Странный генерал - Олег Коряков

Президент немного помолчал, словно в последний раз взвешивал важнейшее для своей родины решение, и торжественно, чуть выпятив седую бороду, поднялся:

– Сегодня, господа, я направляю британцам ноту с требованием в сорок восемь часов предъявить их разумные предложения или немедленно прекратить подвоз английских подкреплений. В противном случае, – голос старого дяди Поля едва приметно дрогнул, – мы начнем войну.

– Виват президент! – негромко, но пылко воскликнул Леон, французский инженер, главный артиллерист республики.

Крюгер строго глянул на него и закончил:

– Буры готовы защитить родину от гнусных посягательств завоевателей. Не впервые нам брать оружие в руки. Мы верим в провидение, с нами бог!.. Если буры и падут на глазах равнодушной Европы, они все же удивят весь мир и спасут свою национальную честь. Аминь!

И опять он истово и широко перекрестился… Вооруженные силы буров уже занимали рубежи для назревающих сражений. Он был дальновиден и далеко не прост, этот хмуроватый старик с мужицким лицом, в прошлом сам мужик – пастух, охотник, фермер, затем воин и политик. Еще в сентябре он отдал секретное распоряжение о военной мобилизации во всех округах республики.

Сейчас войска буров сосредоточивались у границ британских владений. На юго-западе они подтягивались из Оранжевой республики к Кимберли, на западе – к Мэфекингу, на юго-востоке – к Наталю, главной и наиболее мощной колониальной провинции Великобритании в Южной Африке.

Петра Ковалева судьба бросила на юго-восток, где предстояло свершиться главным событиям первого периода войны. Фельдкорнетство Артура Бозе двигалось в потоке войск, приближавшемся к натальской границе близ Фольксруста.

Сидя в седле, Петр с интересом наблюдал за окружающим.

Войсковая колонна походила скорее всего на поток переселенцев, тем паче что военной формы у буров не было. Вслед за мерно шагающими угрюмо-равнодушными волами тащились с тягучим поскрипом громоздкие бурские фуры. Тут же, подпрыгивая на неровностях почвы, катились легкие повозки, запряженные мулами. Сновали по дороге всадники, шли негры, тут и там мелькали женские платья, поодаль – чуть сзади и в стороне – тянулись стада скота.

Буры не имели регулярной армии. Просто все мужчины от шестнадцати и до шестидесяти лет по закону военного времени встали под ружье. Собирались по фельдкорнетствам. Каждый обязан был явиться со своим оружием, с двумя верховыми лошадьми, одним или несколькими чернокожими слугами и необходимой поклажей. Буры побогаче приводили громоздкие фуры и, кроме того, малые двухколесные повозки, запряженные парой лошадей или мулов. Другие, группами по восемь – десять человек, сообща снаряжали громадные, длиной около шести метров, фургоны и к каждому из них – четырнадцать волов.

Так же было и в фельдкорнетстве Артура Бозе. Свой рудничок он покинул легко, во всяком случае, без видимого сожаления. Предприятия все равно закрывались, а сидеть у разбитого корыта было не в его натуре. Потратив часть денег на общее для всех снаряжение, остальные он, как полагали люди, припрятал в укромном местечке, а дом и хозяйство оставил на попечение старого Клааса Вейдена. Изабеллу на семейном совете решено было взять с собой в поход. Так поступали многие буры, Бозе не был исключением.

Как-то само собой получилось, что Петр стал у него чем-то вроде ординарца или даже адъютанта, хотя такового фельдкорнету и не полагалось по чину. Бозе хотел было выдвинуть его в капралы, но счел, что, пожалуй, рановато; хотя Петр Ковалев и отличился в дни «восстания Джемсона», все же он не был исконным буром.

Впрочем, мало кто знал, что ординарец фельдкорнета, лихой и быстрый здоровяк Питер, – русский, а не бур. Он ничем не отличался от других членов воинства. Загоревший и бородатый, в суконной куртке и кожаных штанах, Петр сидел в седле как влитой, будто с детства только и занимался тем, что объезжал скакунов в диких просторах вельда. На широкополой шляпе его красовалась кокарда четырех цветов трансваальского знамени: три цвета – голландского флага и четвертый, зеленый, цвет бурских пастбищ. Увесистый сдвоенный патронташ плотно облегал плечо и грудь; верный «веблей» на поясе и маузеровская винтовка за спиной; к седлу приторочены переметные сумы, байковое одеяло, большая, обшитая войлоком баклага – все, как у других.

Да и сам Петр не чувствовал себя в чем-то отличным. Он присматривался к людям вокруг – чем не расейские мужики, только более справные да степенные, а так – что ж: в простой одежде, бородатые, потные, с большими работящими руками. Недобрый ворог хочет согнать их с родной земли, порушить налаженную жизнь – и вот поднялись эти люди всем скопом, взялись за ружья, готовые грудью стать за матушку-землю…

Подъехав к Дмитрию, Петр склонился к нему, обронил негромко по-русски:

– Оглянись-ка, Мить… Совсем как вроде наш народ на рать собрался.

Дмитрий сначала не понял друга, потом сообразил, сказал деловито:

– А как иначе-то! Народ, он, считай, повсюдно схож. – Потом ухмыльнулся: – Только вот ежели негритосов на нашу-то землю – вот было б диво! – И хохотнул, видно, представив, как удивленно глазели бы их березовские, появись на улицах завода негры.

Петр прихмурился, разговаривать расхотелось. Ничего обидного Дмитрий не сказал, а настроение у Петра испортилось. Ему претило даже безобидное пренебрежение неграми. Раздражало. В конце концов, это просто глупо. Буры себе же хуже делают, отказываясь понимать, что войну можно выиграть, лишь взяв негров в союзники. Надо сделать чернокожих полноправными бойцами, вооружить их – сунься тогда англичане! Но буры боятся этого: как бы самим не пришлось солоно. А ведь негры сумели бы разобраться, кто для них в этой борьбе наипервейший враг…

Протяжная команда покатилась по колонне: большой привал.

Солнце за спиной еще не пало низко, однако ясно было, отчего командиры решили стать на ночлег. Впереди темнела гряда большого леса, а ставить лагерь бурам куда сподручнее в степном приволье.

Вскоре отряд принял обычный для бивака порядок. Все повозки выстроили возле подножия холма в большой четырехугольник; внутри него начали устанавливать палатки и разводить костры. Коноводы-негры отправились с лошадьми за четырехугольник на сочные весенние травы.

Впереди находилась брандвахта – сторожевое охранение, однако приказано было выставить дозорных и по внешнюю сторону повозок, и на вершину холма.

– Пойду проверю свое семейное воинство, – подмигнул Петру Дмитрий и направился к костру, возле которого вместе с женой капрала Брюгеля Агатой кашеварила Белла.

Однако Агате это выражение не понравилось.

– И трубку не успел выкурить, а уже к юбке потянуло? – встретила она Дмитрия. – Ну, если тебе так нравится наша компания, возьмись-ка поработай: костей для рагу нарубить надо.

Белла зарделась: ей приятно было, что Дмитрий – ее большой и добрый, ласковый Дик – пришел к костру. Однако молодая женщина смолчала, только бросила на мужа быстрый нежный взгляд, Дмитрий перечить Агате не стал: чего доброго, поднимет шум, начнет насмехаться.

– С удовольствием, мефрау, – без удовольствия сказал он и принялся за дело.

Петр, подложив под голову седло, устроился возле мужа Агаты, капрала Гуго Брюгеля, краснощекого, густобрового крепыша в уже изрядном возрасте. Возле отца сидели его сын Клаус, такой же крепкий и щекастый, только без единой сединки на голове, и внук Франс. Набивая трубку, Гуго добродушно подковырнул Дмитрия:

– Что, Дик, попал в переплет. Ну-ну, старайся.

Дик отмолчался.

Похмыкав в бороду, Брюгель принялся кусочком замши протирать свой роер. Он весьма гордился этим старинным голландским ружьем, доставшимся ему, наверное, от деда или прадеда. У ружья была латаная ложа и поржавевший длинный шестиугольный ствол. Порох засыпался в дуло, потом туда шомполом забивалась пуля, обернутая в пропитанный жиром пыж, и, наконец, на затравочный стержень надевался пистон. Проделывать все это Брюгель умел почти моментально, а стрелял из своей допотопной «пушки» самым превосходным образом: что такое промах, он не знал.

Петр заметил, что буры вообще очень неохотно расстаются со своими старыми ружьями. Правда, роеры были уже совсем у немногих. Большинство пользовалось английскими мартини, тоже старыми, но, в общем-то, добротными крупнокалиберными ружьями. На магазинную же винтовку стелсель-маузер, появившуюся недавно, небрежно махали руками: «для детишек». Калибр ее был лишь 7,6 миллиметра, слона не убьешь…

– Эта моя штучка еще славно послужит, – приговаривал Гуго, обиходя свое тяжелое ружье. – Не один английский глаз вобьет она в череп, помяните мое слово. А если вражья пуля мою голову скосит, – ты слышишь, Клаус? – возьмешь тогда этот роер из отцовских рук.