Долина в огне - Филипп Боносский

Бенедикт медленно поднялся: сначала встал на четвереньки, потом, качаясь, выпрямился. Только тогда он заметил, что толпа отступила. Полицейские в синих мундирах входили в одну лачугу за другой, выносили оттуда скарб и складывали на дороге. Появились два грузовика. Семьи укладывали на них вещи и отъезжали. Мальчик пересек дорогу, обогнул домишки и, прячась, побрел в конец улицы. В воздухе сильно чувствовался приторный, отвратительный запах горелого шлака. Бенедикт остановился у одной из лачуг, его трясло как в ознобе. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдвинуться с места. Он толкнул дверь и позвал:

— Матушка Бернс! Матушка Бернс, это я, Бенедикт!

Никто не ответил, и, растворив дверь пошире, он закричал:

— Это я, матушка Бернс, больше никого нет, разве вы не слышите? Я пришел сказать, что...

Он вошел внутрь. Навстречу ему пахнуло сладким ароматом ванили и дрожжей, смешанным с острым, никогда не выветривающимся запахом смолы. От вязанных крючком салфеточек и таких же покрышек на спинках кресел, от картинок в резных деревянных рамках веяло покоем и стариной, словно эта комната, в которой витало дыхание матушки Бернс, существовала давным-давно, задолго до того, как выстроили эту лачугу.

Дом был пуст, даже кошка исчезла. Бенедикт прошел в кухню и выглянул во двор посмотреть, не заперся ли кто в уборной.

— Матушка Бернс! — крикнул он, все еще надеясь, что она где-то здесь. В убогой кухоньке со старой утварью, где тихо тлели угли в плите, никого не было. Его охватил страх. Он подбежал к двери, но она вдруг распахнулась, на пороге появился охранник из заводской полиции и крикнул:

— Эй, погляди-ка, кого я нашел!

Бенедикт попятился.

Охранник вошел в комнату. Пол задрожал от его тяжелых шагов.

— Кто здесь живет, парнишка? — спросил он. — Не может быть, чтобы они перепутали и послали нас к белым,

— Матушка Бернс. Она куда-то вышла.

— Твоя мамаша, что ли? — охранник визгливо хихикнул. — Ты что — белый негр?

— Нет, — выдохнул Венедикт.

— А что ты здесь делаешь? Как тебя зовут?

— Бенедикт Блуманис. Я причетник церкви святого Иосифа.

— Вот как? — сказал охранник, опершись рукой о стол. — Все это очень хорошо, только поскорей выметайся отсюда: нам надо приниматься за дело.

Бенедикт с ужасом уставился на него.

— Нет, нет, ради бога! — закричал он.

— Иди, иди отсюда, парнишка, — нетерпеливо прервал его охранник. Он жевал табак. — Незачем тебе болтаться среди негров. Ты ничего лучшего не нашел, что ли? — Он насмешливо покосился на Бенедикта и сплюнул за дверь табачную жижу. — Где ты прятался, когда мы вправляли им мозги?

Бенедикт собрался с силами, — необходимо было вразумить охранника.

— Матушки Бернс нет дома, — ответил он. — Я думаю, она пошла набрать салата к ужину. Подождите, пока она вернется, не выбрасывайте ее обстановку на дорогу. Она ужасно разволнуется, когда придет и увидит, что ее вещи выкинули. Она старая женщина.

— Она все равно разволнуется, парень, — сказал шериф, входя в комнату. — Не мы пишем законы, мы только их исполняем. Впрочем, — прибавил он жестоко, — так даже лучше: не будет ни руготни, ни воплей!..

— Но разве вы не можете подождать...

— Нет, не можем, у нас есть график.

— Но неужели...

— А ну прочь с дороги, парень!

Бенедикт чувствовал, что должен поднять свой престиж в их глазах.

— Спросите отца Дара из церкви святого Иосифа, кто я такой!

— Послушай, парень, если ты немедленно не уйдешь, я вынесу тебя вместе со всей этой рухлядью...

— Каждое воскресенье я прислуживаю во время обедни. Меня все хорошо знают. Спросите обо мне! Отец Дар знает и матушка Бернс. Она готовится стать католичкой. Она старушка. Я обучаю ее катехизису. Ей ведь некуда идти, она такая старенькая!

Шериф положил руку на плечо Бенедикта.

— Тебе следовало бы родиться женщиной, парень, такой ты болтливый! — сказал он. — А теперь иди-ка отсюда подобру-поздорову. Все это ничего общего с религией не имеет. Каждый получил письмо с предупреждением освободить помещение в такой-то час, такого-то числа, то есть именно сегодня. Закон есть закон, — чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя. Вся здешняя земля принадлежит Компании, и она может делать на ней все, что ей заблагорассудится. И если ты немедленно не уберешься отсюда ко всем чертям, я арестую тебя за нарушение запретной зоны. Ты по-английски понимаешь? Ну, сматывайся, да поживей!

И он так сильно толкнул Бенедикта, что тот пулей отлетел к двери и ударился о косяк.

— Спросите отца Дара! Он меня знает! Я прислуживаю в церкви!

— А мне плевать, будь ты хоть сам папа римский! — Шериф сгреб Бенедикта за шиворот и выбросил его за дверь. Бенедикт упал плашмя в шлаковую золу. Медленно поднявшись, он стал счищать с себя грязь и вдруг услышал звон колокола в церкви святого Иосифа. Звуки доносились слабо, как будто из другого мира. Он стоял, нахмурив брови, прислушиваясь. И вдруг, неизвестно почему, без всякой на то причины, ему на ум пришли стихи, которые он сочинил, когда учился в седьмом классе церковноприходской школы, и которые затем напечатали в католической листовке:

Атеисты законов божьих не чтут,За это в ад они попадут.Но у католиков вера крепка —В рай попадут наверняка.

Бенедикт дрожал всем телом. Во рту было горько, язык щипало. Он вспомнил про дурноту, охватившую его у дороги среди толпы, и к нему вернулось прежнее ощущение: казалось, почва ускользает из-под его ног. Он ухватился за рукав шерифа и забормотал скороговоркой:

— Вы должны мне верить: ведь я никогда не лгу; не будьте таким жестоким! — Удар наотмашь сбил его с ног, он кубарем отлетел в сторону и упал ничком на дорогу. Он долго лежал недвижимо, — рот его набился кислой золой, руки раскинулись, колени подвернулись, — а потом вскочил на ноги весь в грязи и как безумный помчался по улице, натыкаясь на столбы, деревья, стены. В ушах отдавался его собственный плачущий голос. Голова его отяжелела и свесилась, глаза болели от набившейся в них золы...

И вдруг он увидел ее. Она толкала перед собой большую ручную тележку, и ее темное, гневное лицо было напряжено от усилий. Тяжело дыша, она прошла мимо него, а он даже не мог ее окликнуть. Спрятавшись в дверях чьей-то лачуги, он смотрел, как она медленно шла по дороге к своему дому, как колыхались на ходу складки ее старой юбки. У Бенедикта начали дрожать руки и заныло во рту оттого, что зубы выбивали дробь. Он опустился на порог и закрыл лицо руками.

Колокол святого Иосифа прозвучал в последний раз, и над долиной нависло свинцовое молчание.

Немного погодя он побрел вверх по улице и спрятался в укромное местечко, откуда мог наблюдать за тем, что делается внизу. Ручные тележки, фургоны и грузовики подобрали и увезли последние пожитки. Часть имущества свезли в лес, где изгнанные из своих домов жители разбили палатки. Спускалась ночь. Вдалеке из-за гребня холма показались вагонетки с раскаленным шлаком. Они как-то неуверенно двигались вперед и остановились, покачиваясь. Внезапно одна из пылающих глыб заколебалась и стала медленно наклоняться. На мгновение она предстала взору, как гигантский раскаленный глаз, затем лениво вывалилась из вагонетки и медленно покатилась вниз. Огнедышащая глыба уже проделала половину пути, когда вдруг от нее откололся громадный багровый кусок и отлетел в сторону. Вертясь, как огненное колесо, он набирал все большую скорость и выбрасывал гигантские снопы искр, освещая темноту. Затем он скакнул к небу и, перепрыгнув через свежую насыпь Рва, с грохотом обрушился на темную лачугу. В небо взметнулся сноп огня, он объял всю лачужку, которая на мгновение обозначилась с необыкновенной четкостью, еще совершенно нетронутая среди бушующего огненного потока. Затем пламя поглотило ее. Из этого жертвенного костра вырвался дым и стремительно помчался вверх, к небу, завиваясь длинной искрящейся спиралью.

Не успела лачуга догореть, как накренился борт второй вагонетки и выкатился новый огненный шар. Он сразу рассыпался, но его длинные щупальца протянулись за Ров и коснулись хижин. Вслед за ним еще один шар помчался с холма и, наскочив на хижины, взорвался, как бомба, извергая пламя и лаву. Домики запылали, повалили густые клубы дыма. А раскаленные шары один за другим неслись под откос на лачуги. Бушующий огонь мгновенно поглотил опустевшие жилища и засыпал их горящим шлаком.

Долина пылала. Со склонов холмов, расположившихся амфитеатром, люди безмолвно наблюдали за происходящим. Ночная темнота робко боролась с заревом. Убогие лачуги будто плавились в огне одна за другой, пока наконец пламя не охватило разом всю улицу вдоль Рва. Поезд с пустыми вагонетками покинул холм; ему на смену появился другой, нагруженный до краев. И вновь раскаленные шары, подпрыгивая, помчались вниз. Как по волшебству, от лачуг не осталось и следа, даже пепла не осталось, — он весь как бы растворился в огне. И там, где еще так недавно вдоль Большого Рва стояли, выстроившись в ряд, бедные домишки, теперь виднелась лишь дымящаяся лава, огненные шары пролетали над ней уже без всяких помех.