Феникс - Светлана Ягупова

Лия села напротив Радова. Минуты, когда удавалось его разговорить, всегда были значительны, и она старалась не упускать их. Всем известна молчаливость этого репликанта, но уж если начинал вспоминать прошлое, сотрудники лаборатории включали первый подвернувшийся под руку фоник, так как Радов часто рассказывал нечто такое, чего в книгах не найдешь. И сейчас Лия незаметно включила аппарат.

— Годы Напряжения… — глуховато произнес он. — Что вы знаете о них? Я читал работы ваших ученых, и мне было смешно, любопытно и странно. Я даже подумал: не является ли в таком случае вся история, зафиксированная в книгах, своего рода художественным вымыслом? Ведь на самом деле все было иначе.

— Но остались мемуары, записки, дневники людей того периода, недоверчиво возразила Лия.

— Все так. Но видишь ли, в каждом времени есть нечто неосязаемое, носящееся в воздухе, как аромат цветов, который трудно передать на бумаге. Кроме того, у каждого времени свой цвет и вкус. Я согласен с общим определением значимости того периода: в годы Великого Напряжения рождался новый человек. Правда, тогда мы не думали об этом, хотя и явно ощущали, как в нас появляется нечто новое. Представь себе поколение, которое постоянно слышит о том, что миру угрожает ядерная война.

— Вероятно, оно адаптировалось?

— Неужели можно привыкнуть к угрозе смерти? Впрочем, старые люди в деревнях всегда спокойно относились к этому и порой заблаговременно делали себе гробы. Но в годы Великого Напряжения о смерти вынуждены были думать даже дети.

— Я нигде не читала об этом.

— У человека как бы открывалось второе зрение. Он начинал по-иному воспринимать мир. То, что раньше проходило мимо его глаз и ушей, вдруг стало явным и обрело второй, волшебный смысл.

— Почему волшебный?

— Да потому, что многого он еще не мог научно объяснить.

— Выходит, скатился к первобытному мышлению?

— Конечно, нет. Но в некотором смысле увидел мир глазами первобытного человека, но как если бы тот был вооружен небольшим багажом научных знаний. И вдруг опять понял, что, по сути, не знает природы таких обычных явлений, как, скажем, атмосферное электричество. Солнце вновь наделил космическим сознанием, то есть почти одухотворил, уловив в солнечном ветре намеки на мелодии великих композиторов, пульсацию, сходную с пульсацией сердца. На миг растерялся перед лицом опасности, которую сотворил для себя в виде ядерного оружия, в минуту отчаяния готов был упасть на колени, как встарь протянуть руки древнему богу Ра. И, может, это бы и произошло, не прислушайся он к биению своего сердца — Радов сделал паузу, потер лоб, вызывая что-то из памяти.

— То есть, он понял, что сам является потенциальным богом?

— Да, это был великий шаг в его сознании. Однако он не возгордился, так как увидел, что над его планетой кружат корабли иных миров. И когда поверил этому, чуть было не кинулся в другую крайность — самоуничижение. Но о первых контактах я расскажу после. Сейчас же мне вспомнилось о двух типах людей, рожденных годами Великого Напряжения. Было, разумеется, много градаций, но эти, разнополюсные — наиболее яркие. Один из них — человек- захватчик. Более гнусного типа трудно представить. Лозунг захватчика — все и сразу! Я говорю об обычном среднем человеке. Уверовав в то, что близок конец света, захватчик попирал все моральные нормы, лишь бы урвать кусок послаще. Энергично работая локтями, он наступал на ноги, как в общественном транспорте, так и на производстве, стараясь оттолкнуть тех, кто мешал его продвижению. Как крыса, тащил он в свою нору барахло, отгораживался им от внешнего мира, забивал мозги наркотическими ритмами, заливал совесть спиртным — лишь бы не пробились, не прорвались сквозь эту пелену ростки совести. Я встречал таких людей, и моя сегодняшняя тревога о том, как бы вновь не увидеться с ними.

— Они пройдут через адаптационную камеру и станут другими.

— Однако в дни КО неизбежно оживает прошлое. Если бы я все же встретился с кем-нибудь из них, я бы заявил, что здесь их ожидает отнюдь не рай. Райскую жизнь, сказал бы я, вы еще должны заслужить своим потом, выстрадать. Да и что такое в вашем представлении рай? — распалялся Радов перед воображаемыми собеседниками. — Уж не лежание ли под кусточком с конфетой во рту или в комфортабельном салоне автомобиля? Возможно, вы имеете иное представление о райской жизни, во я посмотрю на вас, когда воспламенитесь жаждой познания иных миров, а вам вдруг скажут: рановато, вы еще не все сделали на Эсперейе. И вовсе ощутите себя одной ногой в аду, когда вам вежливо откажут в путешествии на нашу матушку-Землю.

— Неужели вам отказали, Стас? — Лия искренне огорчилась.

— Да. Но я сейчас не о том. Реплицировать захватчиков — аморально. Они ведь не приложили ни малейшего усилия к тому, чтобы хоть на йоту приблизить век Репликации.

— Это очень сложный вопрос, не нам его решать.

— Знаю. Репликаторы уже не терпят меня — постоянно толкусь у них со своими предложениями. Смотрите, Лия, мои суставы начинают растормаживаться.

— Ну-ка, поднимитесь.

Радов встал, немного постоял недвижно, затем согнул в колене одну ногу, другую, покрутил руками, головой.

— Все в порядке. — Он сделал несколько гимнастических упражнений с приседаниями. Опять заглянул в зеркало и остался доволен: разгладились складки, исчезли пигментные пятна, в глазах появился молодой блеск.

— Пока еще не могу вас оставить, — предупредила Лия.

— Идемте-ка в двадцать пятую. Что там у них? Явно разочарованная тем, что беседа прервалась, Лия пошла следом.

Всякий раз, шагая по коридору реплицентра, Радов досадовал, что на его стенах, испещренных выдержками из иммортальной лирики, нет строк Маяковского: "Недоступная для тленов и крашений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений". Когда-то просьбу поэта "Воскреси, свое дожить хочу!", понимали как метафору, страстное желание духовно остаться в памяти людей, упуская из виду конкретное, недвусмысленное: "Сердце мне вложи! Кровицу — до последних жил. В череп мысль вдолби. Я свое не дожил на земле, свое не долюбил!"

Радова тяготил, тот случайный факт, что именно он одним из первых получил реализацию того, о чем без особой веры думал лишь в юности, но что, оказывается, всегда жило в великих душах. В этом можно убедиться, читая цитаты на стенах: Джон Донн (XVII век): "Смерть, почему же мы твои рабы? Что мы уснем навеки, ты нам врешь: Проснемся мы — и ты тогда умрешь!"; Александр Пушкин (XIX век): "О други, не хочу я умирать!", Илья Сельвинский (XX век): "Мы вновь сквозь вековое забытье взойдем в телесности, а не в расподьях"; Эрих Скорцелли (XXI век): "Но не господь, наука воскресит"; Мария Жордан (XXVII век): "И на земле, очищенной от бед, увидимся мы через бездну лет"; 2 Бенедикт Гленский (XXX век): "Он — бог, он — великий новатор, наш завтрашний репликатор!"

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});