Неизбежная могила (ЛП) - Гэлбрейт Роберт

Люси продолжала очень тяжело дышать, периодически промокая глаза бумажным полотенцем. Страйк знал, что с его стороны это было проявлением трусости, потому что он осознавал, что Люси нужно ему все рассказать, но он не хотел больше задавать вопросов, потому что не хотел слышать ответы.

— Она отвела меня к нему, — наконец сказала Люси.

— К кому?

— Доктору Коутсу, — сказала Люси. — Я упала. Ей, должно быть, было пятнадцать-шестнадцать лет. Она держала меня за руку. Я не хотела идти. «Тебе следует показаться врачу». Она почти волокла меня.

В комнате снова наступила одна короткая пауза, и Страйк чувствовал, как ярость Люси борется с ее привычной сдержанностью и решимостью притворяться, что жизнь, на которую обрекла их Леда, давно мертва, как и сама Леда.

— Он, — медленно произнес Страйк, — прикасался к...

— Он засунул в меня четыре пальца, — грубо сказала Люси. — У меня два дня шла кровь.

— О черт, — сказал Страйк, закрывая лицо рукой. — А где был я?

— Играл в футбол, — ответила Люси. — Я тоже играла. Там я и упала. Ты, наверное, думал, что она помогает мне.

— Черт, Люси, — сказал Страйк. — Я такой...

— Это не твоя вина, это вина моей так называемой матери, — выпалила Люси. — Где она была? Накурилась где-нибудь? Трахалась с каким-нибудь длинноволосым чудиком в лесу? А эта мерзавка Мазу заперла меня с Коутсом, и она знала. Она знала. И я видела, как она делала так с другими маленькими девочками. Отводила их в комнаты Краузеров. На терапии я об этом чаще всего говорю, о том, почему я никому не рассказала, почему я не вмешалась и позволила страдать другим маленьким девочкам…

— Ты проходишь терапию? — удивился Страйк.

— О, господи, конечно, я хожу к психотерапевту! — сказала Люси таким яростным шепотом, пока кто-то, вероятно насытившийся банановым хлебом Грег, прошел мимо двери гостиной и направился наверх. — А ты после такого проклятого детства не ходишь?

— Нет, — ответил Страйк.

— Нет, — с горечью повторила Люси, — тебе это, конечно, не нужно, ты такой самодостаточный, такой цельный...

— Я так о себе не говорю, — возразил Страйк. — Я не... черт возьми...

— Не надо, — отрезала она, снова обхватив себя руками. — Я не хочу... Неважно. Это не имеет значения. Но что действительно важно, — сказала она, и слезы снова потекли по ее лицу, — то, что я не могу простить себя, что промолчала тогда. Там были другие маленькие девочки, которых уводила эта сучка Мазу, и я никогда ничего не говорила, потому что не хотела говорить о том, что случилось со мн…

Дверь гостиной открылась. Страйк был поражен внезапной переменой в Люси, когда она насухо вытерла лицо и мгновенно выпрямила спину, и при появлении запыхавшегося Джека с мокрыми волосами она уже улыбалась.

— Они крутые, — улыбнулся Джек Страйку, поднимая вверх свой арбалет.

— Рад это слышать, — ответил Страйк.

— Джек, иди умойся, а потом можешь съесть немного бананового хлеба, — сказала Люси так, словно была совершенно счастлива, и впервые за всю их взрослую жизнь Страйку пришло в голову, что приверженность его сестры к стабильности, ее представление о нормальности, твердое нежелание бесконечно размышлять об ужасных вариантах человеческого поведения были проявлениями необычайного мужества.

Как только дверь за Джеком закрылась, он повернулся к Люси и произнес тихо и почти искренне:

— Тебе стоило рассказать мне об этом раньше.

— Это бы тебя только расстроило. В любом случае тебе всегда хотелось верить, что Леда была замечательной.

— Это не так, — сказал он, теперь уже абсолютно честно. — Она была... такой, какой она была.

— Она не годилась на роль матери, — сердито сказала Люси.

— Не годилась, — тяжело вздохнул Страйк. — Думаю, в этом ты права.

Люси несколько секунд смотрела на него в полном изумлении.

— Я так долго ждала, когда ты скажешь это. Так долго.

— Понимаю, что ждала, — ответил Страйк. — Послушай, я знаю, ты думаешь, что я считаю ее идеальной, но, черт возьми, конечно, я так не считаю. Неужели ты думаешь, что я смотрю на то, какая ты мать, вспоминаю, какой она была, и не вижу разницы?

— О, Стик, — со слезами на глазах выдохнула Люси.

— Она была такой, какой была, — повторил Страйк. — Я любил ее, я не могу утверждать, что это не так. И, возможно, она во многом была сущим кошмаром, но я также знаю, что она любила нас.

— Любила? — переспросила Люси, вытирая глаза бумажным полотенцем.

— Ты же знаешь, что любила, — сказал Страйк. — Она не защитила нас, потому что сама была настолько наивна, что была едва ли способна самостоятельно открыть входную дверь. Она пренебрегала нашей учебой, потому что сама ненавидела школу. Она втягивала ужасных мужчин в нашу жизнь, потому что всегда думала, что этот мужчина станет любовью всей ее жизни. Все это не было злонамеренным, это было просто ужасно легкомысленно.

— Легкомысленные люди причиняют много вреда, — сказала Люси, все еще вытирая слезы.

— Да, так и есть, — сказал Страйк. — И она его причиняла. В конце концов, в основном самой себе.

— Я не... я не хотела ее смерти, — всхлипывала Люси.

— Господи, Люси, я знаю, что ты не хотела!

— Я всегда думала, что однажды мы с ней во всем разберемся, а потом было слишком поздно, и она умерла.… и ты говоришь, что она любила нас, но...

— Ты же знаешь, что она любила, — повторил Страйк. — Ты знаешь, Люси. Помнишь ту почти сериальную историю, которую она обычно придумывала для нас? Как, черт возьми, она ее называла?

— Лунные лучи, — сказала Люси, все еще всхлипывая.

— Семья Лунных лучей, — сказал Страйк. — С мамочкой Лунным лучом и...

— ...Бомбо и Монго...

— Ее любовь была не похожа на ту, что свойственна большинству матерей, — сказал Страйк, — и вела себя она не как другие люди. Это не значит, что любви не было. И не значит, что она не была совершенно безответственной.

На пару минут снова воцарилась тишина, если не считать постепенно затихающего шмыганья Люси. Наконец, она вытерла лицо своими ладонями и подняла покрасневшие глаза.

— Если вы расследуете дело, связанной с этой так называемой церковью, то как она теперь называется?

— ВГЦ.

— Тогда убедись, что ты прищучишь эту сучку Мазу, — тихо сказала Люси. — Мне все равно, подвергалась ли она сама насилию. Прости, но мне все равно. Она позволяла им делать это с другими девочками. Она была как сутенерша.

Страйк подумывал объяснить ей, что его наняли не для того, чтобы прищучить Мазу, но вместо этого сказал:

— Если у меня будет такая возможность, я обязательно это сделаю.

— Спасибо, — пробормотала Люси, все еще вытирая опухшие глаза. — Тогда тебе стоит браться за эту работу.

— Послушай, я хотел тебе еще кое-что сказать, — сказал он, сам удивляясь, когда услышал собственные слова, как он, черт побери, на это решился. Этот порыв каким-то непонятным образом был вызван желанием быть таким же честным, как она, и перестать скрывать. — Я... м-м-м... я связался с Пруденс. Ты ее знаешь. Она одна из незаконнорожденных детей Рокби.

— Вот как? — спросила Люси, и, к его изумлению — а ведь он скрывал от нее то, что начал общаться с Пруденс, из страха, что она почувствует ревность или подумает, что ее пытаются заменить, — она улыбалась сквозь слезы. — Стик, это здорово!

— Неужели? — он был сбит с толку.

— Ну, конечно! — ответила она. — Давно вы общаетесь?

— Не знаю. Несколько месяцев. Она навестила меня в больнице, когда я... ну, ты знаешь...

Он указал большим пальцем на легкое, которое проткнул один загнанный в угол убийца.

— Какая она? — спросила Люси, которая казалась любопытной и заинтересованной, но ни в коей мере не обиженной.

— Она хорошая, — сказал Страйк. — Я имею в виду, она не похожа на...

— Тебе не обязательно это говорить, — сказала Люси с дрожащим смешком. — Я знаю, через что мы прошли вместе, я знаю, что никто другой никогда этого не поймет. Знаешь, Джоан всегда хотела, чтобы ты помирился с Рокби.