Балакирев - Петр Петров

— Помилюй!.. — нежно заголосила Анна Ивановна.

— Путь топри! — умоляла Матрёна.

Сам Вейде перетрусил, чувствуя себя в медвежьих лапах Апраксина… Вся дерзость улетела незнамо куда, и он чуть слышно пищал:

— Не шути так, Антрей Матвеич! Ти не понималь мой слова.

Апраксин был отходчив и умён. Знал он, что Вейде дерзок, а чтобы он был труслив и нахален, никому бы не поверил. Хмель совсем прошёл у Андрея Матвеича. Он готов был расхохотаться над перепугом девиц и полковника, но, глядя на их растерявшиеся лица и пустоту в комнате, из которой все поспешили убраться, как только он сгрёб Вейде, — Андрей вздумал продлить сцену униженья его.

— Ты, голубчик, больно востёр стал, — обратился он с внушительною речью к своей жертве. — Теперь рассчитаемся с тобой за все обиды.

Говоря эти слова, Апраксин покрепче сдавил вертлявого Вейде, невольно застонавшего от боли.

— Польно, пиристань, друк мой, Андрей Матвеич. Ти напрасно сердится.

— Нет, не напрасно… Какой он дался тебе плут? — допрашивал Апраксин, кивая на Балакирева.

— Мой пашутил над каспатин… Катоф сатисфакция ему дайть… Пушай, камрат, пошалюй… О-о-ох!

— Врёшь… Отпущу — обманешь…

— Пашится маку…

— Побожись!

— Буть я нетшесна тшеловек…

— Какая же это божба? Вот те Христос — говори.

— Вот… Кристос…

— Что я, говори, сделаю за свою провинность…

— Што я делай… свой провинность…

— Все… что он меня попросит…

— Што попросит… мини…

— Проси, Алёша, что хочешь, да думай скорей, пока держу немца…

— Сержантом, да не в полке… коли бы можно.

— Сержант на польке… Карош… Тело!..

— Смотри же, Адам Адамыч, не лги… Анна Ивановна послух будет.

— Я свитетель… польста рупли мне, Антрей Матвеич, — поспешила вставить красавица Монс.

— Так и быть. Пришлю тебе с ним же, Анна Ивановна, когда в сержанты напишет его Адам Адамыч.

— Прикотит савтра на Преображенец твор… Мой делайт…

— Смотри же, Адам Адамыч… сам в мои камраты назвался… Будешь мне камрат — я те — вдвое. Поцелуемся. Мою просьбу справишь — на кафтан лундского, самого лучшего, дарю…

— Итёт.

Раздались поцелуи, и из железных объятий силача Вейде вышел, не шутя расправляя свои бока. Вейде казался весёлым. Апраксин почувствовал себя в ударе. Анна Ивановна смекнула, что лучшее закрепление дружбы и договора бывает при питьё за общее здоровье.

Светлица опять была полна. Исчезнувшие заняли свои места. Павлуша взглядом красавицы хозяйки уполномочен был внести наливки.

Вот он с подносом подходит к Вейде и Апраксину к первым, и учитель с учеником одновременно протягивают руки, берут чарки и чокаются.

Павлуша поднёс чарку и Балакиреву.

Алёша развязно подбежал и чокнулся с хозяйкой и с обидчиком.

Анне Ивановне это даже понравилось, и она, чокаясь, сделала глазки, сопровождая этот манёвр ободряющею улыбкою.

Вейде, придя совсем в себя, стерпел выходку дворянина, ищущего ранга сержантского, но, чокаясь, менторским тоном приказал:

— Савтра. Преобрашенска двор, до полден.

Поднесенье кубков через несколько минут повторилось по случаю приезда самого главы всепьянственного собора, всешутейшего Никиты Моисеевича [71] с постельничим Гаврилою Ивановичем.

Оба члены всепьянейшего собора из наиважнейших питухов по Москве не терпели, чтобы в их присутствии кто ослушником был в осушении до дна чарок.

Андрей Матвеич оказался самым доблестным последователем Ивашки Хмельницкого: готов был все вливать в широкую глотку, не чувствуя упадка сил. Храбрый полковник Вейде, наоборот, показался самым слабейшим. Он с четвёртого поднесенья, что называется, окочурился. Сжался как-то в три погибели и, покачнувшись, упал своим легковесным корпусом на здоровое плечо Алексея Балакирева. Тот бережно сложил негрузную ношу на его же стул — только поворотил тело, терявшее равновесие, к высокой стенке, а ноги подпёр своим стулом.

Никто из гостей и хозяек на все эти заботы Алёши не обратил внимания. Только всешутейший косневшим от трудов языком вопросил:

— Сей кто?

— Вейд, — говорят.

— Ишь, пусто его будь, как надёжно заправлен: никак не свалится…

Поздно последовал разъезд честной компании. Хозяйки ждали приезда старшого… Не улучили, видно, на тот вечер.

Прощаться стали.

— Не побудить ли Адама Адамыча? — почтительно спросил Павлуша Анну Ивановну.

— Мошно…

Будили, будили — ничего не поделаешь: спит как мёртвый.

— А мы вот что, — вдруг молвил Апраксин, — мы его с собой возьмём.

— Это сиво лютши… — в один голос отозвались сестры Монс.

— Бери же, Алёха, за ноги, а я за голову!.. Положим себе на колени и увезём.

Сказано — сделано.

Все почтительно расступились перед телом успокоенного полковника Вейде, которого, совершенно как усопших, вынесли из дома Монсов Апраксин с Балакиревым.

Апраксин, увозя с собою спящего Вейде, вздумал с ним ещё проделать штуку.

Привезя к себе Адама Адамыча, Андрей Матвеевич приказал, приготовить ему постель в отдалённой части своего дома. Несмотря на то что ставни были заперты и нисколько не пропускали света, он велел ещё полавочники плотно уложить к стёклам оконниц с внутренней стороны, а все двери, притворя их, прикрыть сукнами. Так что ни один луч света никоим образом не мог попасть в спальню гостя. Количество выпитого в доме Монсов для слабого Вейде было порциею, превышавшею его силы. При царствовавшей глубокой тишине, в тепле и полном мраке слабосильный Адам Адамыч проспал весь день и уже к ночи стал приходить в себя; но боль в голове, мрак и отсутствие, казалось, человеческого существа вблизи погрузили полковника в состояние полной неизвестности: спит он или бодрствует?

Вейде ощупью убеждается, что он в постели, но где — никак понять не может. Вот попробовал он встать — чувствует под ногами везде мягко; полы покрыты тремя коврами. Доходит до стены — на ощупь и там мягко. И стены завешаны коврами, чтобы ни окошек, ни дверей не нашёл гость.

Помучившись бесплодно и не находя выхода, несчастный Вейде, упав совершенно духом, начинает кричать.

Дали знать хозяину о крике пленника. Апраксин уже ожидал известия и приготовился. У него был натёрт мел на бумажке и подле лежал уголь, обточенный как следует. Мелом он выбелил себе лицо и вывел во всю ширину его углём соединённые вместе брови. От этой подмазки и выбелки получилось страшное видение. Особенно при слабом освещении насаженной на трость тоненькой свечки, которою как жезлом помахивал Апраксин, размалёванный и закутанный в кусок холста с ног до головы.

Представ в таком виде перед перетрусившим совсем Вейде, Апраксин глухим голосом спросил его:

— Душа заблудшая! Что требуется к твоему упокоению?.. По что стенаешь?..

— Та я рази умер? — совсем растерявшись, прошептал Адам Адамыч и невольно съёжился.

— В месте покаяния пребывавши… Попомни, зная дела твоя, осуждаемый на мучения…

— Помилюй, Коспоти!

— И прости мя за презорство, — подсказывает Апраксин.

— Присорьства прости… — машинально повторяет Вейде.

— Что я безвинного поносил у блудницы, превозносяся кичением.

— Китшени… — лепетал, не все удерживая в памяти, Вейде.

— И за то мучениям повинен, аще не заглажу с лихвою, — вещал за него Апраксин. — Предан будучи лютым демонам, иже гортань мою исполнят смолою горючею…

Язык Вейде лепетал невнятно от страха.

— Катоф… катоф.

— Балакирева удоволить по прошению и Апраксина, за отпущение вины моея, другом паче всех считати…

— Путу.

— Молись усерднее!.. Кара приближается! — грянул Апраксин сильнее и сильным движением трости погасил свечу.

В это время уже подползли двое людей Апраксина в шубах наизворот, наброшенных на голову. Они прижали к постели Вейде, и третий, поставив воронку в разжатый рот мычавшего страдальца, влил в него из сулеи крепкой водки так много, что Вейде одурел, обеспамятел и скоро заснул.

Прошло несколько часов, ещё пока он очнулся и от боли в голове начал стонать. На его стоны снова Апраксин подвязывает себе бороду, надевает дедовский белый кафтан, красный треух на голову, берет тонкую зелёную свечу и кадильницу; приказывает принести к спальне пленника кушанье, разрезанное мелко-намелко, и питьё сладкое с большим количеством спирта. Входит вдруг в спальню Вейде и начинает его уверять, что он его лечит от сумасшествия; что ему, как больному, не нужно говорить, а только употреблять яства и питьё, которое ему врач даёт.

Проголодавшийся Вейде отчасти под влиянием страха повинуется охотно. Апраксин даёт Вейде есть и пить. Его разбирает хмель очень быстро, и он засыпает крепче прежнего. Апраксин сонного Вейде перевозит в его дом и приказывает сказать, что он в обмороке найден.