Сердце врага - Норман Хьюз

— И все же… странно… — Палома поджала губы, нахмурившись.

— Что кажется вам странным, моя госпожа? — Все эти затраты… разве не лучше было бы потратить деньги на наемников? А архитекторов просить укрепить городские стены? Такая красота… кто защитит ее?

От неожиданности, граф замер, как вкопанный, не сводя с девушки изумленного взгляда. Придворные вокруг, исподволь следившие за каждым шагом и жестом правителя, возбужденно зашушукались, теряясь в догадках, что же такого могла сказать гостья.

— Митра… Прошу меня простить, я не привык слышать подобные речи от женщин!

— Должна ли я прочесть в ваших словах осуждение, граф?

— О, нет, лишь восхищение, дорогая моя! Ничего кроме восхищения! Теперь я понимаю Грациана… ведь его никогда не привлекала одна лишь внешность, без иных достоинств, а у вас есть и ум, и живость, и отвага…. Однако — какую угрозу этой красоте вы предвидите здесь, в этом мирном краю?

— Угрозу? — разговор этот странным образом начал напоминать Паломе ее спор с камнерезом Тальером. — Никакой угрозы, месьор, однако о таких вещах приходится думать любому правителю. Разве нет? Как защитить то, что принадлежит тебе…

— Я потрясен, моя госпожа! — Граф склонился к ее руке. — У нас в Коринфии я никогда не слышал, чтобы женщины утруждали себя раздумьями о подобных проблемах. Неужели в Бельверусе это в порядке вещей?

Наемница покачала головой.

— Не везде, месьор. И уж, конечно, не в столице. Однако баронство Тора, откуда я родом, — это нечто совсем другое… — Серые глаза ее затуманились от воспоминаний. — Это суровый гористый край. Воинская дисциплина и доблесть почитаются там превыше всего прочего, как для женщин, так и для мужчин. Особенно в нашей семье…

— О… — Лаварро смотрел на нее с пониманием и лаской. — Мне почему-то кажется, что вы росли без матери, дитя мое. Я прав?

— Да. — Девушка кивнула с улыбкой. — И отец так никогда и не смог до конца осознать того факта, что она оставила ему дочь, а не сына…

— Но вы покинули его?

— Он умер. Старые раны не давали ему покоя… — Как всегда, когда она вспоминала отца, Паломе хотелось плакать и смеяться одновременно. — А потом — у меня не было другого выхода.

— Прошу простить, если любопытство мое навязчиво — но ваша история заинтересовала меня. — Палома кивком дала графу знак продолжать, и он задал очередной вопрос: — Почему вы выбрали себе столь необычную жизненную стезю. Я хочу сказать, для дочери знатного рода это несколько…

— Необычно? О, да. Но я же сказала, во всей Торе царит воинская дисциплина. Мы покорим воле родителей и еще более того — воле сюзерена. И когда отца не стало, наш правитель, барон Торский, решил взять мою судьбу в свои руки.

Лаварро понимающе кивнул.

— Выдать вас замуж, полагаю?

— Совершенно верно. За своего младшего сына, Амальрика.

— И что же — юноша был вам столь отвратителен, что вы предпочли участь наемницы? — Граф был поражен.

Палома не смогла сдержать улыбки. Никакое другое слово не могло быть менее точным, чтобы описать ее отношение к Амальрику. Ей вспомнилась его гибкая жилистая фигура, тонко очерченные скулы, серо-стальные, не знающие улыбки глаза. Как она могла бы объяснить этому человеку… Да, впрочем, и кому угодно другому!.. Может, только Грациан понял бы — они ведь чем-то похожи…

— Он сам не хотел на мне жениться. Я узнала, что Амальрик решил заплатить одному из своих дружков, чтобы тот скомпрометировал меня — тогда я была бы погублена для замужества в глазах его отца. — С уст Паломы не сходила мечтательная улыбка. Как все это было давно… — И тогда я пришла к нему и предложила сделку.

— Сделку?! — чем дальше слушал юную наемницу коршенский граф, тем сильнее округлялись его глаза. — Какую же?

— У меня совсем не осталось денег после смерти отца — одни долги! Я сказала Амальрику, чтобы он отдал мне то золото, что приготовил для своего дружка. За это я навсегда исчезну из его жизни, и ему не придется жениться. — Она не переставала смеяться, и Лаварро, несмотря на ужас, что внушала ему эта история, не выдержал и засмеялся тоже.

— И что было дальше. О, не томите, госпожа моя, я сгораю на огне любопытства!

Палома развела руками, затем, подозвав слугу, взяла себе еще бокал вина, который и осушила по-солдатски, одним махом, мысленно провозгласив здравицу в честь Торы и всех ее обитателей.

— Этих денег мне хватило на отличный меч, доспехи и на то, чтобы безбедно прожить какое-то время в столице. Потом я отправилась бродить по свету… Вот и вся история, месьор!

— Отец, прошу меня простить, но месьор Галбейя просил напомнить, что ему пора уезжать, и ты обещал… — Мужчина лет тридцати, красивый, хоть и чуть обрюзгший, склонился в поклоне перед графом. Во взгляде, мимолетно брошенном им на Палому, читалось тайное злорадство. Еще один, приревновавший гостью-чужестранку к хозяину дворца…

— Ах да, мой драгоценный казначей… — Лаварро явно был раздосадован помехой. С виноватой улыбкой он обернулся к наемнице. — Госпожа, мне крайне жаль прерывать нашу беседу на столь интересном месте, надеюсь, мы еще сможем поговорить сегодня… и не забудьте, я ведь обещал показать вам дворец!

— Буду признательна вам, месьор… — Палома присела в изящном поклоне. — Это я должна просить прощения за то, что похитила вас у ваших гостей и отняла столь драгоценное время

— Пронтий, — обернулся правитель к сыну. — Будь любезен, замени меня ненадолго. Я хотел бы, чтобы ты поведал пока нашей гостье о том, почему Коршен не страшится иноземных вторжений…

— Что-о? — Лицо мужчины вытянулось от изумления.

— О, да. — Лаварро улыбнулся. — Позволь представить тебе Палому, самую умную и очаровательную женщину, какую мне только доводилось встречать. Я уверен, разговор с ней немало обогатит тебя.

— Месьор мне льстит. — Палома смущенно потупилась, одновременно отмечая все нюансы обращения отца с сыном. Граф говорил мягко, однако видно было, что каждое слово его равнозначно приказу. Во всяком случае, Пронтий воспринял это именно так. Посмотрев вослед отцу, покинувшего их с сухим полувоенным поклоном, он обернулся к девушке, и выражение его лица с натяжкой можно было бы даже назвать любезным.

— Вам и правда интересны все эти утомительные подробности?

— О, да. Я не слишком злоупотребляю вашей добротой, месьор?

Губы Пронтия на миг сжались в тонкую бледную нить.

— Отец пожелал, чтобы я рассказал вам… Я исполняю его волю.

Какая трогательная покорность — в тридцать с лишним лет! Надеется таким образом заслужить отчую благосклонность и унаследовать трон? Палома припомнила, что говорил ей Грациан о своем сводном брате. Все совпадало. Но, насколько она могла оценить характер графа, его сын избрал не самую правильную политику, чтобы добиться своего.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});