Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Рузвельт прибыл в Тегеран, будучи твердо уверен, что сила его обаяния и убеждения помогут ему достичь успеха, хотя его багаж знаний о европейской политике, а уж тем более о России, оставлял желать лучшего. Говоря о Рузвельте, сэр Ян Якоб использовал почти те же слова, что Аверелл Гарриман и Джордж Кеннан: «У него [Рузвельта] не было плана… Он, похоже, считал, что может справиться со Сталиным». Что касается выступления Рузвельта на конференции, то Кадоган написал, что «президент, со свойственным ему дилетантизмом, часто допускал опрометчивые и опасные высказывания»[1846].

Во время второй личной встречи Рузвельт изложил Сталину свою концепцию послевоенной международной организации, которая будет способствовать сохранению мира. Это будет Генеральная Ассамблея, состоящая из членов альянса. Осуществлять надзор за деятельностью Ассамблеи будет Исполнительный комитет, в который войдут Советский Союз, Соединенные Штаты, Соединенное Королевство и Китай. Комитет не будет иметь отношения к военным проблемам, а станет заниматься такими вопросами, как продовольствие и здравоохранение. Сталин (как и Черчилль) считал Китай странным выбором в каче стве четвертой «великой» державы, но не настаивал на своем мнении. Что касается Исполнительного комитета, то Сталин поинтересовался, будут ли решения этого органа обязательны. Скорее всего, нет, ответил Рузвельт, поскольку конгресс Соединенных Штатов никогда не позволит, чтобы решения подобного органа носили обязательный характер для Америки. Затем Рузвельт перешел к плану «Четырех полицейских» – Россия, США, Великобритания и Китай, – на которых будут возложены задачи по поддержанию мира, и они, в случае необходимости, смогут подвергать бомбардировке и вторгаться на территорию стран-агрессоров. Сталин вежливо выслушал, а затем перевел разговор на тему Германии. Накануне вечером Сталин сказал Черчиллю, что после победы над Германией надо сделать все возможное, что не позволит ей возродиться в качестве военной державы. Однако предложенная Рузвельтом международная организация, по мнению Сталина, не могла обеспечить то, что он считал необходимым[1847].

Не обсуждалась возможность того, что в будущем один из «Четырех полицейских» может оказаться агрессором. Как всегда, после переговоров на всех конференциях, прессе (никогда не присутствовала на подобных конференциях) предоставили только краткий отчет. Рузвельт не обнародовал свой проект всемирной организации до конца мая 1944 года.

После окончания личной беседы Рузвельта со Сталиным и до начала второго заседания Черчилль вручил Сталину «Меч Сталинграда», на лезвии которого была выгравирована надпись: «Стальному мужеству граждан Сталинграда – подарок короля Георга VI – в знак признательности британского народа». Сталин принял меч, а затем передал его Ворошилову, который выронил его. Несмотря на оплошность Ворошилова и очевидную неловкость ситуации для всех присутствовавших, Черчилль написал в воспоминаниях, что «меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении русского почетного караула. Когда эта процессия удалилась, я заметил, что президент, сидевший сбоку, был явно взволнован этой церемонией». На самом деле Рузвельт считал подобные демонстрации помпезной имперской символики безвкусицей. Для Черчилля это имело большое значение, для Рузвельта – не особое, а для Сталина – и того меньше. Британский историк Рой Дженкинс позже заметил, что Иосиф Сталин не собирался рассматривать драгоценную безделушку в качестве замены операции по вторжению во Францию[1848].

Сталин подтвердил это мнение, когда, со свойственной ему прямотой, в самом начале второго пленарного заседания обратился к Рузвельту, как в прошлом году обратился к Черчиллю во время второго заседания в Москве. «Кто будет командовать операцией «Оверлорд»?» – спросил маршал. Рузвельт ответил, что решение еще не принято. Он едва ли всерьез воспримет операцию, сказал Сталин, пока не будет назначен командующий, и, похоже, англичане с американцами тоже не принимают ее всерьез. Он настаивал на том, чтобы командующий был назначен в течение недели. На несколько секунд воцарилась неловкая тишина. Рузвельту было нечего ответить. Затем Черчилль предпринял смелую попытку преподнести действия на Родосе и в Турции как успех. Что касается операции «Оверлорд», то он вновь сделал акцент на условиях, которые необходимы для осуществления вторжения, включая условие, что на момент вторжения немцы не должны иметь в резерве во Франции более двенадцати дивизий. Если Черчилль считал, что говорит о планировании и чрезвычайных обстоятельствах, то Сталин видел в этом только словесные уловки. Он перебил Черчилля: «Я хочу задать тактичный вопрос премьер-министру по поводу операции «Оверлорд»… Премьер-министр и британские военачальники действительно верят в осуществление «Оверлорда»?» Разумеется, ответил Черчилль, если будут соблюдены все указанные условия. «Когда придет время, наш долг обрушиться со всей силы через Канал на немцев». Учитывая, что Сталин и Рузвельт уже договорились, что операция начнется 1 мая, у Черчилля ничего не оставалось, как смириться с неизбежным. Гопкинс предупреждал его, что Рузвельт встанет на сторону Сталина, – так и случилось[1849].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Брук был вне себя от злости. Он написал в дневнике: «Выслушав все аргументы в течение последних двух дней, я бы предпочел отправиться в сумасшедший дом… чем выполнять свои нынешние обязанности». Описывая поведение Черчилля и Рузвельта на конференции, он отметил: «Уинстон был не слишком хорош, а Рузвельт и того хуже». Сталин, в сопровождении одного Ворошилова, окруженный двадцатью шестью британскими и американскими знаменитостями, включая Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля, задавал тон всей конференции. Для Черчилля была невыносима мысль, что, под давлением Сталина, он признал важность проведения операции «Оверлорд» и необходимость назначить командующего в кратчайшие сроки[1850].

В тот вечер ужин был организован в советском посольстве. Черчилль, переодеваясь к ужину, попросил Сойерса позвать Морана. Когда Моран пришел и спросил Черчилля, как прошло заседание, он прорычал: «Здесь больше нечего делать». Однако выразил надежду, что удастся договориться с турками и президентом Иненю, с которым он планировал встретиться через несколько дней в Каире. Черчилль сказал Морану, что если Турция вступит в войну, то можно будет представить больше аргументов в пользу балканской стратегии и, возможно, добиться переноса операции «Оверлорд». Он мог бы еще рассуждать на эту тему, но пора было идти к Сталину. «Вы опаздываете, сэр», – сказал Сойерс. «Черт», – рявкнул Черчилль и вышел, громко топая[1851].

На ужине присутствовали только главные действующие лица и их ближайшие помощники: Гопкинс, Молотов, Иден, Гарриман и посол Кларк Керр. Ни Сару, ни Эллиота Рузвельта не пригласили. Но он решил проблему: томился под дверью до тех пор, пока Сталин жестом не позвал его внутрь. Сталинские банкеты, Черчилль знал это по Москве, всегда сопровождались чрезмерным количеством водки и грубоватым сталинским юмором. Как вспоминал Гарриман, маршал весь вечер поддразнивал Черчилля и несколько раз намекал, что Черчилль «питает тайную привязанность к Германии и стремится к полюбовному миру». Рузвельт слышал, улыбался, но не пытался защитить Черчилля. Наоборот, президент наслаждался тем, что Черчилль чувствует себя неуютно. По словам Гарримана, Рузвельту «всегда нравилось, когда люди испытывали дискомфорт. Его никогда особо не беспокоило, если другим было плохо»[1852].

Черчилль не обращал внимания на язвительные замечания Сталина до тех пор, пока Сталин не свернул на любимую тему, заявив, что после войны 50 тысяч немцев нужно окружить и уничтожить. На это Черчилль ответил: «Я бы скорее предпочел, чтобы меня прямо сейчас вывели в сад и расстреляли, чем запятнать свою честь и честь моей страны таким чудовищным злодеянием». В разговор вмешался Рузвельт, предложивший компромисс: расстрелять только 49 тысяч. Иден пытался обратить все в шутку. Возможно, ему это удалось, если бы не Эллиот Рузвельт, уже изрядно выпивший, который поддержал Сталина, добавив, что солдаты на поле боя позаботятся об уничтожении более 50 тысяч.