Воспоминания участника В.О.В. Часть 2 - Анджей Ясинский

Однажды мне пришлось работать на немецкой кухне. Кухня находилась за лагерем и располагалась в каком-то бывшем советском артучилище. Во дворе столовой стояли советские пушки. Они стояли как памятник на постаменте. Во дворе кухни всех пленных выстроили по росту. Я оказался самым маленьким и стоял в хвосте. Наверное, самым худым и истощенным пленным был тоже я. К строю подошел толстый и старый немец. Он был в белом колпаке на голове и белом халате. За поясом у него висело полотенце, а в руках был топор. Немец подошел ко мне и спросил по-немецки, сколько мне лет. Вопрос я хорошо понял, так как в школе его задавали на уроках немецкого языка. Точно как в школе ответил по-немецки.

- Шестнадцать. - Соврал я. Немец удивился. Он спросил мою национальность.

- Русский.

- Gut. - Ответил тот. - Значит, ты знаешь немецкий язык?

- Да, немножко.

Немец похлопал меня по плечу, удивился, что у большевиков в армии воюют дети и за руку привел на кухню. Мне в обязанность вменилось колоть топором очень толстые поленья и подкладывать в печь.

С обязанностью я справлялся хорошо. Когда немец кричал "Feuer" - я подкидывал дрова или же поливал водой по команде.

Через окошко, шедшее в зал и на кухню мне было хорошо видно самих немцев и пищу, которую им подавали. А подавали им очень вкусные вещи - румяных зажаренных курей, пиво, кофе. Глядя на все это у меня усиливался аппетит и я невольно удивлялся. Откуда это они могут так хорошо питаться?

Невольно приходило сравнение со своей солдатской кухней, где основным и почти постоянным блюдом был суп, щи с капустой, каша пшенная и сухари. Было ли это всегда так или это было в период трудностей? Как бы ни было, мир в то время я воспринимал так, как он мне представлялся. Тогда я был зол на всех. Я завидовал немцам и жалел своих за их бедность. Мне хотелось, чтобы и мой народ был одет и накормлен не хуже врагов наших. Я успел заметить, что немцы все без исключения, невзирая на чины, питались все из одной кухни. Офицеры и солдаты получали обед из одного котла. В ресторане вино, пиво и жареные куры подавались отдельно за деньги.

На кухне из наших пленных было двое. Я и еще парень лет шестнадцати. Он был тоже маленького роста и сильно истощен. Откуда он взялся в лагерях и как попал на войну, парень ничего не рассказывал. Тон у парня был властный. Немца он слушал не слишком внимательно. Зато все время пытался командовать. Немец-повар часто появлялся возле нас и всегда чем-нибудь угощал. То хлеба принесет, то суп нальет в наши котелки. Мы были рады. К концу работы немец спросил, хотим ли мы кофе. Мы подумали, что немецкое кофе вкусное - с молоком и с сахаром. Однако когда немец-повар принес нам целый эмалированный таз черного горького кофе без молока и сахара, мы его не стали пить. Все равно вода. Немец, по-видимому, догадался и вместо кофе принес тоже целый таз супа. Суп мы поели, а оставшуюся часть разлили в котелки и взяли с собой в лагерь. Когда пред уходом с работы нас стали считать, недосчитали двух человек. Они незаметно сбежали. Немцы-конвоиры, по-видимому, не слишком о них печалились. Искать беглецов не стали и мы без этих двух сбежавших вернулись в лагерь.

Потом после разговоров стало известно, что сбежать дело не трудное и все, кто желал убежать, легко это делали. На лагерном базарчике свой котелок с супом я обменял на два свежих огурца. По лагерным понятиям я стал превращаться в купца. Два огурца и кусок макухи было тогда богатейством. Некоторые предприимчивые пленные такое огромное состояние пускали в оборот. Начинали свое торговое дело. Я же в подобных вещах был несмышленым и все, что заимел, с удовольствием скушал сам. В общем-то на работу ходить было интереснее, чем сидеть в камере. На работе можно было покушать чего-нибудь. Узнать свежие новости, а кто хотел сбежать из лагеря, то это всего удобнее можно было сделать на работе. Только на работу не каждому удавалось попасть. Желающих было очень много. Попадали же не многие.

Сразу же за воротами пленных встречала толпа женщин. Они на разные голоса выкрикивали названия сел или городов. "Из Полтавы есть? Белоцерковские есть?". Иногда случалось так, что кто-нибудь да встречал своих родственников или земляков. Тогда у пленного бывало много радости. Кроме приятной неожиданности, пленный получал еще много продуктов. Конвоиры не препятствовали передавать передачи. Однако были и такие, которые отгоняли от строя женщин и проверяли содержимое передач. Наиболее часто получалось так, что женщины никого не встречали. Ни родных, ни земляков. Постояв у ворот безрезультатно дня три-четыре, они вынимали из мешков их содержимое и раздавали пленным. Это было: хлеб, сухари, картофель, соль, иногда яйца или сало, но реже.

Один раз меня взял на работу молодой солдат немец. Повесил мне через плечо черную сумку как у почтальона и почти весь день я ходил вместе с ним из дома в дом по всему городу. В сумке были какие-то пакеты, которые мы разносили по адресам. В каждом доме жили наши советские люди. Они тоже голодали. Но, увидев советского пленного, они находили чего-то и делились со мной. Так было всегда. Пленные чувствовали, что, несмотря ни на что, у нас все-таки была своя родина. Что наш народ считает нас, пленных, за своих и понимает наши трудности. Это согревало нам наши оплеванные души. Поднимало в нас дух. Мы забывали, что мы отверженные. Снова хотелось жить, действовать, совершать подвиги во славу себя и родины, которая отвернулась от нас. Наше гражданское население сочувствовало нам, пленным, но что оно могло сделать? Они сами жили впроголодь и в страхе. Они тоже ждали неприятностей с двух сторон. От немцев как от врагов. От своих ждали неприятностей по причине того, что не смогли эвакуироваться. Может быть, это и роднило нас. Все это размышления психологического характера. Как будто не имеющие отношение к плену. Однако психология людей определяла их дальнейшее поведение, их судьбу, их будущее.

Мне не было заметно благоприятных психологических моментов для наших людей. Каждый жил сегодняшним днем, чувствуя себя песчинкой в огромном круговороте войны, не имея возможности быть индивидуумом, человеком, который имел бы собственное лицо. Если кто и пытался приобрести это свое собственное лицо, то на это было весьма мало шансов. Объективные факты ограничивали возможности.

***

Камеры были разной величины: на 10-20-25 человек. Однако, несмотря на различную вместимость все они были похожими. Серые стены, исписанные тюремной лирикой. Вверху зарешеченное окно и снаружи козырек, пропускавший свет только сверху и через который можно было видеть небо. Некоторые козырьки были сломаны. Через проломы досок виднелся город, тюремный двор и прилежащая территория. Крепкие старинные двери с зарешеченным окном в середине, соединяли нас с миром. Много людей прошло через эти двери. Раньше они впускали в камеры преступников, теперь же впустили и нас - советских военнопленных. Многим ли удастся выйти за них на волю?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});