Далекие Шатры - Мэри Кайе

– Но я говорю серьезно, Уолли. – Голос Аша был так же мрачен, как лицо, и в нем прозвучали нотки, в которых Уолли с неприятным удивлением опознал страх, настоящий страх. – Возможно, тебе это кажется чудовищным предложением, и я даже не уверен, что такая мера принесет сколько-нибудь долговременную пользу. Но это хотя бы устранит непосредственную угрозу и даст вашей миссии передышку. Это стоит сделать даже ради одного этого. Сейчас Каваньяри в первую очередь нужно время, а мне кажется, он его не получит, если только не купит.

– То есть ты предлагаешь, чтобы он вызвал этих мятежных дьяволов и вручил им…

– Нет. Я не предлагаю, чтобы он лично выдавал деньги гератским полкам, которые, кстати, не принимали участия в боевых действиях против нас и не верят, что мы выиграли хотя бы одно сражение. Но я готов поспорить, что он в состоянии заставить вице-короля прислать эмиру – и немедленно! – сумму, достаточную для погашения задолженности перед армией. Это даже можно расценивать не как подарок, а как часть обещанной по условиям мирного договора ежегодной субсидии, которая составляет шесть кроров. Черт возьми, Уолли, это шесть миллионов рупий! Даже малая доля этой суммы покроет все долги эмира перед войсками. Но если деньги не поступят в ближайшее время, очень скоро вся афганская армия окажется перед выбором: умереть от голода или пойти грабить. И поверь мне, они выберут последнее, как сделали гератцы. Как ты сам сделал бы на их месте!

– Это все замечательно, но…

– Здесь не может быть никаких «но». Голод толкает людей на самые дикие поступки, и я бы очень хотел сам поговорить с Каваньяри. Но я обещал командующему не лезть к нему со своими советами, потому что… Ладно, в любом случае, похоже, молодой Дженкинс – наша единственная надежда. В конце концов, он числится политическим советником. Тебе придется передать ему это – скажи, что говоришь со слов старого Накшбанд-хана… скажи что угодно. Но ради бога, вбей Дженкинсу в голову, что положение угрожающее и что если Каваньяри до сих пор не понимал этого, то должен понять сейчас. Ты же, Уолли, если в тебе есть хоть капля здравого смысла, прекратишь свои конноспортивные игры и предупредишь Розанчика, – (он имел в виду Амброуза Келли, которого товарищи по службе и друзья по понятным причинам называли Рози), – чтобы он отказался от своего благого намерения открыть бесплатную клинику. В городе уже говорят, что таким образом сахибы планируют отравить всех, у кого хватит ума туда обратиться.

– Да падет на них черное проклятие! – с чувством выдохнул Уолли. – Дьявол бы побрал этих бездельников: они с ним одной породы. Как подумаю обо всем, что мы собирались сделать – и сделаем, черт возьми! – чтобы помочь этим неблагодарным ублюдкам улучшить условия жизни и усовершенствовать законы, меня просто трясет от злости, честное слово!

Аш нахмурился и сурово заметил, что, возможно, они не хотят никакой помощи от иностранцев, кроме финансовой. Деньги, и только деньги могут помочь эмиру и его подданным и спасти иностранцев в резиденции от гибели.

– Если войскам выплатят жалованье, у вас еще останется шанс отделаться лишь разбитым носом да несколькими синяками. Но если нет – я не поставлю и ломаного гроша на то, что с миссией ничего не случится или что эмир останется у власти.

– Какой ты, право, веселый и жизнерадостный малый, – криво усмехнулся Уолли. – Очевидно, дальше ты мне скажешь, что все муллы в городе призывают правоверных к священной войне?

– Как ни странно, не призывают. Разве что несколько. Здесь в городе есть один пылкий джентльмен из Герата, очень громогласный, и такой же громогласный факир. Но в большинстве своем муллы настроены на удивление мирно и, похоже, всячески стараются разрядить накаленную обстановку. Жаль, эмир у них никудышный. Бедняге, конечно, нельзя не сочувствовать, но он во всем уступает своему отцу, который, видит бог, не представлял собой ничего интересного. Афганцам сейчас нужен сильный правитель: второй Дост Мухаммед.

– Или парень вроде вон того, – предположил Уолли, кивая в сторону гробницы Бабура.

– Тигр? Упаси боже! – с жаром воскликнул Аш. – Если бы он заправлял здесь делами, мы бы в жизни не продвинулись дальше Али-Масджида. Вот о ком тебе стоит написать поэму: «Ода мертвому императору. Hic jacet ecce Barbur, magnus Imperator. Fama semper vivat…[60] Да будет ему земля пухом».

Уолли рассмеялся и сказал, что попробует взяться за Бабура, когда закончит «Деревню Бемару», которая еще требовала отделки. О политической ситуации речи больше не заходило, и разговор перешел на более приятные темы: книги, лошади, общие друзья и перспектива шикара в холодный сезон.

– Помнишь Рождество, что мы провели в Морале? – спросил Уолли. – И вечер, когда мы подстрелили восемь чирков на двоих с одной попытки и семь из них упали в реку, и нам пришлось лезть за ними в воду, потому что наш шикари не умел плавать? А помнишь…

Внезапный сильный порыв ветра с воем пронесся сквозь кусты и поднял облако пыли, от которой Уолли закашлялся. К пыли примешивалось несколько дождевых капель, и он вскочил на ноги со словами:

– Черт! Кажется, дождь начинается. Благодарение небу! Хороший ливень нам на руку, если только он не смоет весь город с грязевым потоком. Ладно, мне надо идти. Пора возвращаться к служебным обязанностям, если я не хочу схлопотать нагоняй от своего уважаемого шефа. Увидимся на следующей неделе. А я тем временем поговорю с Уильямом и подумаю о том, чтобы прекратить спортивные состязания, хотя я подозреваю, ты преувеличиваешь, горе-утешитель ты этакий. Нет, не провожай меня до ворот: там меня ждет Таймас. Салам алейкум!

– И тебе того же, близорукое, ограниченное дитя ирландских болот. И ради бога, впредь не нарывайся на неприятности, разъезжая по окрестностям без охраны.

– «Горяч и безрассуден через меру», – с чувством продекламировал Уолли. – Ладно, прочь отсюда! Ты закоренелый пессимист, и я не знаю, как я вообще тебя терплю. – Он снова рассмеялся и пожал Ашу руку. – Успокойся: я буду осторожен, обещаю. В следующий раз притащу с собой отряд охраны, вооруженный до зубов. Тогда ты будешь доволен?

– Я не буду доволен, пока ты, Келли и остальные наши ребята не вернутся в Мардан, – ответил Аш с усталой улыбкой. – Но пока мне придется удовольствоваться вооруженным отрядом. Смотри же никуда не выезжай без него, невежественный ирландец.

– Даю слово, – весело пообещал Уолли. – Правда, мне и не представится такой возможности, коли твои мрачные прогнозы оправдаются. Ну да ладно. Как сказал бы Гулбаз, все во власти Божьей. Ave, Аш, morituri te salutant![61]

Он вскинул руку в римском приветствии и широким шагом двинулся прочь, распевая «Катлин Маворнин» громким мелодичным голосом, словно ничто на свете его не тревожило.

62

Если не считать нескольких коротких моросящих дождичков, собиравшаяся с полудня гроза разразилась только к закату, и Уолли вернулся в резиденцию лишь слегка забрызганный дождевыми каплями и в превосходном настроении. Но он мигом спустился с небес на землю, когда ему передали приказ немедленно явиться к Каваньяри.

Поскольку приказ был отдан более двух часов назад, Уолли встретил у начальника отнюдь не сердечный прием. Сэр Луи претерпел жестокий удар по самолюбию и до сих пор кипел гневом и винил всех, кто был свидетелем дурного обращения афганских часовых с индусом, но не сообщил о случившемся. В частности, командира эскорта, который по роду своих обязанностей должен был знать об инциденте и немедленно доложить о нем либо самому посланнику, либо секретарю Дженкинсу.

Если молодой Уолтер знал, но промолчал, ей-богу, он выскажет мальчишке все, что думает. А если не знал, тоже плохо. Индийские офицеры обязаны были сообщить своему командиру об оскорбительном обхождении афганцев с индусским джентльменом, который всего лишь пришел засвидетельствовать свое почтение британскому посланнику. Скольких еще людей они не пропустили к нему? Единственный ли это посетитель, прогнанный прочь, или просто последний из многих?

Сэр Луи сразу же потребовал ответа на эти вопросы, и факт отсутствия лейтенанта Гамильтона на территории миссии нисколько не улучшил его настроения. Уолли, никогда прежде не видевший своего героя в настоящем гневе и считавший его человеком, способным сохранять самообладание в любых обстоятельствах, уже через несколько минут после возвращения в резиденцию понял, что заблуждался.

Посланник дал выход долго сдерживаемому гневу, и военный атташе получил от него не нагоняй, о котором недавно столь беспечно упомянул в разговоре с другом, а холодную, яростную головомойку страшной силы. На Уолли обрушился град вопросов. Получив наконец возможность заговорить, он заявил о полной своей неосведомленности относительно случая с индусом, пообещал сурово отчитать подчиненных, видевших происшествие, но не доложивших о нем, и высказал предположение, что они молчали лишь из уважения к сэру Луи, поскольку подобные действия афганцев навлекают на посланника и всех членов миссии большой позор, а любые разговоры об этом, унизительные для сахибов, навлекают на них даже еще больший позор. Но он, безусловно, поговорит с ними и объяснит, что о любых инцидентах такого рода впредь следует немедленно докладывать.