Сага о Певзнерах - Анатолий Алексин

— Это новаторство! — сообщила Красовская на художественном совете. — Пьесу сочинил не Лопе де Вега, не Островский, не Шиллер, а выпускник Литературного института. На сцене же она оживет благодаря студентам-выпускникам нашего училища. Поверьте, пьеса талантлива!

Это было действительно так. Но тем хуже было для пьесы.

— Таких пьес еще не видали! — упивалась Нелли Рудольфовна.

И точно: таких не видали.

— Вы не представляете, что за сюжет!

Представить себе это было трудно… Эффектная — «на еврейский манер», как значилось в ремарке, — женщина соблазняет капитана дальнего плавания, с которым она познакомилась «в вихре развлекательного круиза». Она добивается — с «еврейской хитростью», как упорствовали авторские ремарки, — чтобы капитан оставил жену, двух детей и отправился вместе с ней, образно говоря, в самое дальнее свое плавание, бросив не только семью, но и отечество. Узнав об этом, жена, помешавшаяся от горя, убивает капитанским пистолетом его самого и себя, оставляя детей сиротами. Еврейка убывает в Израиль одна.

— Пусть вас не пугает обилие трупов, — убеждала Красовская. — В трагедиях у Шекспира нередко погибают вообще все главные действующие лица. До одного! И перед нами — тоже трагедия. Весьма современная! Вы знаете, сколько возникает смешанных браков? Лишь для того… чтобы пренебречь Родиной.

Художественный совет, очищенный от либеральной «афанасьевщины», понимал и одобрял Нелли Рудольфовну с полузвука. Инакомыслия, которое пресекалось в масштабе страны, она и в масштабе совета не допускала.

Находясь в климактерическом периоде, Нелли Рудольфовна помножила негативные свойства настигшего ее возраста на качества, которые сделали ее двойником Миледи.

Однажды брат сказал:

— Изучение эволюции и трансформации, — Игорь любил такие слова, — человеческого характера — любопытнейшая ветвь психологии.

Если так, о характере Нелли Рудольфовны следовало написать диссертацию. Эта диссертация показала бы, как под напором сложностей и агрессии обстоятельств человек становится своей противоположностью.

— За что она так ополчается против нас? — спросила как-то Даша Ивана Васильевича.

И он, не позволявший себе разглашать тайны чужих судеб, все-таки рассказал. Потому, что Даша его просила, и потому, что хотел остеречь ее.

Нелли приехала в Москву доброй девочкой.

Если бы в анкетах были вопросы «Даровита ли?», «Хороша ли собой?», она бы имела право отвечать: «Безусловно».

Смутило слегка ее отчество «Рудольфовна». Но Нелли объяснила, что в роду были немцы. Комиссия свободно вздохнула: немецкие предки минусом не являлись. Поскребли в затылках и по поводу фамилии «Крысовская». Оказалось, что и поляки в роду имелись. Но и поляки минусом не считались.

Произошло самое ошеломляющее событие в жизни Нелли: ее, девочку из Смоленска, сразу и без ходатайств зачислили в Институт театрального искусства. После краткой паузы настиг второй ошеломляющий факт: она влюбилась в Афанасьева. А потом разразилось землетрясение, которое сотрясало Нелли в течение всей ее жизни: Афанасьев в нее не влюбился. А увлекся «студенточкой» с факультета музыкальной комедии, «шансоньеткой», «дрыгоножкой», «певичкой», как позже Нелли стала именовать жену Афанасьева. Конечно, «шансоньетка», по мнению Нелли, не была достойна его внимания. Но, к несчастью, кто достоин, а кто не достоин, решала не Нелли, а он сам.

— Супруга Жан-Жака Руссо тоже была легкомысленной женщиной, — сообщил Игорь, когда мы с ним обсуждали эту историю. — Ничего… Это не помешало Руссо остаться Руссо.

Может, следуя примеру Жан-Жака, Афанасьев, студент первого курса, на «дрыгоножке» женился. Нелли казалось, что этим поступком он благородно пытался остановить ее, упредить, что никаких перспектив у нее нет. Он ни о чем таком и думать не думал… Но ревность, препятствия, тяжкость борьбы за него обманывали воображение и распаляли страсть.

Она болезненно интересовалась, какое количество ранних браков в стране распадается. А узнав, что процент очень велик и год от года растет, обрела уверенность, что еще может стать не только любящей, но и любимой. Если б разрушились вообще все ранние браки, она бы скрепя сердце, которое все еще было добрым, аплодировала такой разрухе.

Так как всеобщая разруха, однако, не наступала, Нелли вознамерилась покорить Афанасьева актерским триумфом. Сперва она простодушно рассчитывала лишь на природный дар и природой данную внешность. Но выяснилось, что этого недостаточно.

Ее обольщали, преследовали открыто и замаскированно… Предлагали сниматься в фильмах, которые, случалось, вовсе не собирались снимать. Постепенно она осознала, что должна будет получать гонорары в рублях, а платить «гонорары» — натурой. Быть возлюбленной ей всегда предлагали не иначе как во имя прекрасного. Банально повторяясь в приемах и методах, уверяли: чтобы помочь актрисе, в нее надо «проникнуть» (в переносном, но и буквальном смысле этого слова).

С весьма нетипичным для провинциальной девочки негодованием и решимостью Нелли отвергала все домогательства. Она старалась ненароком довести до сведения Афанасьева, что ее домогаются, а она отвергает. Но на эти сведения Ваня не реагировал. Она сохраняла верность возлюбленному, которого не было. Была лишь ее любовь — неразделенная и одинокая.

Впервые услышав фамилию «Крысовская», молодой Иван Васильевич ухмыльнулся. Не теряя ни часа, она помчалась в милицию, невинно, на расстоянии обворожила майора — и, изменив всего одну букву, радикально преобразила звучание фамилии и её смысл. Крысовскую заменила Красовская… Но изменение представлений о жизни происходило медленней — и не в направлении красы, как фамилия, а в сторону ожесточения.

Не по-женски волевая и не по-актерски сосредоточенная на одном чувстве, она вступила в битву за существование. Но не вообще, а в искусстве.

Нелли сообразила, что в стране, где ей довелось жить, защититься можно с помощью либо покровителей, либо политики. Она предпочла политику.

«Политика, политика». Ее многообещающие объятия Нелли обменяла бы только на объятия Афанасьева. Но Ваня Афанасьев на ее объятия не претендовал, а другим претендентам она отважилась наносить поражения на том фронте, где они привыкли к легким победам.

Ей предстояло сделаться или «подстилкой», или стервой. Она и тут предпочла второе, объединив политику со стервозностью, поскольку они стыковались закономерно и органично. Красовская стала энергично избираться и выдвигаться. Достигнув общественного положения, с высоты которого она могла преподать урок самонадеянным знаменитостям, Нелли такой урок преподала.

На каком-то собрании, где, словно расталкивая друг друга, все наперегонки, взахлеб размышляли о нравственности и морали, без которых, естественно, не мыслили себе жизни в искусстве, Нелли Красовская заговорила о нравах конкретно, заставив многих похолодеть. Кто-то даже захлопнул форточку. С прямолинейностью, чуждой искусству, но близкой политике, она поведала о горестных разочарованиях «одной из своих юных подруг». Все стали лихорадочно припоминать, с кем дружит Красовская, но никого не припомнили. Подруга же эта, которую не опознали, оказывается, жаловалась Красовской. И, пробиваясь сквозь плач, говорила:

— Как только меня пригласили сниматься, я сразу же поняла, что, ради своего будущего, должна буду отдаться режиссеру-постановщику, но не предполагала, что надо будет отдаться всем: оператору — чтобы он разглядел, как меня лучше снимать; гримеру — чтобы он определил, какая косметика и какие краски мне больше к лицу.

«О времена! О нравы!..» — воскликнул когда-то классик.

Нелли воскликнула: «О нравы!» — ибо о своих временах политика всегда высокого мнения.

На том собрании Нелли, во-первых, дала понять, что у нее ищут защиты, как у общественной власти. А во-вторых, привела в молчаливый внутренний трепет тех, от кого зависела ее будущность. Нелли Красовскую стали бояться.

Она бы обменяла страх на любовь. Но только на любовь Афанасьева. Он же предложил ей вместо любви роль в учебном спектакле «Три мушкетера». Он приметил, что обаяние у нее «отрицательное». И это оказалось положительным в том смысле, что она стала общаться с ним на репетициях, где не восхититься им было выше возможностей… Во всяком случае, женских!

Афанасьев был начинающим постановщиком, студентом режиссерского факультета. «Но ведь музыканты-студенты, — вспомнила Нелли, — бывают и виртуозами, завоевывают призовые места на международных конкурсах». Нелли не сомневалась, что, если б организовали такой же режиссерский конкурс, Ваня Афанасьев тоже стал бы лауреатом.

Что произошло бы на несостоявшемся конкурсе с Ваней, неизвестно, а она, при помощи Афанасьева и Александра Дюма, наконец-то завоевала тот актерский триумф, о котором мечтала. Заодно Миледи вторглась в ее характер. Сценическое амплуа стало ее амплуа и вне сцены.