Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Так кто ж это? — заинтересовался Симэнь. — Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?

— Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? — переспросила Айюэ. — Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.

— Тогда не знаю! — заключил Симэнь. — Ну кто же? Скажи!

— Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день-другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.

По душе пришлось Симэню предложение красотки.

— Раз ты любишь меня, дорогая, — говорил он на радостях, — я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.

— Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? — заверяла его Айюэ. — Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.

— Ну что ты! — возражал Симэнь. — Я непременно дам мамаше тридцать лянов.

Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.

— Может, разденетесь, батюшка? — предложила она.

— Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там нас, а?[1182]

Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.

Симэнь взял в руки лотосы-ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.

Только поглядите:

Раскрылся цветок — обнажил сердцевину игриво,Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.

Да,

Нежный цветок не терпитгрубого обращенья,Гнется он неустанноот знойного дуновенья.Гулко забилось сердце,страсти своей не пряча.Как оно неуемножаждет любви горячей!Цветок с мотыльком шептался,к себе его призывая,В утехах своих весеннихсытости полной не зная.

Душа красавицы все еще не насытилась, со страстью ничего нельзя было поделать, и она тихонько звала возлюбленного. Весенним вечером пришло наслажденье во дворец Вэйян.[1183] Но вот семя уже было готово испуститься. Симэнь Цин от усиленной работы задыхался, а раскрасневшаяся женщина непрерывно и нежно щебетала. Ее волосы, как черная туча, упали на подушки.

— Мой ненаглядный! — шептала она. — Не торопись, прошу тебя, милый!

Игра дождя и тучки, наконец, завершилась, и они привели себя в порядок. Симэнь обмыл в стоявшем у постели тазике руки и стал одеваться. Потом, взявшись за руки, они направились к пирующим.

Иньэр, сидевшая рядом с Айсян, сюцай Вэнь и Боцзюэ тем временем бросали кости и играли на пальцах. Пир был в самом разгаре.

Когда появился Симэнь, все повставали, предлагая ему место.

— Хорош друг! — воскликнул Боцзюэ. — Бросил нас, а теперь выпить пришел? Ну держись!

— Да мы только поговорили, ничего особенного, — бросил Симэнь.

— Будет тебе оправдываться! — продолжал Боцзюэ. — Видал, как любезничали.

Боцзюэ наполнил большой кубок подогретым вином, и все стали пить за компанию с Симэнем. Четыре певицы начали петь.

— Паланкин подан, — объявил Симэню стоявший рядом Дайань.

Симэнь сделал знак слуге, и тот велел солдатам зажечь переносные фонари. Пирующие поняли, что Симэнь не намерен больше оставаться, и окружили его с чарками в руках.

— Спойте «Лишь красотка стыдливо…», — заказал он певцам.

— Хорошо! — отозвалась Хань Сяочоу и, взяв лютню, запела приятным голоском:

Лишь красотка стыдливоподмигнула едва,И по каменным плитамзаклубилась листва,И под ветром игриворастрепалась ботва,А под ряской заливав парном танце плотва.Я любовной молитвойв твоих снах колдовал,И письмом похотливолокоток целовал.

Иньэр поднесла чарку Симэню, Айсян угостила Боцзюэ, Айюэ ухаживала за сюцаем Вэнем. Осушили свои кубки и Ли Чжи с Хуаном Четвертым.

Снова полилась песня на тот же мотив:

А наперснице молвил:по купцу ли товар?Золотыми наполнилполукруг рукава,Чтоб к ущелью в межгорьебыл незаперт замок.Как студент я покорен,от любви изнемог.[1184]Ночь тиха на просторе,сторожа стражи бьют…Пусть же буря ускоритожиданье уюта.

Выпили, и Симэнь велел опять наполнил чарки. Айсян ухаживала за Симэнем, Иньэр — за сюцаем Вэнем, Айюэ — за Ин Боцзюэ. Чжэн Чунь подносил подносил фрукты и закуски.

Запели на тот же мотив:

Я в хоромах затворник,твой владыка и раб,Я дождем благотворнымТвои сны разыграл.Мы как фениксов пара,мы сестрица и брат,Тёплой влагой распарентвоих губ аромат.Рог жемчужной струёювсё вокруг оросил…С петушиной зарёюСна рассеялся дым.

Выпили и опять заказали вина. Айюэ поднесла теперь кубок Симэню, Иньэр — Боцзюэ, Айсян — сюцаю Вэню

Опять запели на тот же мотив:

Разметались подушки,кружева на полу.Мы прильнули друг к дружкев обоюдном пылу.Сжаты острые брови,закатились глаза.Как весенней пороюнад цветком стрекоза,Я над телом призывнымизойду до краев,Полноводьем приливнымизопью твою кровь.

Осушили чарки, и Симэнь стал откланиваться. Он велел Дайаню подать одиннадцать узелков с серебром. Каждая из певиц получила три цяня серебра, повара — пять цяней, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь — по три цяня, слуги и подававшие чай — по два цяня. Тремя цянями была одарена служанка Таохуа. Все награжденные земными поклонами благодарили Симэня. Хуан Четвертый никак не хотел его отпускать.

— Дядя Ин! — обращался он к Боцзюэ. — Ну, попросите же батюшку. Батюшка, ведь рано еще. Посидите немного, сделайте великое одолжение. Айюэ! Хоть бы ты уговорила батюшку.

— Да я и так уж просила, — отозвалась певица. — Никак не остается.

— Если б вы знали, сколько у меня завтра дел! — отвечал Симэнь и, поклонившись Хуану Четвертому и Ли Чжи, сказал: — Прошу прощения за беспокойство!

— Должно быть, вас плохо угощали, батюшка, вот вы и торопитесь, — говорил Хуан Четвертый. — Выходит, не угодили мы вам.

— Кланяйтесь матушке Старшей и остальным госпожам, — отвешивая Симэню земные поклоны, говорили Айюэ, Айсян и Иньэр. — Мы с Иньэр думаем как-нибудь выбрать время и навестить матушку Старшую.

— Будет время, заходите! — пригласил их Симэнь и, сопровождаемый слугами с фонарями, направился к выходу.

Мамаша Чжэн обратилась к гостю с поклоном.

— Посидели бы немного, батюшка! — говорила она. — Вы так торопитесь. Не по вкусу вам, должно быть, пришлись наши угощения. Сейчас рис подадут.

— Нет, я сыт, — отвечал Симэнь. — Благодарствую! Я б остался, если б не дела. Мне завтра утром надо быть в управе. Вон брат Ин посвободнее. Пусть он посидит.

Ин Боцзюэ хотел было откланяться вслед за Симэнем, но его удержал Хуан Четвертый.

— Если и вы нас покинете, нам совсем скучно будет, — говорил Хуан Четвертый.

— Ты попробуй лучше учителя Вэня удержи, — говорил Боцзюэ. — Тогда молодец будешь.

Сюцай Вэнь между тем пробрался к воротам и пытался ускользнуть, но его схватил за талию Лайань, слуга Хуана Четвертого.

— Учителю Вэню есть на чем добираться? — спросил Циньтуна приблизившийся к воротам Симэнь.

— Да, осел ждет, — отвечал слуга. — За ним Хуатун присматривает.

— Ну и хорошо! — говорил сюцаю Симэнь. — Я поеду, а вы с братом Ином еще посидите.

Все вышли за ворота проводить Симэня.

— Так не забудьте, батюшка, что я вам говорила, — незаметно пожимая руку Симэню, напомнила Айюэ и добавила: — Только между нами!

— Конечно! — отозвался Симэнь.

— Передайте низкий поклон матушкам, — продолжала Айюэ. — А ты, Чжэн Чунь, проводи батюшку до дому.

— Низко кланяйтесь матушке Старшей! — вставила Иньэр.

— Вот потаскушки проклятые! — ворчал Боцзюэ. — Знаете, у кого руки погреть, к тому и подлизываетесь. Со мной вы приветов не передаете.

— Отстань, Попрошайка! — оборвала его Айюэ.

Вслед за Симэнем откланялась и У Иньэр. Ее провожал с фонарем У Хуэй.

— Иньэр! — крикнула Айюэ. — Увидишь Шатуна,[1185] не проговорись смотри!

— Само собой!

Опять все сели за столы. В жаровни подбросили угли. Снова заискрилось вино, полились песни и музыка. Веселый пир затянулся до третьей ночной стражи и обошелся Хуану Четвертому в десять лянов серебра. Три-четыре ляна ушло у Симэня, но не о том пойдет речь.