Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков

– О чем вы думаете? – спросил Леднев.

– Так, ни о чем. Люблю смотреть на реку, особенно вечером. Эти огни… Когда я смотрю на них, мне кажется, что я плаваю с отцом по реке. Мы подойдем к пристани, начнется высадка пассажиров, матрос вытянет сходни, крикнет: «Ноги!» – да еще и обругает кого-нибудь: «Макака сингапурская…» И я буду думать: «Откуда он знает про Сингапур? Наверное, служил в морском флоте и плавал в Тихом океане», – а потом буду думать про Тихий океан.

– Вы много плавали в детстве?

– Каждую навигацию. Да я и родилась на барже.

– Я тоже плавал, – сказал Леднев, – но не много. По правде сказать, не люблю. Долго, скучно, однообразно. Я даже до Куйбышева – только самолетом, а уж об Астрахани и говорить нечего. В Москву – железной дорогой, одна ночь.

– А вот я люблю. Плывешь, плывешь… Машина шумит, колеса стучат по воде, а вода бурлит, кто-то взбегает по трапу, пароход свистит. Хорошо! И берега, и пристани… Все это такое родное, такое привычное, что думаешь: без этого не сможешь жить. А вот видите, живу!

– Вам бы быть капитаном, – сказал Леднев.

– Не женское дело.

– Почему? Ведь есть.

– Да, есть, а все-таки не женское. – Катя посмотрела на него, отвернулась.

– Почему вы мне ни разу не позвонили?

– А вы мне?

– Ждала вашего звонка.

– Но ведь вы обещали?

– По делу… А дела не было.

– А без дела?

– Без дела и вы могли мне позвонить.

– Я хотел, – сказал Леднев, – но, честно говоря, стеснялся. Вы мне показались строгой, сердитой, оборвали бы меня – и все!

– Я думала, вы храбрее…

– Если бы вы меня оборвали, как бы я тогда выглядел?

– А вы лучше об этом никогда не думайте.

– О чем?

– О том, как вы будете выглядеть.

– Честное слово, боялся, – искренне сказал Леднев. – Несколько раз брал трубку, но не звонил. Думал, не нужен вам, думал, выгляжу несерьезным, легкомысленным, этаким… – Он покрутил в воздухе рукой. – Вот так. А сегодня я видел: вы обижены на меня, недовольны мной.

– Это верно, – призналась Катя, – я не знала, почему вы не звоните. Решила, что вы забыли.

– Вы мне верите? – спросил Леднев, наклоняясь к Кате и заглядывая ей в глаза.

– Не надо, – прошептала она.

Сильной рукой оп повернул ее голову к себе и поцеловал в губы.

Глава семнадцатая

Когда рано утром грузовой теплоход плывет по реке, он кажется безлюдным. Только видны за стеклами рубки штурман и рулевой, больше как будто и нет никого.

Это впечатление обманчиво.

Жизнь на судне идет своим чередом. В машинном отделении несут вахты мотористы, работает в своей рубке радист-электрик, в камбузе готовит пищу кок, возится в кладовой боцман.

Сутырин любил утреннюю вахту. Никто не беспокоит, не дергает, плывешь и смотришь на реку, чистую, ясную, свежую. Уходят назад села: Буртасы, Красновидово, Антоновка, Юрьевские Горы… Вот и синие воды Камы. Они идут по левому берегу, долго еще не сливаясь со светлыми водами коренной Волги, но образуя вместе с ними ту Волгу, которая начинается за Камским устьем, – широкую, могучую, бескрайнюю.

На необозримом просторе суда кажутся маленькими, медленно плывущими, с трудом преодолевающими необъятную водяную гладь. Бесконечной лентой тянутся по левому берегу камские плоты с аккуратными бревенчатыми избушками, неожиданным на воде дымом костров. Идут снизу нефтеналивные суда «Волготанкера» с двумя красными полосами на трубе. Маленький буксирный пароходик тащит за собой огромный грузовой дебаркадер; пароходишко пыхтит изо всех сил, но колеса его «балакают», медленно перебирают плицами.

На горе – четыре элеватора, громадные, похожие на средневековые башни. На берегу ломают мел, разрабатывают известняк. Тракторы ползут на дальнем горизонте. На больших пристанях – горы хлопка.

И опять города, села, деревни, пристани, порты, поселки, фабричные трубы, нефтяные вышки, груды строительных материалов, экскаваторы, землечерпалки, деревья, избушки, леса и перелески, поля и поля. Мосты, под которыми по-особенному шумит машина и бурлит вода за кормой… На волнах качается лодка, рыбак высоко поднимает огромную стерлядь – купи, мол! Хорошо бы такую на обед, всей бы команде ухи хватило, да нельзя останавливаться, не будить же из-за этого капитана.

На протяжении трех тысяч километров реки Сутырин в любое время суток узнавал местность: каждую деревню, каждую пристань, каждую избушку бакенщика, чуть ли не каждое дерево. Он знал все бесчисленные суда, их старые и новые названия, годы постройки, все сколько-нибудь значительные события их жизни, всех их капитанов с незапамятных времен. Здесь работали отец, дед, прадед, и все, что ни есть в жизни, связано с Волгой.

Сутырин начал сдавать вахту первому штурману Мелкову, как вдруг в рубке появился капитан.

Приход капитана в такой неурочный час удивил всех: на судне все в порядке, впереди ничего сложного не предвидится. Но никто не входит в обсуждение действий капитана. Пришел – значит, надо.

Кругом расстилались пустынные берега. Голые скаты гор, низкие, изрытые ручьями, образовывали далеко выступающими в воду мысами длинную цепь, однообразную, бескрайнюю. Иногда виднелись отары овец и опять низкие горы без лесники, без дерева.

Воронин просмотрел вахтенный журнал, приборы. Оба штурмана стояли рядом с ним. Сутырин услышал за своей спиной, как еще кто-то вошел в рубку. Он оглянулся. Это были старший механик Муртазин и боцман Пушин.

– Вызывали, Иван Васильевич? – обратился к капитану Муртазин.

Воронин задал несколько вопросов Муртазипу и Путину, заговорил о якорях, которые надо сдать в ремонт, о времени прибытия в Красноармейск.

– Если дальше так пойдем, – сказал Мелков, – то придем до срока. Часа два на графике сэкономим.

Механик Муртазин, невысокий, коренастый татарин, рыжеватый, с рассеченной верхней губой и с тремя обрубленными на левой руке пальцами, стоял, прислонясь к двери, в той независимой позе, которую он всегда принимал, разговаривая со штурманами и даже с самим капитаном. При словах Мелкова он презрительно улыбнулся и не удержался, чтобы не задеть верхнюю команду:

– Два часа на рейсе сэкономим, а потом суток трое простоим… Экономия!

– Грузчиков у них не хватает, – как бы не замечая ни тона, ни иронии Муртазина, сказал Воронин. – Надо будет поставить команду на выгрузку.

Нервное лицо Муртазина сразу посерело, раскосые глаза еще больше сузились.

Воронин повернулся к Сутырину, пристально посмотрел на него.

– Подготовите списки людей, которых сумеем поставить на разгрузку.

– Слушаюсь, – ответил Сутырин.

– Теперь у Сергея Игнатьевича дело веселее пойдет, – ни к кому не обращаясь, сказал Воронин. – Он у нас теперь человек женатый, молодой женой обзавелся.

– Да уж, так вот… – озадаченно пробормотал Сутырин, чувствуя, что возражать нельзя.

Мелков повернул к ним свое бледное, болезненное лицо.

– А мне-то жена говорит: «К Сутырину супруга приходила». Какая, думаю, супруга? Все был один, а тут на тебе.

На самом же деле жена сказала Мелкову, что у Сутырипа ночевала посторонняя женщина и какое это безобразие – так делать на глазах у людей.

– Да уж бабам только языки чесать, – сказал Муртазин, давая понять, что и его жена говорила ему об этом.

– Познакомил бы, – сказал Воронин. – Твоя-то у моей дочери работает?

– Да, крановщицей, – ответил Сутырин, понимая, что ему теперь остается только соглашаться с капитаном.

– Как же, знаю, – заключил Воронин, как бы подтверждая своим авторитетом факт женитьбы Сутырина. – Так сегодня списки людей составьте, – снова заговорил он. – И радируйте: «Идем скоростным рейсом, людей мобилизуем на разгрузку. Просим сразу поставить к причалу»,

– Слушаюсь, – ответил Сутырин.

Капитан прав. Люди видели, как к Сутырину приходила Дуся, и Воронин хочет, чтобы все знали, что приходила жена, а не кто-нибудь. И Сутырин должен это подтвердить, иначе даст повод для сплетен о себе и о своем судне.

* * *

Сутырин вернулся из армии осенью 1946 года и застал дома пятилетнего парнишку – беленького и сероглазого. Он поднял его с постели и прижал к груди. Мальчик с любопытством смотрел на него, его голые ноги касались колен Сутырина. Сутырин удивился, какое длинное тело у сына.

Первые дни после возвращения Сутырин находился в том блаженном состоянии, когда семью, жену, сына, дом воспринимаешь по-новому, и в новом вспоминаешь старое, когда поздно встаешь и поздно ложишься, и каждый день гости, и впервые после пяти лет солдатской жизни рядом с тобой жена.

В его отсутствие Клара сменила их комнату на большую. Сутырин не думал о том, как ей удалось это сделать. Он знал: ей нелегко было одной с ребенком, как нелегко было и всем. То, что она справилась с житейскими трудностями, умиляло его. Он приехал, и все в семье оказалось хорошо.

Еще в первые дни их семейной жизни Сутырин безропотно уступил Кларе власть в доме и безропотно подчинился этой власти. Его заработок был не так уж велик, а ее – она работала тогда счетоводом – еще меньше. Но она выкручивалась. В ней была практическая сметка и скупость, которую он принимал за бережливость.