Записки охотницы (СИ) - Муравская Ирина

— Пока нет, — как он особенно выделил это “пока”. — Но должны. Это же все меняет.

— Что меняет? — фыркаю. — Ничего это не меняет. Знаешь, каким образом это выставят? Что я специально все подстроила, чтобы отвести от себя подозрения.

— Ты настолько не веришь асам?

— Я никому не верю. Чем отвечают и мне. И правильно, видимо, делаю, — холодно смотрю на Диму. — Разве нет? Не меня ли водили за нос последние недели?

— Это другое.

— Нет, это называется вранье. И никак по-другому. А ты еще что-то говоришь о вере, — хватаю телефон со стола и встаю. Ох, не надо было так наедаться. — Поехали в башню. Я дико устала.

Продолжить спор не удалось. С кем переругиваться, если я уже вылетела на улицу, недовольно ежась от холодного ветра и прячась под козырьком от дождя? Не с кем, правильно. Ева с Димой вышли почти сразу и вот мы уже едем обратно к Деловому центру по пустынной в такой час дороге. Вот всегда бы так!

Заезжаем на подземную парковку, тормозим.

— Ева, выйди, пожалуйста, — просит Дима, разблокировав дверцы только со стороны задних сидений. Та послушно выползает, быстро переглянувшись со мной, но далеко не уходит. Останавливается возле соседней припаркованной машины и ждет. Мой суровый надзиратель.

— Итак, сейчас будет чистосердечное признание? — снова скрещиваю руки на груди. Точно защищающийся жест, психиатры дело говорят.

— Да, я знал кто ты… Если ты об этом. Извиняться не собираюсь, уж не обессудь. Ты была под подозрением, а нам нужно было присмотреться поближе. Все же ты оказалась на нашей территории.

Нашей. Нам. Ясно же о ком речь, да? Чертовы братья.

— Я живу в Питере не первый год.

— Знаю. Но ситуация поменялась после кражи копья.

Хмыкаю.

— И что же? Наша встреча на гала-приеме неслучайна?

— Чистое везение. Хотя за последние пару лет мы неоднократно с тобой сталкивались на улице и один раз в Зингере, но кое-кто не обращал на меня внимания. А тут такая возможность… Может, судьба?

— Точно нет. Удачное стечение обстоятельств, — принципиально не смотрю в его сторону. — Мы закончили? Открой дверь.

Только вот Дима не торопился меня выпускать.

— Знал, не знал… какая разница? Это ведь ничего не меняет. Наоборот, теперь все проще. Не придется друг другу лгать.

— Ага. Теперь закончили?

Усталый вдох и щелчок автоматических заглушек.

— Доброй ночи. И будь добра, старайся лишний раз не светиться. Не совсем понимаю, зачем была утроена сегодняшняя авария, но это явно неспроста. В следующий раз ты можешь оказаться не в морге. Кто знает, что у него на уме.

Молодец. Озвучил мои собственные мысли. До меня уже тоже дошел весь ужас произошедшего. Это счастье, что чертов “тайный друг” сегодня лишь поздоровался. От мысли, что он был рядом, когда я лежала и умирала на асфальте абсолютно беспомощная, становилось дурно… Или даже еще хуже, я могла бы очнуться наедине с этим психом…

— Спокойной ночи, — бросаю я и выхожу из машины.

Ева облегченно отвлекается от царапания ногтем полировки чьего-то черного Лексуса и идет следом за мной к лифту. За секунду до того, как закрываются стальные дверцы, вижу выезжающий с парковки “Ягуар”.

Едем в тишине, лифт не останавливается на соседних этажах. Все нормальные люди… нет, не люди, простите, все нормальные бессмертные существа, спят в такое время.

— Если что, я переживала, — глядя в потолок и ни к кому конкретно не обращаясь, заявляет Ева. — И скажи спасибо. Ты, конечно, любительница не отвечать на звонки, но перестраховаться и мчаться на твои поиски — моя затея.

Улыбаюсь.

— Спасибо. Благодаря тебе меня не распотрошили. Снова.

— Всегда пожалуйста.

— Катар у тебя? — кивок на рюкзак за спиной. — Хорошо.

Ева задумчиво поджимает губы.

— Есть еще что-то, что мне нужно знать?

— Не думаю, что будет смысл, но стоит проверить ближайшие к месту аварии камеры. Может, внедорожник где-нибудь засветился. Или опросить прохожих, вдруг кто видел лицо водителя. Надоело играть в прятки, пора разоблачить эту гадину.

— Попробую что-нибудь сделать. Только вот… мне кажется, асы и так знают, кто это. Но мне точно не скажут. Понятное дело.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А уж мне тем более. Хотя… Дима ведь, получается, тоже в курсе?

— Думаю, да.

— Знает, но молчит? Наверное, это он и имел в виду, когда говорил: больше не нужно лгать.

— Боги себе на уме.

— Это точно…

Боги, черт. А ведь правда. Даниловы же никто иные, как бессмертные боги. Каждый из них старше даже Хельсты.

Доезжаем до шестьдесят седьмого этажа. Молча входим в квартиру, запираемся на замки, мне вручается рюкзак и все в той же тишине разбредаемся по комнатам. Как же мне это нравится. Что-что, но мы с соседкой знаем, когда стоит закончить разговор.

КОРОТКИЙ ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ

Устать — устала, только вот мне, разумеется, не спится. Наспалась в морге, называется. Долго ворочаюсь в постели. Безуспешно. Не выдерживаю, встаю, забираюсь с ногами в большое кресло у так и не зашторенного окна, закуриваю и наблюдаю за просыпающимся в кумаре серых туч городом.

Ветер бьется в стекла наперегонки с дождем, но сейчас, сидя в тепле, это не раздражает. Наоборот, немного успокаивает. Пускай ненадолго, но чувствуешь себя… в безопасности. Ото всех.

Одна сигарета, вторая… к четвертой мысли улетают в сторону “божественных” братьев. Хорошо или плохо, что мы крутимся в одной кофемолке? С одной стороны, Дима прав — все становится проще: не нужно врать и увиливать. С другой же… дела лишь усложняются.

И один, и другой приходятся ближайшими родственничками тем, кто обвиняет меня во всех преступлениях мира. Назревает логичный вопрос: насколько тот же Дима готов быть честен? Не играет ли он двойную роль?

Не обходят стороной и романтические настрои. Нет, ни на что не намекаю, но заводить отношения с такими как я куда проще, нежели со смертными. Не имею в виду, что вообще этого хочу, но, по крайней мере, не придется спустя годы тихо сливаться и таять в закате.

Год отношений с обычным человеком, два, пять, максимум десять… но результат-то один. Придется исчезнуть и обрубить все воспоминания. Это непросто если в ход пущена любовь, но еще сложнее наблюдать за тем, как дорогой тебе человек с годами стареет, а затем и умирает. Потом ты, правда, встречаешь еще кого-нибудь и всё начинается по новой, но...

Мне хватило одних таких болезненных отношений, чтобы понять: амурные дела стопроцентно не мое. Наверное, поэтому я и живу обособленно, стараясь не привыкать к людям. Хотя, вообще-то, про длительные отношения речь изначально не заходила. Это придумал уже сложившийся менталитет и человеческая натура. Непонятно? Ладно, расскажу подробней.

Что касается отношений между валькириями и эйнхериями, тут запрет стоит жесткий. Всегда имеется вероятность, что кто-нибудь из них твой кровный родственник: брат по линии матери, или вообще дальний племянник троюродной тети. В любом случае, седьмая вода на киселе всё равно кисель, так что фу… это же мерзко.

С богами проще. С ними отношения не то, чтобы дозволяются, но и не запрещаются. Это скорее подобно развлечению. Мимолетному и не сулящему ничего серьезного. Да и кому захочется быть друг с другом вечно? Рано или поздно однообразие приедается и начинает хотеться чего-то нового. Непостоянство, вот наш порок.

Да и никакого сакрального умысла в таком союзе тоже нет, как и возможности продолжения рода. Девы-воительницы не способны иметь детей от богов, таков наш удел. Сами валькирии рождаются исключительно от союза бессмертной женщины и смертного мужчины.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Хотя как раз самая первая валькирия была рождена в порыве страсти великого Одина (и так-то на минуточку — уже женатого. Что поделаешь, все мужики одинаковы) с девицей благородных древних (и возможно княжеских, кто его знает) корней, имя которой давно кануло в небытие.

Разумеется, детям, братьям и сестрам конунга тоже захотелось ласки простых смертных (кто бы сомневался, все мы озабоченные извращенцы), однако возникла загвоздка — не имея того всевластья, что есть у Одина, появиться на свет валькирии могли лишь из “бессмертного” лона. Проще говоря, только богини и могли нас плодить. Мужчины оказались не удел, и пришлось им довольствоваться своими сынами — эйнхериями.