Покаяние пророков - Сергей Алексеев

— Боязно мне, Ярий Николаевич, не свычно… А она не придет?

— Кого ты боишься теперь? — Космач снял платочек с ее головы и погладил волосы. — Она не придет, ноги заболели, с палочкой ходит.

Ему хотелось обнять ее, да не позволял обычай: такая ласка могла быть лишь при встрече, но никак не при расставании — не поймет и напугается…

Поклонились друг другу в пояс.

— Ангела в дорогу.

— Оставайся с Богом.

* * *

Целый месяц Ириней Илиодорович ходил с гордо поднятой головой, потеряв к ученому всякий интерес, поэтому другие скитники беседовали неохотно, однако Космач считал ту экспедицию самой удачной из всех. Мысль, на которую натолкнул его потомок древнего княжеского рода, вызревала так стремительно, что он и сам был готов бежать из Полурад по всему Соляному Пути, чтоб найти подтверждение своим догадкам.

И сдерживала его мысль другая: все, что он ни нароет, бродя по скитам, придется отдать в чужие руки. Раньше он ничего подобного не ощущал, напротив, было чувство благодарности: Данила оставил его на кафедре, был научным руководителем кандидатской, защититься помог…

Тогда он еще не знал, что Василию Васильевичу сделали операцию на легких и отправили на инвалидность. За два летних месяца он высох, превратился в стручок, не выходил из дому и к себе никого не пускал.

И вот когда начали собираться в обратную дорогу, Ириней чуть оттаял, ни слова не говоря, сам обработал стамеской копыта лошадей, срезав лишнюю роговицу, и овес подкидывал им из своих запасов. Сначала подумалось, хочет, чтобы скорее ушли, а он пришел в зимовку, сел у порога, как чужой, пошевелил бровями.

— Ты меня прости ради Христа, Юрий Николаевич, — заговорил, подняв глаза. — Гермогешка сомустил, прельстил, анчихрист. А я тебя чуть с пути не сбил…

Все это говорилось в присутствии «жены»…

— Бог простит, Ириней Илиодорович. Все мы не без греха…

— Пока останусь я здесь, и сыновей оставлю… А дочку возьмите с собой, пусть учится. Она в тягость вам не будет. Детей у вас своих покуда нет, так вместо дочери будет. А появятся — нянчить станет.

Предупрежденный Вавилой, Космач ждал этого разговора и согласился со скрытой радостью.

— Добро, возьму твою дочку.

— С ней я соболей пошлю, на прокорм.

Отказываться было нельзя: странники щепетильно подчеркивали свою полную самостоятельность и независимость — сказывался неистребимый боярский дух!

Ириней поехал провожать их до переправы через Сым. И по дороге наконец-то разговорился, так что весь остаток пути до Воротилова Космач повторял про себя истории и колена боярских родов по всей Соляной Тропе от семейских староверов на востоке до поповцев белокриницкого согласия в Румынии. Вавила заметила это, однажды подъехала сбоку, стремя в стремя, спросила с затаенной страстью — с такой же, как бороду ему медом мазала:

— Ты что же. Яри и Николаевич, молишься всю дорогу?

— Молюсь. боярышня. — отозвался он.

* * *

Председатель воротиловского сельсовета был знаком ему еще с прошлого года. Отсюда Космач заходил в разведочный маршрут, и еще тогда начальник этот не понравился: хмурый, напыщенный, глядит на тебя и не видит, ученый ему, не ученый — все равно. И пока Космач добивался от него, чтобы взглянуть на старую, еще тридцатых годов, далеко не точную сельскохозяйственную карту, выяснил, что председатель тоже из кержаков, только давно отставший от общинной жизни, слегка образованный, оцивилизованный и безбожник. И еще узнал, что точно такая же карта висит в хомутовке на леспромхозовской конюшне и не составляет никакой военной тайны. Недолго думая, ученый муж купил бутылку и очень легко выменял ее на творение советской картографии. На сей раз Космач сразу же поехал на конюшню, сдал лошадей, оставил своих спутниц в хомутовке, а сам завернул в магазин и лишь потом предстал перед властью. Председатель все понял, но заворчат:

— Вот бы сразу так и в прошлом году. А то бумажками тряс…

Тянуть было нечего, после первого стакана ученый муж изложил суть дела, на что начальник сразу не ответил, а запер дверь и разлил водку. Помня его родову, Космач подгонять не стал: кержаки-тугодумы сразу никогда не отвечали, бываю, не по одному дню манежили. Выпили еще, и председатель разлил остатки.

— Значит, выписать свидетельство? — наконец-то переспросил вроде бы для порядка.

— Ну или бланк с печатью, остальное сам напишу, дело нехитрое, — предложил ученый муж.

Тот быстренько хлопнул свою порцию, взял стакан Космача и пригубил.

— Бланки строгой отчетности. Так что, паря, топай отсюда, пока в милицию не сдал.

Космач вышел из сельсовета, за углом в крапиве сунул пальцы в рот, после чего еще раз наведался в лавку и принес две бутылки.

— Ага! — обрадовался председатель. — Но все равно метриков не получишь.

Но когда обе бутылки приговорили, размяк. На удивление, он почти не пьянел, а лишь багровел и духарился.

— Добро, выпишу. — Но бланк не доставал — Давай на руках потягаемся?

Космач не мог поддаться ем> из принципа, ибо еще не встречал человека, кто бы мог его завалить. И испортил все дело. Председатель надулся, как хомяк, опорожнил полбутылки из горлышка и сунулся головой в диван. Спал он часа два от силы и проснулся больной и свирепый.

— Наливай!

— Метрики!

— Сколько лет человеку?

— Семнадцать

— Новых не дам, старого образца надо.

— Давай старого!

Он попил воды, глянул в зоревое окошко и полез на карачках в нижнюю часть шкафа. Прежде чем нашел бланки метрик, выгреб целый мешок макулатуры: пачку свидетельств о браке, внушительную стопку — о смерти, после чего сел на полу, потрепал бумаги и сказал с глубокой философской тоской:

— Кто-то не родился, кто-то не женился, кто-то не умер…

Бланки строгой отчетности, но давно списанные и на всякий случай не уничтоженные, лежали там, пожалуй, лет двадцать, от времени и пыли состарились, потускнели и выглядели как надо. Председатель под диктовку выписал свидетельство, шлепнул печать и посоветовал немного подержать на солнце, чтоб чернила выцвели.

Космачу тогда в голову не пришло, а похмельный председатель или схитрил, или не соображал, что одних только метрик мало, что должна быть еще и регистрация в соответствующей книге. Получилось, документ сделал, но так и не записал в понимании кержаков, оставил без учета.

Это выяснилось лишь в городе, когда Космач без особых хлопот прописал Вавилу у себя и повел в милицию получать паспорт. А там то ли что-то заподозрили, то ли правила требовали сделать запрос в воротиловский сельсовет — запросили, и недели через две оттуда пришел ответ, что такой рожденной гражданки не значится. Не зря грешил на председателя Ириней Илиодорович, видимо, цивилизованный кержак таким образом сдавал своих единоверцев властям.

Липовое свидетельство изъяли, прописку аннулировали и пришли забирать Вавилу, но она за несколько минут до того почуяла опасность, выбежала на улицу и спряталась на детской площадке. Потом на квартиру к Космачу стал ходить участковый, а среди ночи постовые — спрашивали о племяннице и чуть ли не обыски устраивали. Объяснению, что она уехала к себе в деревню, милиция не верила, кто-то из соседей видел ее и стучал, а боярышня только-только привыкала к новому образу жизни и изредка без сопровождения стала выходить во двор.

Гуляли на улице глубокой ночью или под утро, когда спала милиция и самые рьяные стукачи, все остальное время Вавила сидела взаперти, в каменных стенах, однако не жаловалась, воспринимая мир таким, какой он есть.

Пожалуй, тогда впервые Космач почувствовал назревающий конфликт со средой обитания.

Все это длилось месяца полтора, милицейский натиск немного ослаб, и все равно ни о какой учебе в вечерней школе и речи быть не могло уже по другой причине. Определенный уровень образования у Вавилы был, но совершенно неприемлемый для современной школы. Она читала и даже могла говорить (было бы с кем!) на четырех мертвых языках, писала полууставом или скорописью, имела представление о физике, математике, географии и медицине, но такие древние, что ее бы не переучивать, а записывать за ней, ибо, скорее всего, она черпала свои знания из устных или даже письменных, но давно утраченных источников. Причем можно было четко разделить системы их передачи: религиозные знания получались по мужской линии, а все остальные, светские и мирские, — по женской.

И сделать неожиданный, весьма важный вывод: уровень знаний у непишущихся странников на порядок выше, чем у старообрядцев других толков.

Теперь надо было строить учебу таким образом, чтобы сохранить прежнее, неповторимое образование и, главное, мироощущение девушки. Нанять домашнего педагога при таких условиях оказалось не так-то просто: одних Вавила боялась и не воспринимала, другие после двух-трех занятий отказывались сами, объясняя тем, что время упущено и научить ее чему-либо невозможно. Кое-как удалось разыскать среди знакомых своих знакомых репетитора-пенсионерку, которая сразу же понравилась и боярышне, и самому Космачу, поскольку владела широким учительским профилем, от математики и физики до биологии и географии. Все гуманитарные дисциплины он брал на себя, в том числе и английский язык, который знал, как все советские ученые.