Музей невинности - Орхан Памук

— Tы слишком много пьешь сегодня, — заметила Беррин. — Не надо. Столько народу, все на вас смотрят...

— Хорошо, — с улыбкой согласился я и поднял стакан.

— Погляди-ка, Осман чем-то озабочен, — сказала Беррин, — а ты совсем расслабился... Как вы, два брата, можете быть такими разными?

— Вовсе мы не разные, — обиделся я. — Мы очень похожи. Я теперь стану гораздо ответственней и серьезнее Османа.

— Признаться, не люблю я серьезных, — улыбнулась Беррин. — Tы меня совсем не слушаешь, — донеслось до меня через некоторое время.

— Что? Слушаю, еще как слушаю...

— Ну, о чем я только что говорила?

— Tы сказала, что любовь должна быть как в сказках. Как у Лейлы и Меджнуна, — это я запомнил.

— Нет, не слушаешь, — засмеялась Беррин. Но на её лице промелькнуло беспокойство за меня. Она повернулась к Сибель, чтобы понять, заметила ли та, в каком я состоянии. Но Сибель оживленно рассказывала о чем-то Мехмеду и Нурджихан.

Все это время я пытался не признаваться себе, что часть моего сознания была занята Фюсун. Разговаривая с Беррин, я спиной чувствовал, что она сидит где-то там, позади. И всю помолвку думал только о ней... Но довольно! И так видно: ничего у меня не получилось.

Под каким-то предлогом я встал из-за стола. Мне хотелось посмотреть на Фюсун. Я обернулся, но её не увидел. Было очень много людей, все они разговаривали, пытаясь перекричать друг друга. Шума добавляли еще и бегавшие меж столами дети. На это накладывались звуки музыки, звон вилок, ножей и тарелок, и все сливалось в общий плотный гул. А я пробирался сквозь толпу, туда, в конец зала, где была Фюсун.

— Кемаль, дорогой, поздравляю! — крикнул чей-то голос. — Когда танец живота?

Голос принадлежал Задавале Селиму, сидевшему за одним столом с семейством Заима, и я улыбнулся в ответ, будто меня рассмешила его шутка.

— Прекрасный выбор, Кемаль-бей, — похвалила меня какая-то добродушная с виду тетушка. — Вы меня, наверное, не помните. Я довожусь вашей матушке...

Не успела она договорить, кем она доводится моей матушке, как прошел официант с подносом и слегка задел меня. Когда я опять посмотрел на тетушку, она была уже далеко.

— Дай посмотреть кольцо! — Какой-то мальчишка вцепился мне в руку.

— Перестань сейчас же, как не стыдно! — резко одернула его дородная мать. Она замахнулась, будто собираясь его ударить, но мальчишке явно было не впервой, и, хитро хихикнув, он моментально увернулся. — Иди сюда, сядь! — прикрикнула она на него. — Извините, Кемаль-бей... Поздравляем!

Совершенно незнакомая мне женщина средних лет хохотала до упаду, лицо её от смеха раскраснелось, однако, перехватив мой взгляд, она посерьезнела. Её муж познакомил нас: оказалось, это родственница Сибель, живущая в Амасье. Не буду ли я так любезен посидеть с ними? Надеясь, что увижу Фюсун, я пристально всматривался вдаль, её не было видно, будто сквозь землю провалилась. Мне стало больно. Незнакомая мне прежде горечь растекалась по моему телу.

— Вы кого-то ищете?

— Меня ждет невеста, но я все-таки выпью с вами рюмочку...

Они обрадовались, сразу сдвинули стулья, чтобы я сел. Нет, тарелку мне не нужно, еще немного ракы.

— Кемаль, дорогой, ты знаком с генералом Эрчетином?

— Ага, — буркнул я. На самом деле никакого генерала не знал.

— Я муж двоюродной сестры отца Сибель, молодой человек! — скромно представился этот генерал. — Мои поздравления!

— Простите меня! Вы в штатском, и я вас сразу не узнал. Сибель часто вас вспоминает.

Сибель как-то рассказывала, что много лет назад её кузина познакомилась летом на Хейбелиада с неким морским офицером и влюбилась в него; я слушал тогда невнимательно, решив, что адмирал, само собой, звание высокое, к такому человеку всегда с почтением отнесутся в любой состоятельной семье, так как он необходим для связей с чиновниками либо для получения отсрочек от армии и других поблажек, но что это всего-навсего военный и не более того. А сейчас мне почему-то захотелось понравиться ему, проявить уважение, например, заявить: «Генерал, когда военные наведут порядок в стране? Реакционеры с коммунистами ведут нас к гибели!» — и, хотя я был очень пьян, бестактности себе не позволил. Пытаясь выглядеть трезвым, я, точно во сне, поднялся из-за их стола и вдруг вдалеке заметил Фюсун.

— Вынужден вас покинуть, господа! — обратился я к удивленно смотревшим на меня гостям.

Всегда, когда выпью лишнего, мне начинает казаться, будто я не иду, а парю над землей, как привидение. Я направился в сторону Фюсун.

Она сидела с родителями за дальним столом. На ней было оранжевое платье на бретельках, обнажавшее крепкие, здоровые плечи; ради торжественного случая Фюсун сделала прическу. Невероятно красивая! Я был счастлив и взволнован уже потому, что мог полюбоваться ею, пусть и издалека.

Она делала вид, что не замечает меня. Нас разделяло семь столов, и за четвертым по счету расположилось беспокойное семейство Памуков. Я пошел в ту сторону и немного поболтал с братьями Айдыном и Гюндюзом, у которых некогда имелись общие дела с отцом. Вдруг мой взгляд поймал, как молодой наглец Кенан, сидевший за соседним столом, не сводит с Фюсун глаз и заговаривает с ней.

Семейство Памуков, некогда богатое, но бездарно потерявшее свое состояние, чувствовало себя скованно среди богачей. Они пришли все: красивая мать и отец двадцатитрехлетнего Орхана и его старшего брата, их дядя и двоюродные братья. В непрерывно курившем Орхане не было ничего примечательного, о чем стоило бы упомянуть, кроме того, что он отчего-то нервничал, но при этом пытался насмешливо улыбаться.

Покинув унылый приют Памуков, я пошел прямо к Фюсун. Как описать радость, засиявшую на её лице, едва она удостоверилась, что я отважно направился к ней и все во мне кричит о любви к ней? Она густо покраснела, и темно-розовый оттенок придал поразительную живость её коже. По взглядам тети Несибе стало понятно, что Фюсун ей все рассказала. Я пожал сухую руку тети, потом руку её вроде бы ничего не подозревавшего отца, с такими же длинными пальцами, как у дочери, а затем — нежную ручку Фюсун с тонким запястьем. Когда очередь дошла до моей красавицы, я, подержав её за руку, расцеловал в щеки, и близость нежной шеи и изящных мочек пробудила во мне желание, напомнив о минутах радости и страсти. Вопрос, который я все время твердил про себя, «Зачем ты пришла?» тут же превратился в слова: «Как хорошо, что ты пришла!» Она тонко подвела глаза, губы накрасила розоватой помадой. Все это, в сочетании с духами, делало её немного чужой, но и невероятно притягательной одновременно, а еще — более женственной. Однако по её покрасневшим глазам, по детской припухлости век было ясно, что после нашего расставания она плакала. Вдруг на её лице появилась решимость уверенной в себе, зрелой женщины.

— Кемаль-бей, — храбро произнесла она, — я знакома с Сибель-ханым! Прекрасный выбор! От всей души поздравляю вас!

— О, благодарю...

— Кемаль-бей, — тут же вмешалась её мать, — один Всевышний ведает, насколько вы занятой человек, и нашли-таки время позаниматься математикой с моей дочкой! Благослови вас за это Аллах!

— У неё ведь завтра экзамен? — Я, разумеется, не забыл об этом. — Будет лучше, если она сегодня вечером пораньше вернется домой.

— Конечно, у вас теперь есть право ею руководить, — многозначительно произнесла мать. — Но она столько слез пролила от этой математики. Уж позвольте ей хотя бы сегодня повеселиться!

Я с отеческой нежностью посмотрел на Фюсун. От шума и музыки нас никто не слышал — так бывает во сне. Фюсун то и дело бросала на мать гневные взгляды. Я несколько раз был свидетелем её гнева в «Доме милосердия» и поэтому в последний раз окинул взглядом её упругую грудь, чуть видневшуюся в вырезе платья, роскошные плечи, нежные, почти детские, руки. Меня, как огромная морская волна, обрушившаяся на берег, охватило чувство невыразимого счастья, и, возвращаясь, я чувствовал, что готов преодолеть все препятствия, которые предстоят нашей любви в будущем.

«Серебряные листья» играли мелодию «Вечер на Босфоре», переделанную из английской песни «It's now or never». He будь я уверен, что безграничного, истинного, полного счастья в этом мире можно достичь только тогда, когда вот именно «сейчас» обнимаешь любимого человека, то назвал бы момент нашей краткой беседы «счастливейшим мгновением своей жизни». Ведь по словам её матери и по гневным, полным обиды взглядам Фюсун я догадался, что она не сможет разорвать наши отношения и что даже её мать согласна на это и питает некие надежды. Я понял, что, если окружу её вниманием и заботой, покажу, как сильно люблю её, Фюсун навсегда останется рядом со мной. Аллах ниспослал мне великую милость: одни его рабы (например, мой отец) обретали мужское счастье лишь к пятидесяти годам после долгих страданий и наслаждались им с оглядкой на мораль, деля радости семейной жизни с красивой, образованной и достойной себя супругой и упиваясь одновременно тайной, бурной любовью со страстной юной красавицей; мне же в отличие от них повезло. В тридцать лет я уже удостоился подобной милости почти без усилий и без особых жертв со своей стороны. Хотя я не считал себя набожным, открытка счастья, присланная мне в тот вечер Аллахом, запечатлевшая веселых, нарядных гостей, разноцветные фонарики в саду «Хилтона», огни Босфора, видневшиеся из-за платанов, и темно-синее, бархатное небо, навсегда осталась в моей памяти.