфет и арбуз, баночку кофе, чайник поставила на огонь. И все — молча. Былое настроение — она это отчетливо чувствовала — неудержимо и, пожалуй, безвозвратно улетучивается. Вернется ли когда-нибудь еще — бог весть.

И Алешечка над пустой тарелкой растерянно молчал. Он бы и поговорил, но никак не мог найти достаточно плавного перехода после своей последней реплики: «Замолчи!», которой, выкрикнутой в сердцах, сам тотчас ужаснулся, поскольку прежде ни разу голоса на эту женщину не повышал. Как и она — на него. Как и никто в этом доме с того дня, когда они здесь поселились…

Между тем чайник закипел. Рита выключила газ.

— Тебе кофе приготовить?

— Приготовь.

— Одну ложку или две, Алеша?

— Пожалуй, две…

Рита положила в чашку бурого растворимого порошка сомнительного, конечно же, происхождения, кипятком из чайника залила. А ведь когда-то целое священнодействие было: «Приготовить кофе». И вот во что оно выродилось. Многое выродилось. Хотя отдельные чудаки до сих пор упрямо священнодействуют…

— Сахар сам положишь или — мне?

— Положи ты. Четыре ложечки.

— Может, пять?

— Сказал же — четыре! Хочешь, чтобы и у меня — диабет? — «Да что это со мной сегодня?!» — опять, второй раз за вечер, ужаснулся Алешечка. — Прости. А ты?

— Даже не знаю. Скоро спать… А, попью тоже! Вся жизнь, так или иначе, эксперимент над собой. Уж больно запах хорош — как у настоящего кофе.

Несколько минут они, не спеша и не поднимая друг на друга глаз, смаковали «колониальный» дармовой напиток, потом Алешечка две арбузные скобки прилежно выел — после приторного кофе арбуз впечатления не произвел — а потом Рита вдруг с легкостью начала разговор, который давным-давно хотела начать, но все никак не могла решиться.

— Вот что я хочу, Алексей, тебе сказать…

Такое небывало серьезное обращение враз насторожило парня.

— Может, не надо лучше? Что-то мы сегодня то и дело сворачиваем немного не туда.

— Это нам кажется, что — не туда. А на самом деле — именно туда. Все равно ведь — не избежать, сколько ни тяни…

— Я, кажется, догадываюсь…

— Молодец. Ты ведь тоже умница у меня.

— Нет!

Алешка выкрикнул это «нет» с таким надрывом и с такой страстью, что Рите на миг захотелось на попятную. Однако — лишь на миг. Потому что спустя долгий миг она со своей слабостью справилась. Вспомнив, кстати, что всегда и всеми считалась человеком волевым, и бесповоротно решив оставаться таковым во что бы то ни стало.

— Да, Алексей. Потому что здесь не Эдемский сад, а мы — не Адам и Ева. Потому что мы на этом свете — не одни. И если оттого, что мы расстанемся, множеству людей станет лучше, мы обязаны расстаться. Собственно, мы не должны были вообще начинать, но в этом одна я целиком и полностью виновата.

— Рита…

— Не перебивай. Потому что, надо уже признаться самим себе, — мы с тобой постоянно думаем об одном и том же… В общем, любимый мой мальчик, возвращайся к родителям. Не сейчас, но завтра же. Восстановишься в техникуме, потом в институт пойдешь, знаешь какие классные специальности бывают, например, «водоснабжение и канализация». Поймешь, что «уравнение Бернулли» — это вещь… И мы с Ромкой вернемся к своим. Хватит. Довольно всех огорчать и друг друга мучить. И прости за все.

Оба были настолько подавлены, и оба одновременно чуяли странное облегчение, какое будто бы чувствуют перед смертью умирающие. Они включили телевизор и, не произнося ни единого слова, сидели перед серым, бесконечно унылым экраном, словно окаменев, долго-долго. Они сидели молча, но, разумеется, не могли не думать свою горькую думу — в чем-то общую, а в чем-то раздельную…

«Утром встану, как ни в чем не бывало. Утро вечера мудренее. Вдруг — раздумает. А если не раздумает… Ну, и уйду. Прогоняет — уйду. Если ей от этого станет легче — уйду. Главное, что не сам от малодушия сбегу, а уйду отвергнутым. Стало быть, судьба…»

«Не плачет, не клянется, как когда-то, в любви до гроба, до которого, кстати, рукой подать. Значит, был внутренне готов. Значит, все правильно. И момент выбран очень верно. Молодец, Рита. Не дожидаться, пока тебя бросят, оставаться собой. До конца…»

А когда вернулся от приятеля Ромка, какие-то слова пришлось все-таки произносить. Чтобы хоть ни в чем не повинного пацана не расстраивать. Хороший пацан-то, на редкость понимающий, умный и добрый. И не имеет никакого значения, кто, когда и при каких обстоятельствах его, что называется, «заделал». Ибо личность, а личность налицо, не заделаешь.

За Ромкой так усердно и наперебой ухаживали на кухне, чуть ли не в четыре руки наливали кофе и размешивали сахар, чуть не в рот пихали арбузные ломти вперемешку с конфетами, что, разумеется, он, даже будь абсолютно бесчувственным, не мог не заподозрить неладного. И он, конечно, заподозрил. Однако, по обыкновению, ничего не спросил.

Перед сном Рита, как обычно, тщательно смыла всякие следы дневной косметики, не удержалась и от краткого обмена мнениями с собственным отражением, на которое к вечеру, ей-богу, стало жутковато смотреть. Глаза ввалились, но горели, как в старом кино у Олега Кошевого, произносящего знаменитый монолог на краю провала шахты; кожа на щеках обвисла, будто у древней старухи, положившей на ночь свои челюсти в стакан с водой. Но Рита пристально, бесстрашно и беспощадно вглядывалась в себя.

— И с такой рожей ты еще сомневалась, стоит ли немедленно гнать от себя мальца или еще погодить?

— Да уж, надо было еще раньше.

— Ничего. И сегодня не поздно…

— Что-то утомил меня этот веселенький денек, подруга. Пожалуй, еще никогда в жизни не чувствовала такой усталости.

— Уж не она ли зовется «смертельной»?

— Да, может, и она.

— Так, наверное, — все?

— Какая разница!

— Пожалуй…

26.

Родной трудовой коллектив встретил Риту после больницы с несколько натужным ликованием. Но одного только взгляда ей хватило, чтобы понять — здесь не просто многое для нее переменилось, а переменилось, пожалуй, все…

Конечно, в первый момент после того, как Риту увезла скорая, коллектив некоторое время испытывал чувство, близкое к смущению. Мол, это ведь и мы тоже довели человека до такого состояния.

Но скоро, когда чисто визуальный анализ бывалого фельдшера подтвердился точными и неоднократными анализами, коллектив вздохнул облегченно. Ибо ни один эндокринолог не посмел утверждать, что случившееся с Ритой — есть закономерный результат пережитого стресса.