Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

— Еще не хватало — задабривать Мэурига! — сердито возразил я. — Дай мне месяц, и я приволоку сюда подлого пса — приволоку на коленях.

Артур расхохотался.

— Снова война? — Он покачал головой. — Мэуриг, может, и глуп, но войны никогда не искал, так что неприязни я к нему не испытываю. Он оставит меня в покое — пока я не задеваю его чувств. Кроме того, сражаться мне есть с кем, не хватало еще и о Гвенте беспокоиться.

Впрочем, сражался Артур не много. Черные щиты Энгуса по-прежнему совершали набеги через западную границу Силурии, так что, защищаясь от подобных вторжений, Артур разместил тут и там небольшие гарнизоны копейщиков. На Энгуса он зла не держал, более того, считал его другом, но для Энгуса грабительский набег за чужим урожаем — искушение неодолимое: поди запрети чесаться блохастому псу! Северная граница Силурии причиняла куда больше беспокойства: там был Повис, а в Повисе, после смерти Кунегласа, воцарился хаос. Королем был провозглашен Пирддил, сын Кунегласа, но по меньшей мере с полдюжины могущественных вождей полагали, что на корону у них больше прав, чем у Пирддила, — или, по крайней мере, достанет силы захватить корону, — так что некогда могущественное королевство Повис пришло в упадок и превратилось в арену кровавых свар. Гвинедд, обнищавшая страна к северу от Повиса, грабила его безнаказанно, военные отряды дрались друг с другом, заключали краткосрочные союзы и тут же их нарушали, зверски изничтожали семьи друг друга, а когда сами оказывались под угрозой избиения, отступали в горы. У Пирддила оставалось довольно верных копейщиков, чтобы удержать трон, но на то, чтобы обуздать мятежных вождей, их уже не хватало.

— Думается, нам придется вмешаться, — сказал мне Артур.

— Нам, господин?

— Нам с Мэуригом. Да знаю я, знаю, войну он ненавидит, но рано или поздно в Повисе убьют какого-нибудь проповедника, а то и не одного, и подозреваю, что эти смерти вынудят его выслать копейщиков Пирддилу на подмогу. Ну, при условии, что Пирддил согласится ввести в Повисе христианство, а именно так он, несомненно, и поступит, если тем самым вернет себе королевство. А если Мэуриг отправится на войну, то небось и меня с собой позовет. Ему всяко предпочтительнее, чтобы гибли мои люди, а не его.

— Под христианским знаменем? — мрачно осведомился я.

— Вряд ли он потребует иного, — невозмутимо отозвался Артур. — В Силурии я у него — сборщик налогов, так отчего бы мне не стать его военным вождем в Повисе? — Он криво усмехнулся такой перспективе и опасливо глянул на меня. — Есть еще одна причина, почему Гвидр с Морвенной должны пожениться по христианскому обычаю, — промолвил он, помолчав.

— А именно? — подсказал я: было ясно, что эта причина вгоняет его в смущение.

— Что, если у Мордреда с Арганте детей так и не будет? — ответил он вопросом на вопрос.

Откликнулся я не сразу. Когда мы с Гвиневерой беседовали в Аква Сулисе, она намекала на такую возможность, да только мне в это не верилось. Так я и сказал.

— Но ведь если они окажутся бездетны, — гнул свое Артур, — у кого будет больше прав на королевский титул Думнонии?

— У тебя, конечно, — твердо объявил я. Артур был сыном Утера, пусть и незаконнорожденным; других сыновей, способных претендовать на трон, у покойного короля не осталось.

— Нет-нет, — быстро возразил он. — Я этого не хочу. И никогда не хотел.

Я глянул вниз, на Гвиневеру, подозревая, что вопрос о наследовании Мордреду подняла она.

— Значит, Гвидр? — догадался я.

— Значит, Гвидр, — согласился Артур.

— А Гвидр того хочет?

— Думаю, да. Мальчик больше прислушивается к матери, чем ко мне.

— А ты не хочешь, чтобы Гвидр стал королем?

— Пусть решает сам, — отозвался Артур. — Если у Мордреда не будет наследника, а Гвидр пожелает заявить притязания на трон, я поддержу его. — Он глядел вниз, на Гвиневеру, и я догадался, что за этими честолюбивыми планами стоит не кто иной, как она. Она всегда мечтала быть женой короля, но на худой конец можно и матерью, раз Артур от власти отказывается. — Но, как сам ты говоришь, в такое верится слабо. От души надеюсь, у Мордреда народится множество сыновей, но если нет и если на трон взойдет Гвидр, ему понадобится поддержка христиан. Ныне в Думнонии заправляют христиане, верно?

— Верно, господин, — мрачно подтвердил я.

— Так что с политической точки зрения весьма разумно сочетать Гвидра браком по христианскому обряду, — докончил Артур и лукаво улыбнулся мне. — Видишь, как близка твоя дочь к тому, чтобы стать королевой? — По правде сказать, раньше мне такое и в голову не приходило; должно быть, в лице моем отразилась вся гамма чувств, потому что Артур рассмеялся. — Христианский брак — не то, чего бы мне хотелось для Гвидра с Морвенной, — признался он. — Я, например, предпочел бы, чтобы их поженил Мерлин.

— Есть о нем вести, господин? — жадно спросил я.

— Нет. Я думал, может, ты чего знаешь.

— Разные ходят слухи, — отозвался я. Мерлина вот уж год как не видели. Он уехал с Минидд Баддона, увозя с собою Гавейновы останки или по крайней мере узел с обожженными, хрупкими и ломкими костями Гавейна и толикой пепла — будь то прах мертвого принца или древесная зола, — и с тех пор как сквозь землю провалился. Поговаривали, будто Мерлин ушел в Иной мир; кое-кто уверял, что он в Ирландии, а не то так в западных горах, но доподлинно никто ничего не знал. Старик сказал мне, что намерен помогать Нимуэ, но где Нимуэ, люди тоже не ведали.

Артур встал, отряхнул со штанов травинки.

— Пора за стол, — объявил он, — и предупреждаю заранее, Талиесин наверняка споет длиннющую, скучнейшую песню про Минидд Баддон. Что еще хуже, песня до сих пор не окончена! Он то и дело добавляет стих-другой. Гвиневера уверяет, что это шедевр; наверно, и впрямь так, не мне судить, но почему я должен терпеть это занудство за каждой трапезой?

Так я впервые услышал пение Талиесина — и подпал под власть его чар. Как сказала мне потом Гвиневера, кажется, будто ему под силу совлечь на землю музыку звезд. Голос у него был на диво чистый, и звук он умел держать куда дольше всех известных мне бардов. Позже Талиесин поведал мне, что упражняется в правильном дыхании — вот уж не думал, что тут необходимы упражнения! — а это значило, что он может затянуть затихающую ноту, ведя ее к изысканному финалу ритмичными ударами по струнам, может сделать и так, что комната отзовется эхом, и дрогнет, и заходит ходуном от его победного голоса. Клянусь, той летней ночью в Иске благодаря ему я словно наяву заново пережил битву при Минидд Баддоне. Я слышал Талиесина еще не раз и всегда бывал потрясен до глубины души.

Однако ж Талиесин был скромен. Он сознавал свою силу, он вполне с нею сжился — и ощущал себя легко и вольготно. Покровительство Гвиневеры весьма его радовало: она была щедра, и ценила его искусство по достоинству, и позволяла ему отлучаться из дворца на целые недели. Я полюбопытствовал, куда он уезжает во время этих отлучек, и Талиесин рассказал, что любит бродить по холмам и долинам и петь для людей.

— Не просто петь, но и слушать тоже, — поведал он мне. — Мне нравятся старые песни. Порою селяне помнят только обрывки, а я пытаюсь снова сложить их воедино. — Это очень важно — слушать песни простого народа, объяснял он, тем самым учишься понимать, что людям по душе, но и свои собственные песни он им тоже пел.

— Знатных лордов потешить нетрудно, — рассуждал Талиесин, — они до развлечений куда как охочи, а вот селянину сперва бы выспаться, а потом можно и песню послушать; и если я не позволю ему заснуть, так могу быть уверен: песня моя и впрямь хороша. — А иногда бард просто пел самому себе. — Сижу под звездами и пою, — признался он мне, улыбаясь краем губ.

— А ты правда прозреваешь будущее? — спросил я у него в тот раз.

— Я вижу будущее во сне, — отвечал Талиесин, как если бы речь шла о сущем пустяке. — Но видеть будущее — все равно что вглядываться в туман, и награда затраченных усилий не стоит. Кроме того, я никогда не знаю доподлинно, господин, подсказаны ли мои видения будущего богами или моими собственными страхами. Ведь я, в конце концов, всего-навсего бард. — Мне показалось, он что-то замалчивает. Мерлин говорил, Талиесин хранит целомудрие, дабы сберечь пророческий дар: стало быть, наверняка дорожит им куда больше, нежели явствует из его слов, но нарочно его принижает, чтобы люди не приставали с расспросами. Думается мне, Талиесин провидел наше будущее задолго до того, как оно забрезжило перед кем-либо из нас, и не хотел его открывать. Все хранил в себе.

— Всего-навсего бард? — переспросил я, повторяя его последние слова. — Люди говорят, ты величайший из бардов.

Талиесин покачал головой, не поддаваясь на лесть.