Кирза и лира - Владислав Вишневский

Но желающие вдруг нашлись — сами. Кто бы мог подумать! Они как-то так игриво, полушутя: «А можно мне?.. И мне… И мне…» Самовыдвиженцы хреновы… Никто их и не воспринял всерьез. Нами же они не выдвигались, правильно? И не из уважаемых они вовсе. Да и не знаем мы их ещё, так — никто они, в общем. Но других кандидатур не оказалось, а эту поставленную задачу нужно было срочно закрывать, она нам была неприятна. Да и нужно было переходить к получению шинелей. Ну и мы, легкомысленно так, подняли руки за этих самовыдвиженцев. Нам бы кто подсказал, нам бы предвидеть последствия… Нам бы глянуть в этот момент в глаза этих желающих получить маленькую, но все же власть. Ох, какой огонек сверкнул и погас под прикрытыми от удовлетворения веками — ну наконец! А мы, слепые, торопились… Потом не раз вспоминали эти выборы. Целых три месяца не могли от этих стукачей-помощников избавиться. Да! Но, это потом. А сейчас…

Сейчас мы, исколов иголками все пальцы, пришиваем погоны на шинель. Шинель у каждого новенькая, жесткая и очень длинная. Мнем, щупаем материал. Материал похож на валенок, только тоньше и мягче. Под пальцами серая, шершавая, плотная колючая шерсть. Неужели теплая? С сомнением рассматриваем отсутствие обычной теплой гражданской подкладки. Не замерзнем?..

— Когда холодно, должны шубы выдавать, — успокаивает всезнающий Гриня. — Я в кино видел.

— Мужики, а здесь, на Дальнем Востоке, зимой правда очень холодно, да? — спрашивает узкоглазый, круглолицый Кушкинбаев из Казахстана.

— Конечно, бабай, а как же! Это ж Дальний Восток, считай, Север. — Балабонит Гриня, и голосом, каким детей пугают, кривляясь, басит. — И в страшной тайге-е, живут стра-ашные и ужа-асные ти-игры.

— Р-р-р-р… — с удовольствием, на разные голоса, включаемся мы.

— Мяу!..

— Гав, гав!.. — весело это подтверждаем.

Мы, орлы второй учебной роты, первого взвода, первого отделения, сидим в теплой бытовке. Ну, может ещё не орлы, это я так, к слову сказал, серость обстановки чтоб скрасить. Скорее орлята. Но иной раз послушаешь нас, так уж «курлычем» меж собой, лучше любых матерых орлов, в смысле мата. Шутка! А если серьезно, какой орленок не мечтает быть орлом, правильно? «Будь готов — всегда готов!». «Партия сказала, комсомол ответил есть!», «Орлята учатся летать…», «Сегодня орлята, завтра орлы…». А у нас, в армии, с нами так и будет, будь спок, товарищ. «Эй товарищ, больше жизни…» Что-то меня опять понесло «не-в-ту-степь»… Отогрелся, наверное. А у меня с детства — сколько себя помню — такие вот сильные патетические «забросы». Сам себе порой удивляюсь. Ритм у меня такой внутри бравурный сидит. Бурлит там все время, как заведенный… Не даёт на месте спокойно сидеть, — как сейчас вот. Ладно, не будем отвлекаться. Повторяю, мы, полуголые орлята одного учебного полка, сидим в своей бытовке в одних кальсонах. Остальная одежда: сапоги, пилотки, портянки, гимнастерки, штаны — развешены на спинках кроватей по всей длине казармы. Сохнут. Старшина разрешил: Развешивайте, сказал, но только до построения. Мы и заголились… Не вообще, конечно, частично. Сидим сейчас, как те девицы под окном, верите, нет — смех сказать — шитьем заняты, ага, шитьём! Естественно, треплемся.

— А ничё у нас старшина, да, ты? Здор-ровый мужик, как кабан.

— У него и голос классный, как из пожарного шланга!.. Ему или попом в церкви работать, или в опере петь — «Сме-йте-есь по-яйцы, над разбитой…», в смысле «занято»!

— Не по-яйцы, а паяцы.

— Да?.. — Мишка умолкает, раздумывая морщит лоб. — Слушай, а похоже… Паяцы-пояйцы… Совсем похоже. Слышь, мужики, а я каждый раз, когда слышу, думаю, и почему это нужно смеяться по самые яйца… И как это, вообще, по-яйцы? Ха-ха-ха… — Весело и заразительно над собой смеётся. — А оно вон как, оказывается, — паяцы. Ха-ха-ха, паяцы-пояйцы!

— Уши надо мыть… — Хмыкает узкоглазый Кушкинбаев.

Мишка нисколько не обижается:

— Кстати, а кто они такие, эти самые паяцы?

— А хохмачи, вроде тебя…

— Ага, как наш старшина. И такие же горластые.

— Точно, наш старшина как р-рявкнет, пацаны, у меня сразу сердце бульк в пятки, и мурашки по коже.

— И штаны мокрые…

— Отвали, трепач.

— Сам трепач.

— Ребя, а кто видел, как он сегодня «склёпку» на турнике сделал и подъем силой, а? Здорово, да?

— Ага! Я как увидел, ну, думаю, все, писец турнику пришёл — вырвет сейчас все растяжки с корнем, и пи…ся наш бычара под аплодисменты на пол. Здорово было бы, да, мужики.

— Турник шалашом, и пол в щепки.

— Я бы посмеялся…

— И я бы…

— Он бы вам потом посмеялся…

— Это точно. Как пить дать.

— Слушайте, он, наверное, гимнаст в прошлом.

— Ты чё, какой гимнаст? Гимнасты же не такие. Ты глянь, какая у него шея, а бицепсы, а ноги… Он штангист или борец — точняк. — А может, боксер? Кулак у него — видали? Как вмажет в лобешник, мало не покажется.

— Вот гадство, не пришивается, — нервничает маленький Гриха. — Вторую иголку сломал. Что там, у погон внутри, резина что ли? — Ысс…

— И у меня не пролазит. Все пальцы, гадство, исколол. — Кривясь, жалуется Хохналидзе.

— Эй, слушай, какой Север? Север-то — на севере, — вдруг с запозданием реагирует Кушкинбаев, — а здесь — Дальний Восток. Ты карту помнишь? Холодно там, где живут белые медведи. А где живут тигры и коричневые медведи, там должно быть тепло, да? — продолжает допытываться «ученый сын степей».

— Ну, значит, будет тепло-о, — мечтательно соглашается Хохналидзе. — Слушай, когда тепло, это очень хорошо! Вот у нас в Тбилиси…

— Ха, гля, мужики, Вадька погон пришил, кривота-кривотой.

— Сам ты кривота. У себя посмотри. Еще ни один не пришил, — обижается Вадим.

— А мне всегда бабушка шила, — сообщает Пачкория.

— И я никогда не шил, и не гладил, и не стирал, — хвастает Вадим. — Нет, — вспоминает, — один раз стирал. — С сомнением рассматривает свою работу, косо пришитый погон. Вздыхает: — Пойти старшине показать, что-ли, может, пойдет? Не отрывать же…

— Ага, сходи. Пусть тебе наш папочка поможет пришить, — предусмотрительно съежившись, детским голосом пищит Гришка.

— Гриха, ты у меня щ-щас схлопочешь. — Коротко замахивается Вадик. — Прибью, хохмач липовый. — Но Гришка вовремя отскакивает на середину комнаты и, выкинув шинель обеими руками в сторону, как плащ тореадора замирает в позе коровьего убийцы. — А! Ну, ну… давай, давай, мычи! Мму-у!

Но Вадику сейчас похоже не до этого. Он, держа перед собой на вытянутых руках шинель раздумывает — нести или нет. А, махнул рукой, ничего вы не понимаете. Понёс-таки старшине свое творение.

В нашем армейском шитье, оказывается, есть одна тонкость. Её очень трудно освоить, но «старики» говорят, что можно. По времени, это происходит где-то к концу учебки. Значит, это целых три месяца исколотых пальцев, издерганных нервов, километры израсходованных ниток и штабеля иголок. Одни расходы, в общем. Чтобы это понять, сосредоточьтесь, пожалуйста, на проблеме. «Секите» генеральную установку: «на внешней стороне пришиваемого вами предмета не должно быть ни шва, ни следа, ни точки от ниток!» Представляете, разве такое возможно? Нет, конечно. Нитка обязательно остается. Она или проваливается, не задерживаясь в подворотничке, или нитка просто обрывается, или иголка пребольно колет палец — уже десятый! — или она, подлая, вообще ломается! Проблем у нас с шитьем, поверьте, выше крыши.

То ли дело чистить сапоги или пуговицы, или бляху ремня наконец. Милое дело! Щеткой туда-сюда, туда-сюда! Тут — «Асидол», там — сапожный крем… Минут пять, десять интеллигентной работы — ширк-ширк, шорк-шорк… Глядишь, всё блестит, как котовые эти… в смысле самовар.

Вернулся Вадька с понурой головой. В одной руке шинель, в другой злосчастный погон.

— Она вернулася в слезах, оставив честь ему и плавки… — закатив хитрые глазки, со скорбным лицом выдал экспромт Гриня.

— Прибью!.. — обрывает насупившийся Вадька. — Между прочим, старшина сказал, что у меня получается лучше, чем у некоторых, — заявляет он, скептически глядя на наши потуги.

— Да? Слушай, это заметно. — Похоже ехидничает всегда серьезный Кошкин-Бабай.

Кстати, когда говорит Кушкинбаев, мы его зовём то «Бабай», то «Кошкин-бай», то «Кошкин-Бабай», он не обижается, его круглое лицо всегда неподвижно, а глаза спрятаны в узких щелочках, и не поймешь, как сейчас вот, где он шутит, а когда говорит серьезно.

Вадька не успевает отреагировать, его с грустью и мечтательностью перебивает Стас, он белёсый, из Прибалтики, латыш кажется:

— Эх, сейчас бы мою сестренку сюда. Она бы вмиг всё пришила, — с грустью замечает он.

— А она у тебя красивая?

— Кто, сестренка? Что ты, конечно! — Лицо у Стаса расплывается в счастливой улыбке. — Представляете, она у нас с детского сада, как начала там что-то шить-вышивать, так с тех пор все сама дома и шьет. Мамке во всем помогает… Умница!