На крючке - Эмили Макинтайер

заставляю себя отстраниться, мои пальцы слегка сжимаются, прежде чем отпустить.

— Какая у тебя фамилия? — спрашивает она.

— Барри, — отвечаю я без раздумий.

Мое сердце заколотилось, легкие сжались. Я не хотел говорить ей об этом. Это слишком рискованно, наши отцы много лет работали вместе, и я не могу быть уверен, что она никогда об этом не слышала. К счастью, она даже не вздрагивает.

Напоминание о том, кто она такая, проникает в мои вены, как яд, гнев пробивается сквозь туман ее присутствия, и я восстанавливаю контроль над собой, который, как мне казалось, ускользает.

Ее рука поднимается к моему лицу, пальцы проводят под глазами.

— Что это было?

— Что было, дорогая?

Она качает головой.

— Что-то… твои глаза… они изменились.

— Правда? — я качаюсь на пятках, не обращая внимания на то, что мой живот завязывается в тугой узел. — Просто надеюсь, что ты избавишь меня от страданий и согласишься стать моей.

Она смотрит на землю, а затем снова смотрит на меня.

— Если я буду твоей, то кто ты будешь для меня?

Твоим худшим кошмаром.

— Я — то, чем ты позволишь мне быть.

Ее зубы впиваются в нижнюю губу, и мой большой палец тянется вверх, чтобы коснуться ее.

— Скажи мне, что ты моя Венди, дорогая.

— Я твоя, — дышит она.

Удовлетворение проносится по моей крови, и я улыбаюсь, наклоняюсь и прижимаюсь губами к ее губам, а затем помогаю ей сесть в машину.

Как только она поворачивает за угол, моя улыбка исчезает, щеки болят от этого шоу. Но удовлетворение свободно течет по моим венам, вкус мести свеж на моем языке.

16. ДЖЕЙМС

Предвкушение течет по моим венам, как пикси-пыль по венам наркомана, мой разум мчится со скоростью тысяча миль в минуту. Я годами ждал возможности встретиться с Питером Майклзом лицом к лицу, и наконец этот момент настал. Раньше, чем я предполагал, но, тем не менее.

Интересно, узнает ли он меня? В детстве мне часто говорили, что я — вылитый мой отец, но я уже не уверен, что в этом утверждении есть доля правды.

Сразу после смерти родителей я помню, как сидел в нашем пустом доме, а незнакомые люди пытались утешить меня, спрашивая, что бы я хотел собрать. Что бы я хотел оставить. Как будто вся моя жизнь может быть суммирована и отправлена с несколькими ящиками одежды.

Я молчал, решив взять только небольшую коробку с памятными вещами. Старую книгу со сказками, которые мама читала мне на ночь, и единственную фотографию, на которой мы были втроем: мама, отец и я. Я прятал их под кроватью у дяди, а ночью, когда горе прокладывало себе путь через мои внутренности и обхватывало горло, заставляя меня чувствовать, что я не могу дышать, я доставал их. Я сжимал в руке их неподвижные лица и плакал в подушку, представляя, как голос моей матери читает мне сказки со счастливым концом.

Но однажды ночью, вскоре после моего приезда, дядя нашел их. Я умолял и просил, стоя на коленях, как жалкий пёс, готовый на все, чтобы сохранить те крохи, которые у меня остались. Но его это не волновало. Его не интересовало ничего, кроме послушания и боли. И в ту ночь он позаботился о том, чтобы я узнал, что значит и то, и другое. Он держал меня на коленях, обещая вернуть мне мои вещи, его тонкий нож пронзил мой торс, проливая кровь, и от этого зрелища страх сковал мою душу. Он рассказал мне, как ненавидит моего отца, как его тошнит от моего лица. А после того, как он лишил меня всякой невинности, он сжег все вещи и смеялся, пока я плакал, стыд и мучительное горе смешивались с послевкусием его мерзкого удовольствия.

Но мои слезы быстро высохли, и я поклялся никогда больше не позволять им падать.

В течение многих лет я пытался удержать в памяти их лица, звук их голосов и запах их волос. Но, как и все остальное, воспоминания исчезают. Разумом слишком легко манипулировать, даже нашему собственному подсознанию. Факт становится вымыслом или, по крайней мере, извращённой версией правды. И прошлое становится искаженным и размытым.

— Мы встречаемся с ним в пещере Каннибала, — голос Ру вырывает меня из моих мыслей.

Мои брови поднимаются, удивленные тем, что Питер хочет встретиться именно там.

Пещера Каннибала — это заброшенная пещера глубоко в лесу, примерно в полутора часах езды от города. Ходят слухи, что в пятидесятые годы она использовалась правительством для хранения военного оборудования, но уже давно заброшена. Случайные туристы то и дело проходят мимо, но по большей части это пустое место, слишком скрытое за густыми деревьями, чтобы даже бездомные могли найти там убежище.

Ру усмехается, откидываясь на спинку стула и зажигая сигару.

— Итак, где ты был прошлой ночью? Я попросил близнецов собрать новую партию, думал, ты будешь там, чтобы осмотреть товар.

Мои внутренности скручивает.

— Я был нездоров. Близнецы могут с этим справится сами.

— Но они не знают оружия так, как ты.

— Были какие-то проблемы?

— Насколько я знаю, нет.

Я киваю.

— Ну, если возникнет проблема, я прослежу за этим.

Ру хмурится, поднимая тыльную сторону руки вверх, словно готов ударить по воздуху.

— Сколько неуважения вылетает из твоего рта, малыш. Клянусь Богом.

— Да ладно тебе, Руфус. Ты один из единственных живых людей, которых я правда уважаю.

Он затягивается сигарой.

— Да, и… я не сказал этого в тот день, но спасибо за подарок.

Я морщусь, мой желудок сжимается.

— А теперь не надо на меня наезжать, малыш, — продолжает он. — Просто дай мне сказать то, что я должен сказать.

Вздохнув, я встаю, иду к глобусу в углу его кабинета, где хранится бренди, наливаю себе двойную порцию и кручусь вокруг. Лед звякает о края стакана.