На крыше храма яблоня цветет (сборник) - Ольга Иженякова

А еще, узнав, что я умею стенографировать – (на свою голову научилась этому в старших классах), – Владимир Иванович попросил фиксировать все, помня про тепло-ветер-облака. По возвращении я прочитала ему:

«Сегодня в три часа пятнадцать минут прилетела в село Молчары на самолете Ан-2, фамилия пилота – Антонов. Почему мы летели три часа с лишним, а не полтора? По пути в Молчары находится деревня Половат, в которой живет теща пилота и вся ее родня, поэтому пилот Антонов приземлился, ничего не сказал, даже не сослался на погоду, как обычно врут пилоты в наших условиях, а просто направился чай пить. Мы, одиннадцать пассажиров, тоже вышли и стали бродить по полю, которое нам послужило взлетной полосой. Вернулся пилот не один, а еще с каким-то мальчиком, которого нужно «подбросить» до Молчар. Тут же откуда ни возьмись появились трое мужчин, которых тоже надо «подбросить» сначала до Молчар, а потом до районного центра. Прямо при нас они стали торговаться с пилотом. Антонов пробовал отказать, мол, и так у него пассажир лишний, но не взять его он не имеет права, потому что матери обещал. Мужчины сказали, что никому ничего не скажут – имеется в виду начальство, – но и мы, законные пассажиры, среди которых двое солдат, тоже должны молчать. Пилот психованно махнул рукой. Он торопился, потому что начал дуть сильный ветер и песком било в глаза. В любой момент могла измениться погода. Взял всех – и мальчика, и мужчин. Мальчик сидел в его кабине, мужчины на мешках. Мы полетели. Хотя слово «полетели» про Ан-2 – это большой комплимент, просто пошлепали по небу. А поскольку погода уже испортилась, то почти всех начало рвать, меня же невыносимо тошнило – я перед полетом не ела.

После невыносимой тряски мы все-таки приземлились. Я первой выпала из самолета, идти не было сил. Меня встретил председатель сельского совета Иван Михайлович Воронов. Прямо на мотоцикле «ИЖ-Юпитер» он подъехал к самолету и бережно помог мне сесть в люльку, сказав при этом другим пассажирам: «Корреспондент приехала». В следующие два часа я возненавидела эти слова, он возил меня по селу и всем показывал, как заклинание повторяя: корреспондент приехала, корреспондент приехала, корреспондент приехала… А на меня смотрели кто с любопытством, кто с презрением, кто с равнодушием».

Перед очередным мотопредставлением я попросила Воронова заглушить мотор, вылезла из люльки, опустилась на колени и начала блевать желудочным соком. Он внимательно посмотрел на меня и тут же поставил диагноз моему страданию.

– А ты, оказывается, голодная! Ну это мы сейчас исправим, залезай обратно, поедем ко мне домой, там хозяйка нас чем-нибудь покормит.

Я отрицательно покачала головой и попросила отвезти меня в гостиницу. Но поскольку гостиницы в Молчарах никогда не было, то начальник села повез меня к бабе Гале, у которой обычно командированные останавливаются. У нее большая, прибранная изба-пятисте2нок.

Баба Галя мне сразу понравилась, она хотела со мной поговорить, а я спать завалилась.

Утром меня разбудил Иван Михайлович, баба Галя приготовила завтрак. Я умылась и направилась к столу. Хозяйка сказала:

– Обожди-ко.

Я встала в недоумении, она на стул положила вязаный коврик, чтобы мне уютно сидеть. На столе пыхтел старый самовар, в вазочках-корзинках налито ягодное варенье, рядом магазинное печенье, кренделя. А мне хотелось яичницы, или каши, или молочного супа…

У Ивана Михайловича появился свой взгляд на мою командировку. Он решил во что бы то ни стало показывать мне только то, что может быть одобрено у районного начальства. Я не знала, как мне быть? Сказать: нет? Тогда он может рассердиться и запретить общаться со мной селянам. И я с командировки ни одного материала не привезу…

А пока, не зная, что делать, я села на вчерашнее место в люльке, и мы поехали по плану Воронова. Первым делом он решил показать новый дом культуры. Недавно вырубленное из сосновых бревен здание, по форме напоминающее барак, виднелось издалека. Я несмело предположила: а почему такая убогая архитектура? Воронов, по-моему, обиделся, он сник и сказал, что все одобрено «наверху», показывая глазами на небо, имелось в виду руководство района. Во мне разыгралась фантазия, дом культуры мог быть в стиле русской избы или корабля…

Под термин «молодежь» в поселке Молчары подходили четырнадцать девушек и восемь юношей, но если прекрасный пол наличествовал полностью, то юноши, наоборот, родные края навещали редко, кто работал в районном центре, а кто учился в городе, кто-то был в армии, а кто-то в местах заключения. Но их места с успехом восполняли старшие, женатые, разведенные, безработные, одним словом, разные мужчины.

Я воскликнула:

– Какой диссонанс!

Воронов, очевидно, не зная значения этого слова, но не желая перед молоденькой журналисткой лицом в грязь ударить, сказал:

– Ничо, держимся! Приходится мне этих проституток высокой нравственности учить!

Видя мое удивленное лицо, он, как бы сам с собой рассуждая, дополнил:

– По-другому нельзя, иначе молодежь упустим. А за это в районе, сами понимаете, спасибо не скажут.

На ступеньках дома культуры я обратила внимание, что там валяется много женских волос. Красивые золотистые волосы, причем разного размера. Казалось, кто-то разобрал шиньоны и их нечаянно рассыпал.

Иван Михайлович тут же пояснил:

– Не обращайте внимания, так, ерунда. Вчера двое наших дембельнулись, так девки из-за них дрались.

Дом культуры мне наказано было сфотографировать, а также записать восторженные отклики молодежи, которая наконец его дождалась…

Вторым важным пунктом программы был рыболовный кооператив. Начальник села сказал про него: «Там все в полном порядке, что надо, я на магнитофон расскажу и фотки рыбы и рыбаков дам. Уже готовые». Я сделала вывод, что там работает кто-то из его родственников, и не ошиблась. Кооперативом руководит его жена. Мне пришлось на диктофон записать бойкий отчет о достижениях в области рыбной ловли.

Обедать мы поехали к бабе Гале. А после обеда я отпросилась у Ивана Михайловича сходить в семью ханты и написать о них, на что он брезгливо поморщился. Оказывается, семья, о которой я хотела рассказать, принадлежит к титульной национальности только на бумаге, на деле обычные славяне. Но баба Галя велела их не осуждать, пояснила, люди выживают, как могут. И не их вина, что обычным людям денег на жизнь не хватает, а работы нет. Вот и записываются в коренные народы, чтобы получить льготы…

Баба Галя – бесценный источник информации. Она, по собственному выражению, давно знает «всю политику села». Во время войны с родственниками приехала из Украины да так и осталась здесь. Дом, когда-то полный народу, теперь служит приютом для редких командированных. В разговоре две важных составляющих: «теперь» и «раньше». «Теперь» – это временной отрезок в последние два-три года, «раньше» – намного больше, целых семьдесят пять лет. Тогда по талонам честно отоваривали, зарплаты на семью хватало, зверья в тайге много водилось, песни вживую пели, коров держали, газеты во всех домах выписывали, шуму такого не было…

Мы просидели почти до вечера. Неожиданно начальник села вспомнил, что в детском саду с минуты на минуту должен начаться концерт. «А вам, корреспондентка, просто необходимо его увидеть. Наши сельские дети в отличие от ваших городских намного чище и это… талантливей». Деваться некуда, пришлось снова собираться и влезать в люльку.

В детском саду «Брусничка» было оживленно, в коридоре толкались не только родители, но деревенская молодежь. Белокурая молоденькая воспитательница оживленно беседовала с одним из солдат – моих недавних попутчиков. Нас почетно пропустили вперед, и мы с Иваном Михайловичем сели на первые, главные места. Заведующая детским садом была очень польщена посещением «высоких гостей», она так и сказала, когда торжественно объявила начало концерта.

На импровизированную сцену вышли нарядные девочки старшей группы и стали по очереди читать стихи. Кто-то говорил уверенно, кто-то стеснялся, и воспитательнице приходилось подсказывать. Дети есть дети. Объявили песню, я прослушала название. На сцену вышли два мальчика и две девочки и под одобрительные возгласы публики стали петь:

– Уронили Мишку на пол…Оторвали пару жил.Чтобы лишнего не лапал,кучеряво так не жил…

Я застыла в недоумении. «Что это?» – спрашиваю у Воронова, он бодро отвечает: песня. Показывает пальцем на сцену. Ему кажется странным, что я задаю такой неуместный вопрос, ведь все вокруг видят и СЛЫШАТ, что песня. Дети поют! И сам им задорно подпевает:

– Он когтями пол царапал,кляп ему мешал дышать.Уронили Мишку на пол —и оставили лежать…

Я побежала к выходу. У коридора возле детских шкафчиков спорили две девочки. Одна, наряженная в китайское тюлевое платье с кокетливыми бретельками как у взрослых, говорила другой, скромно одетой: «Маша, когда мы с тобой выйдем на сцену, ты отойди от меня подальше. Пусть все видят, какая я красивая».