Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале - Тибор Дери

Собачка между тем притомилась и легла у ног Эржебет. Она шумно дышала, высунув язык, и блестящими черными глазами неотрывно глядела женщине в лицо. Когда же Эржебет наклонилась, чтобы ее погладить, собака — пока что фигурировавшая в сознании супругов безымянно — тотчас перевернулась на спину и бесстыдно задрыгала всеми четырьмя лапами, как бы подставляя ей розовеющие под белой шерсткой брюхо и девять черных кнопочек сосков.

Эржебет вынесла ей в глиняном блюдце молока. Тем временем стемнело, инженер включил в комнатах свет. Собака, вылакав молоко, отправилась на разведку. Она со всех сторон обнюхала небольшой жилой дом и пристроенную к нему сзади летнюю кухню, потом, заторопившись, выбежала за ворота. У придорожной канавы остановилась, бросила прощальный взгляд на супругов, справила собственные надобности и, свернувши налево, скорой трусцой скрылась на шоссе, ведущем к Помазу.

Уже здесь следует заметить нечто, относящееся ко всей этой истории в целом, а именно — некую недосказанность, вкравшуюся в отношения между собакой и ее будущими хозяевами, которая с обеих сторон, но главным образом со стороны супругов, имела несколько нездоровый характер. Собака, следуя, вероятно, естественному своему инстинкту — насколько можем мы судить о побуждениях животного, действовала в какой-то степени хитростью, то есть показывала себя с наилучшей стороны, дабы вкрасться в душу хозяйке. Или добиться ее любви — ведь можно сказать и так, тем, пожалуй, облегчив определение вины, если, впрочем, искреннюю, хотя и с примесью эгоизма, привязанность допустимо считать виною. Существует ли, в самом деле, любовь без себялюбия, спросим мы, а если и существует, то чего стоит любовь такого человека, кому не надобно пожирать себя, чтобы иметь возможность питать другого? Да, собака использовала все аксессуары своей откровенной и волшебной женственности, чтобы внушить любовь к себе и тем обрести право любить ответно, но нам кажется, что даже с самой строго человеческой, более того, с общественной точки зрения это не может почитаться безнравственным. Обман, да и то совсем невинный, мы видим всего лишь в том, что демонстрировала она только свои достоинства, о слабостях же умолчала, недостатки свои скрыла, как утаила и бренность свою, грядущие болезни, и старость, и смерть — но какой же истинный влюбленный отправляется на завоевывание своего рая, не вооружась хотя бы такими же уловками? Если вообще можно говорить здесь о вине, то ее следует искать в сердце супругов Анча, которые, обладая разумом более высоким, не распознали в блистательном выступлении собаки откровенное желание понравиться, некую преднамеренность, когда чувство слегка приукрашивается заинтересованностью — а если и распознали, то притворились, что так тому и следует быть; которые, несмотря на видимость, несмотря на то, что, казалось бы, руками и ногами отбивались от всякого нового чувства, способного отяготить их жизнь, в действительности сразу же покорились целеустремленному влечению к ним Собаки; которые пустились в игру, проигранную ими в душе с самого начала, которые согласились сменить чистоту своего одиночества на легкую земную игру эмоций, свой траур по сыну — на скромное развлечение; которые, одним словом, приняли на место дитя своего собаку… Впрочем, не стоит больше тратить на это слова, тонкий, отсвечивающий опалом прожилок упомянутого нездорового элемента в их отношениях, без сомнения, именно здесь брал свое начало. В отношениях человека и животного вина, по нашему суждению, всегда на человеке.

Собака явилась и на следующий день, в то же время, что и накануне, чуть ли не минута в минуту; Эржебет опять мыла посуду после ужина, инженер вышел проветриться возле дома. На третий день собака оказалась ловчей, прибежала еще перед ужином. И в следующие дни она жаловала к ним с такой точностью, словно приглашена была на дипломатический прием, а к концу недели уже поджидала Яноша Анчу на автобусной остановке, находившейся в сотне шагов от садовой калитки. Хотя она тотчас узнала сошедшего с автобуса инженера, все же сперва обнюхала его ноги сзади и лишь затем отпраздновала его прибытие головокружительными радостными прыжками: она с легкостью подскакивала на уровень груди этого высокого мужчины, так что своим ласковым ликующим языком едва не доставала до его усов. Заметим уже сейчас, что подобными прыжками она обращала на себя внимание и в дальнейшем. Плеща откинутыми назад ушами и быстро, словно на плаву, мельтеша передними лапами, она так высоко взвивалась в воздух, что при желании могла бы лизнуть своего друга в губы, как он ни был высок; в Будапеште на дунайской набережной, где ее позднее выгуливали хозяева, она прыгала выше самых крупных немецких овчарок. Ее маленькое, мускулистое, словно вьющееся тело — как если бы она постоянно движима была пружинами радости — мячом взлетало к намеченной цели, в ее мускулах таилась математическая точность, в сердце — дерзкая храбрость тигра.

Хотя супруги Анча и в мыслях не держали взять фокса к себе, они все же узнали (то ли от соседей, то ли от прачки или почтальона, но, во всяком случае, не расспрашивая специально), что хозяин собаки — третий сосед их слева, бывший хортистский полковник в отставке: он жил в весьма стесненных обстоятельствах с женой и матерью на собственной вилле, о собаке своей не слишком заботился. Тогда же стала им известна ее кличка. Тем не менее супруги, желая избежать даже подобия интимности и связанных с нею возможных обязательств, продолжали называть ее между собой просто собакой, остерегались приучать язык к звучанию ее имени. И в комнаты не пускали вовсе — чтобы не привыкала. Впрочем, их успокаивало то, что собака, поужинав, непременно возвращалась ночевать к своему хозяину.

Однажды выяснилось, каким все-таки образом она попадала в их сад в те дни, когда еще не поджидала Яноша Анчу на автобусной остановке. Было воскресенье, инженер в виде исключения весь день провел в Чобанке. Около полудня собака внезапно показалась возле запертых решетчатых ворот. По ту сторону садового забора шла широкая канава, заросшая крапивой, перед воротами через нее перекинут был мостик, на нем и стояла собака. Увидев через решетку ворот инженера, она замерла, буквально остолбенела, не веря — это было совершенно очевидно — собственным глазам. Несколько секунд она стояла неподвижно, телом своим выражая то безмерное изумление, какое у человека изображается обычно мимикой лица. Впрочем, и белая ее мордочка с большими блестящими глазами поистине поглупела от потрясающего открытия, что опыт и логика способны так подвести. Ей еще не доводилось видеть Анчу дома среди бела дня.

— Смотри, как она удивляется! — проговорил инженер и засмеялся.

При звуках знакомого голоса, которые подтвердили то, что запротоколировали глаза, собака опомнилась и вышла из глубочайшего своего остолбенения. Коротко взлаяв, она молнией метнулась к воротам и протиснулась в узкое и довольно плоское углубление под левой створкой. Сперва она просунула голову и передние лапы, затем подтащила втянутый живот и низко опущенный зад, наконец, отпихиваясь дрыгающими задними ногами, выволокла с ними вместе свой короткий мускулистый хвост. Радость, с какой она приветствовала неожиданное присутствие инженера, не знала границ.

Однако после обеда собака учтиво, словно не желая злоупотреблять гостеприимством хозяев, покинула сад. Под вечер супруги отправились погулять. В сотне шагов от дома, у автобусной остановки, они вновь ее увидели: собака сидела и сосредоточенно, истово ждала помазский автобус.

Поскольку сидела она к ним спиной и их не заметила, супруги решили не звать ее с собой: совместная прогулка лишь укрепила бы нити, уже их связывавшие. Но вечером, когда они вернулись домой, собака оказалась в саду, у крыльца, и, завидев их, бешено запрыгала, неутомимо и радостно их приветствуя. Ее доверие к логике явно восстановилось: если в автобусе инженера нет, то уж здесь-то он рано или поздно объявится непременно. Однако Яношу Анче показалось чрезмерной теплота, захлестнувшая ему сердце, когда он вошел в сад: как будто их собственная собака поджидала возвратившихся домой хозяев.

Еще неделю спустя они обнаружили, что собака ждет щенят. Это видно было и по округлившемуся, немного опущенному уже животу, но еще явственнее по тому, как ей с каждым днем становилось труднее протискиваться в плоский лаз под воротами. Первой заметила ее положение Эржебет. Несколько дней спустя, окончательно убедившись в этом, она поделилась своими наблюдениями с мужем, и Анча решил распрощаться с собакой раз и навсегда. Он не желал пестовать эту никчемную и все укреплявшуюся привязанность.

Собака именно в эту минуту протискивалась под воротами. Анча пошел ей навстречу, отворил калитку и показал рукою: «Вон!» Словом, если можно так выразиться, отказал собаке от дома. Она с любопытством глянула на вытянутую руку, потом, несколько раз высоко подпрыгнув, весело попыталась ухватиться за рукав. Беременность заметно увеличивала притягательную силу земли, и попытки эти не удались. Анча строго прикрикнул на собаку и опять указал на ворота. Услышав непривычный тон, собака недоуменно на него посмотрела, потом села и серьезно, заинтересованно вперила свои внимательные черные глаза инженеру в лицо.