Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Его жена это исчадие ада, дочь проклятой Боны Сфорца. А Юхан слушает ее во всем. Надо было вбивать клин между Юханом и Карлом, играть на честолюбии самого младшего из братьев. – Перссон с досады прикусил перо. – Боюсь, это поздно. Ладно, послушайте, ваше величество, последний вариант того, что мы предлагаем мятежникам.

Дверь скрипнула и в кабинет скользнула испуганная Карин, держа на груди младенца Густава, а Сигрид ухватилась за материнское платье.

- Эрик… - Только и смогла произнести королева.

- Дорогая, - он поднялся, подошел к ней, обнял, поцеловал ее и детей, - иди прямо сейчас к королеве Катарине Стенбок. Вы побудете пока у нее. Она обо всем позаботится.

- А ты?

- А я присоединюсь к вам чуть попозже. Обещаю! – Подтвердил Эрик, видя, как нерешительно ведет себя его жена.

- С тобой, правда, все будет в порядке? – Переспросила Карин.

- Я буду с вами всегда. Обещаю тебе. Иди, пожалуйста. – Он развернул Карин за плечи и легонечко подтолкнул к выходу.

Бальфор и Дженкинс с нескрываемым неудовольствием и недоумением выслушали приказ короля.

- Ты заметил, что шотландцы смылись? – Спросил Уильям товарища.

Гилберт усмехнулся в ответ:

- Старина Уорвик всегда считал их негодными парнями!

- Да, старик видел самую суть этих дикарей в юбках…

Когда мятежники ворвались в замок во главе с Понтусом де ла Гарди, меч Бальфора покоился в ножнах. Капитан выступил вперед и, оставаясь на верхней площадке лестницы, ведущей к королевским покоям, поднял правую руку вверх, останавливая всех. Француз переложил из одной руки в другую меч и также поднял свободную руку вверх. Внизу еще напирали, но постепенно все замерли.

- Здороваться не будем, шевалье? – Начал английский капитан, оставаясь на позиции выше француза. – Хочу лишь сообщить вам, что по приказу короля Эрика наше оружие останется в ножнах. Прошу отдать такой же приказ и вашим людям. Никто не должен допустить пролития крови. Если вы не согласны, шевалье, или ваши люди не выполнят ваш приказ, то мои англичане сложат с себя обязательства. Будет много крови, вы знаете, чего стоят мои люди.

- А я ведь мог вас сейчас просто убить. – Усмехнулся француз, показывая свой обнаженный меч.

- Не думаю, что это у вас получилось бы. Вы давно на прицеле у, как минимум двух мои лучников. Вы не сделаете и шага, как ваш прекрасный испанский доспех насквозь пробьет английская стрела. А далее, - продолжал Бальфор тем же спокойным тоном, - лучники положат всех тех людей, что толпятся на лестнице позади вас. Вам де ла Гарди, возможно, не жалко своих людей, но самому-то жить еще хочется. Сознайтесь. Не так ли? У моих людей, напомню, добрые луки, а не арбалеты или аркебузы, кои требуют большего времени для перезарядки. – Гилберт снял с головы шлем и поприветствовал француза, помахав разукрашенным плюмажем перед носом. Только сейчас де ла Гарди заметил двух или трех лучников, прикрытых балюстрадой и держащих натянутые тетивы своих луков с наложенными стрелами. Он ясно почувствовал, что наконечники направлены ему в грудь. Француз сообразил быстро. Де ла Гарди закинул меч в ожны, повернулся к своим людям и отдал короткий приказ:

- Убрать оружие!

Разгоряченная толпа медленно, неохотно, с пререканиями, но подчинилась. Дождавшись, на сколько хватало обзора, что его приказ выполнен, шевалье продолжил:

- Все дворцовые караулы принять у гвардейцев капитанов Бальфора и Дженкинса. Закон и порядок превыше всего. Нарушивших приказ буду вешать лично, без всякого суда. Всем ясно?

Недовольный гул прозвучал, тем не менее утвердительно.

- К тем, кого следует арестовать относиться подчтительно, не допуская никакого насилия. Это приказ герцогов Юхана и Карла. За ослушание, повторюсь для тех, кто не расслышал меня с первого раза, виселица. И передайте это всем, кто еще снаружи.

Француз повернулся к Бальфору:

- Вас устроил мой приказ и лично мною данное слово чести?

- Меня устроит их выполнение. – Уклончиво ответил Гилберт и отступил в сторону, освобождая проход наверх. Лучники опустили свое смертоносное оружие, но стрелы по-прежнему находились на привычных местах. Одно мгновение и стрела найдет свою цель. – Последний вопрос, шевалье. – Бальфор чуть задержал француза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Да, капитан?

- Что ждет короля Эрика?

- Скажу вам откровенно – не знаю. Имею приказ держать его под охраной в его же покоях, никуда не выпускать, но обеспечивать всем, включая прислугу.

- Благодарю вас, шевалье. – Гилберт склонил голову.

- Не стоит! – Поклонился ему в ответ француз и махнул рукой своим. – За мной! – Но его меч оставался в ножнах.

Не хотел Бальфор задавать еще один вопрос, но не удержался, кинул-таки в спину:

- На что польстились, шевалье? Деньги, титул, земли?

Понтус медленно повернулся к Гилберту, испанская бородка не скрыла мстительный изгиб тонких губ:

- Пока что я назначен распорядителем коронации короля Юхана III. Ну и кое-что в придачу. - Прищур стальных глаз не сулил ничего хорошего, но Бальфора это не волновало, он уже отдавал команды своим людям. Капитан подумал сейчас о жене и дочери. Возможно, им надо уехать из Стокгольма. Хотя бы на первое время. Денег хватит, чтобы купить небольшое поместье, например, во владениях вдовствующей королевы. Эх, бедный Эрик!

Де ла Гарди сдержал свое слово. Низложенный король был взят под стражу и содержался в хранилище сокровищ. Карин с детьми оставалась у вдовствующей королевы. Английской гвардии было приказано разойтись по казармам, но замка не покидать. Бальфор с Дженкинсом видели из окна, как казнили Перссона. Он был приговорен к колесованию. К месту казни бывшего королевского советника привезли и его мать Анну. Стража не доглядела, когда, увидев распятого на колесе сына, стонущего, умирающего, с переломанными конечностями, мать бросилась с коня на землю и сломала себе шею. Солдатам ничего не оставалось, как нанизать ее тело на пику и выставить рядом с колесом. Палач решил больше не растягивать удовольствие и обезглавил несчастного Перссона, водрузив его голову в центре колеса под восторженные крики толпы.

- Повседневные дела римского народа… - Почему-то это латинская фраза, когда сказанная бывшим советником короля Эрика, сейчас крутилась в голове у Бальфора.

29 сентября 1568 года Эрик Густавссон из рода Ваза подписал отречение от престола в пользу своего сводного брата Юхана. Шевалье Понтус де ла Гарди действительно был распорядителем на коронации нового правителя Швеции. Это случилось в январе следующего года, а к лету француз попал в плен к датчанам.

Глава 12. Правда Божия а суд царев!

Не славословит, как надобно, царя земщина. Силу свою чувствует – слаба, мол, пока рать опричная, не совладать с нами, думают земские. Оттого кочевряжатся, заговоры плетут, не боятся толпой челом бить царю, дескать, разгони опричнину. Накось, выкуси! Погодите, наберет силу братство. Воля царская – воля Божья! Забыли про то? Ей дозволено страхом, обузданием, бранью клеймить злейших, изводить чрез плоть измену душ предательских.

Измена, кругом одна измена! У кого в помыслах, у кого в речах противных воли царской, а иные готовят ножи острые, да питье отравленное. Филиппа Колычева на митрополичье место поставил, а он дерзить вздумал. В благословении отказывает. Кому? Царю? Игумену всей Руси? Метлой его выметем из Успенского собора. Попы туда же, негоже, мол, первосвященников словно рухлядь перетряхивать, да отбрасывать. Сами бегут, бо страшатся гнева Божьего, гнева царского на земле. Трясутся за свои мошны, затаили злобу, что запрет наложил на отписки земель боярских монастырским вотчинам. Обеднели сразу. Погодьте, ужо придет время, отменю вам тарханы. Третьего года Афанасий за немощью великой с престола спрыгнул, будто воробей с ветки, а сколь лет духовником мне был. А не сам ли Афанасий у царского места в Успенском соборе образ водрузил «Благословенно воинство Небесного Царя», представив Небесный Иерусалим с вытекающей из него рекою жизни и горящий Вавилон. К реке той полк идет богособранный, воинство небесное, Божественной благодатию лукавый град разрушивший и пламени предавший, яко сказано в песне утреннего канона среды. Токмо огонь тот не разрушающий, очищающий от грехов великих. Не крылась ли за Афанасьевской немощью обида корыстная, егда царь речь завел о забрании податных льгот с его митрополичьего дома? Сребролюбив ты, Афанасий ох сребролюбив! За тобой сей грешок издавна водился.